Изучив лицо плавающего трупа на телеэкране, старший военврач предположил, что мягкие ткани глаз повреждены в результате давления водных масс, ворвавшихся во «Владивосток». «Весьма избирательно», — съязвил Орловский мультяшным голосом. СБ-4 был цел, а его рулевого постигла та же участь, что и членов экипажа «Владивостока». Он был ослеплен и уничтожен — вот только чем?

Водолазы работали быстро, с опережением графика. Орловский с напарником проникли внутрь затонувшей субмарины. Водолаз номер четыре обеспечивал безопасность реактора; номер два оставался снаружи, чтобы не позволять шлангам и тросам запутываться.

Орловский морально подготовился к встрече с мертвецами. Утешением ему служила мысль, что его цель — капитанская каюта — находится неподалеку от поста управления. И все же у водолаза екнуло сердце при виде безвременно погибших ребят. Он проскользнул мимо тел, стараясь избегать соприкосновения, лелея надежду, что каюта капитана окажется пустой. У двери переборки он задержался, поджидая товарища.

По судорожным метаниям фонаря Орловский понял, что напарник с трудом справляется с потрясением от увиденного. Сержант жестом объяснил ему, куда идти дальше, и двинулся вперед, отсчитывая двери.

Открыв четвертую каюту, Орловский вытянул руку с фонарем. Документы и вещи плавали, словно живые.

Орловский протиснулся в дверной проем и приблизился к письменному столу. На столе, придавив несколько бумаг, лежала тяжелая серебряная рамка. Над столом размещался сейф, к счастью, открытый. Ключ, лежавший у Орловского в ножной сумке, отомкнул бы ящик, но понадобился бы гидравлический пресс, чтобы оттянуть дверцу, прижатую водой. Орловский посветил внутрь сейфа: никакого желтого контейнера. Он достал вахтенный журнал и книги с кодами и сунул их в сумку. Потом осветил часы на запястье. В его распоряжении оставалось семь минут. Водолаз номер четыре доложил, что закрыл реактор и покидает судно.

Напарник Орловского сфотографировал помещение с помощью вспышки и передал на «Русь» информацию о продвижении. Сержант сделал ему знак рукой, и водолаз удалился на пост управления. Вспышки камеры озаряли стены коридора, словно молнии.

Орловский вернулся в каюту. Луч фонаря упал на какой-то предмет на столе. Киот: крошечная свечка в тяжелой чаше перед маленькой иконкой. Орловский взял золотой триптих, сложил и отправил в карман на ноге. Все, больше в каюте ему делать было нечего.

Вспышка камеры дальше по коридору высветила что-то над головой сержанта так быстро, что сначала он решил: разыгралось воображение. Однако, откинув голову назад, он увидел такое, что у него перехватило дыхание.

Грудь обнаженной женщины колыхалась, на совершенно белом теле вызывающе темнели круги сосков. Черные волосы расплывались вокруг плеч. Лицо искажала судорога, губы обнажали жуткий оскал зубов. Белки глаз, как и кожа, почти светились. Покойница отчаянно сжалась, будто пыталась исторгнуть смерть, пожиравшую ее.

Орловский разом выдохнул. Он боялся утопленницы.

От выдоха поднялись пузырьки, большие и дрожащие; такие он выдувал в детстве соломинкой из мыльной воды. И что вдруг ему сейчас это вспомнилось?

Орловский вынул фотокамеру из сетки на груди и подобрал фокусное расстояние. Затем поставил автоматический затвор объектива на целую серию кадров и поднял аппарат.

Мимо объектива проплыл желтый контейнер: узкая коробка из синтетического материала. Сержант проворно поймал предмет и убрал в мешок на бедре.

На посту управления второй водолаз качал фонарем, разгоняя тьму. Орловский показал на часы. Парня не пришлось уговаривать покинуть судно, он ловко перемахнул через пробоину и протиснулся между скалой и корпусом лодки.

Сержант отправился следом. Однако прежде чем уйти, он оглянулся на мертвецов и перекрестился справа налево, как давным-давно научила его бабушка.

Кабинет Феликса Маккензи располагался на втором этаже. Однотумбовый письменный стол, обложенный по бокам кипами бумаг, стоял в дальнем, закругленном конце длинной комнаты. Остальное пространство занимали банкетка и множество складных стульев; кабинет казался университетской аудиторией. Вошел секретарь Маккензи, неся поднос с чаем.

