— За Папу, — сказал Руденко и поднял стакан.

— За Папу. — Панов задержал взгляд на большом, писанном маслом полотне, висящем на противоположной от камина стене.

— А-а, — заметил он, — еще картин подсобрал…

— Да. Инга Добенская.

— Не вполне в духе соцреализма, — хихикнул Панов. — Полуголые девицы на… э-э… пляже?

Руденко пожал плечами:

— Она была молоканкой. А кому дано постичь душу молоканских христиан? Тем не менее сильный живописец. Впечатляет, даже если не до конца понимаешь. Эта картина напоминает мне о днях юности, прошедших на морском побережье. И еще кое о чем… — Мысль ускользнула.

— Да-да, теперь и я вспоминаю, — подхватил Панов. — Ты привел меня на вечеринку в Ленинграде. Бальный вечер в Адмиралтействе в тысяча девятьсот пятьдесят каком-то. Сколько нам было? По двадцать с небольшим?

— Кажется, это было в пятьдесят втором. — Руденко поднял глаза на картину. — Мы только познакомились.

— И где она теперь?

— Ее давно уже нет.

— На Западе? — Панов налил себе виски.

Сделав глоток, Руденко замотал головой и высоко поднял стакан.

— На небесах, — пояснил он и, привалившись к диванной спинке, расстегнул воротник рубашки. — А как твоя семья?

— В общем, неплохо. Спасибо, что спросил. Внук только что вернулся домой с Дальнего Востока, отработал последний год по контракту. Разбогател, как Крез. Там это пока возможно без помощи мафии.

Панов, чуть привстав с кресла, зачерпнул ложкой черных жемчужин из банки и намазал на ломтик мягкого белого хлеба с маслом. Он был в форме, соответствующей должности. Впрочем, и без регалий в нем легко было опознать военного — по решительным манерам, по безукоризненной выправке. Воин душой и телом. Но адмирал видел, как постарел Панов с их последней встречи. Сияющая мальчишеская улыбка померкла, кожа стала сухой и какой-то серой, вокруг глаз залегли глубокие морщины.

— Поужинаешь со мной? — пригласил Руденко. — Могу чего-нибудь поджарить. А еще есть бутылка чистейшего скотча, которую я собирался послать тебе на именины.

Делая глоток, Панов отрицательно покачал головой:

— Извини, начальник. Я и тебе спутаю планы на вечер. Нам нужно поговорить.

— Вот оно что! Тогда выкладывай.

— Задание от моего департамента. Необходимо знание некоторых мест проведения работ и умение максимально хорошо разбираться в подводных судах.

Руденко выпрямился и хлопнул Панова по колену:

— Евгений Александрович, я ведь старше тебя. Поздно мне записываться в пираты. Я и с бумажной-то работой еле справляюсь.

Качнув головой, Панов дал понять, что не принимает возражений, и поставил стакан на поднос.

— Северное море. Мы должны выяснить, что произошло с одной из наших лодок. Она пропала в районе, который ты хорошо знаешь… знал раньше.

В комнате стемнело. Руденко зажег электрическую лампу на письменном столе. Ему хотелось видеть лицо Панова.

— Пропала еще одна лодка? Ничего об этом не слышал.

— И не услышишь. Информация разглашению не подлежит.

Руденко кивнул.

— Где именно лодка отклонилась от курса?

— В фьорде Согне. Помнишь?

«Согне. Стеклянная чернота. Когда в последний раз я был там?» — подумал Руденко.

— Помнишь, Георгий Михайлович, — продолжал Панов, — как мы благодарили черта за те непокрытые льдом фьорды?

Руденко улыбнулся. Во время войны он играл в смертельные прятки. Он выныривал из воды и уходил на глубину, нанося неожиданные удары по нацистским военным кораблям. Однажды он даже торпедировал немецкую подлодку, пока та скользила по поверхности. Много лет спустя на занятиях в военном училище он объяснил, почему вражеская субмарина не погрузилась, чтобы избежать удара: на свою погибель она тащила гондолу. Руденко навсегда запомнил мутно-зеленый глаз посреди мелководья — окно в будущее, открытое оружейниками рейха, — нос тонущей ракеты.

— Что известно о пропавшей подлодке? — спросил адмирал.

Замминистра поставил стакан на журнальный столик возле кресла.

— Называется «Владивосток», индекс К-517, принадлежит ко второй эскадре. Тип «Акула». Она модифицирована: атомный двигатель, высокая маневренность, бесшумность. Снабжена специальным гидролокационным и наблюдательным оборудованием. Имеет на борту траулер СБ-4.

— А траулер зачем?

Панов пожал плечами:

— Они должны были выполнить какие-то работы на дне.

— Вооружение?

Панов выдохнул:

— Чисто символическое — только торпеды. Ракет нет. Обычная артиллерия. Численность команды — восемьдесят девять человек; офицеров — пятеро. Есть одно гражданское лицо — ученый, которого забрали с полярной станции.