— Доктор Хэнли, директор просит его извинить за то, что заставляет вас ждать после такого долгого путешествия. У него непредвиденное дело.

Молодой человек предложил дамам чай. Взяв по кружке, Ди и Хэнли устроились на стульях около стола. На левой приставке к нему размещался ноутбук, на правой — телефон. Хэнли обратила внимание на ближайшую к ней бумажную кипу. Это были журналы и брошюры по геологии.

— Ничего, если я осмотрюсь? — спросила Хэнли, отхлебнув из чашки.

— Только осторожно, здесь как в игре в бирюльки: заденешь один журнал, и рухнет вся система, — предупредил секретарь.

— А есть система?

— Маккензи утверждает, что может найти то, что ему нужно, за считанные секунды. К счастью, мне не приходилось проверять правдивость его заявления.

— Тогда я займусь недвижимым имуществом.

На стене висела черно-белая фотография директора и ныне почившего премьер-министра, в честь которого назвали станцию; премьер был, разумеется, с розой в петлице. Снимок был сделан в Оттаве на мероприятии, посвященном открытию малого «Трюдо». Хэнли поизучала лицо Маккензи.

Ди заметила:

— Может, ты и не слышала о нем в Штатах, но в Канаде Мак — живая легенда. По образованию он геолог, то есть прагматик и мечтатель в одном флаконе.

Хэнли еще раз взглянула на фотографию. Худощавый и мускулистый, как бегун, Маккензи походил на человека, который значительную часть своей жизни провел за Полярным кругом; его можно было принять скорее за рыбака или охотника, чем за директора щедро финансируемой АНС «Трюдо».

— Похоже, на малом «Трюдо» ему было уютнее. Верно?

— Как сказать. Вообще-то по натуре он истинный интеллектуал. К тому же дока — стремится узнать хоть что-то из того, над чем работает каждый из нас. Десять лет жизни Маккензи потратил на «Трюдо», на поиски финансирования проекта и на заманивание специалистов. Люди верили ему на слово. Все, что Маккензи имел тогда, — это ворох чертежей. Но ему удалось реализовать свой план. Он привез Джека Нимита — и внезапно «Трюдо» превратился из мифа в реальность, настоящее чудо инженерной мысли. Когда правление Королевского комитета назначило Маккензи директором станции, он объявил, что пробудет на посту всего несколько лет. Он хотел уйти на пенсию и вернуться домой, к жене, в Ванкувер. Но та, увы, умерла во время нашей третьей зимовки, и вместо того чтобы улететь в конце сезона, Маккензи перевез сюда и развеял над ледяным полем ее прах.

Хэнли углубилась в чтение глянцевого проспекта: «Феликс Маккензи, член правления канадского Королевского комитета по исследованию Арктики. Профессор океановедения, Университет Дэлхаузи, Галифакс. Член-корреспондент Института физики Земли, Париж. Почетный лектор Института Северной Америки».

— Да уж, теперь нечасто ему случается читать лекции, — заметила Ди. — Мак почти не покидает станцию, разве что время от времени берет положенный ему тридцатидневный отпуск. Более молодые сотрудники взяли на себя повседневное руководство станцией, и все же «Трюдо» — по-прежнему его излюбленное детище.

Отложив проспект в сторону, Хэнли продолжила бродить по кабинету. «Меморандум и устав Ассоциации», — прочла она название документа, висящего в рамке на стене.

Рядом помещалась изумительная по композиции черно-белая фотография охотника-эскимоса в теплых меховых одеждах, лежащего на льду рядом с тюленем: рука человека перекинута через тело животного, и губы их едва не соприкасаются. Поцелуй? Вызывающий недоумение, поразительный снимок.

— Вы, должно быть, доктор Хэнли? — Голос был мягким, а рукопожатие оказалось жестким. Из-под копны седых волос дружелюбно смотрели бледно-голубые, с прищуром, глаза. Прошу прощения за то, что вынуждаю вас приступить к работе немедленно. Надеюсь, вы войдете в наше положение. Уйма людей с содроганием ожидают вашего вердикта. Даже в такой час у нас, пожалуй, наберется полный зал желающих вас послушать.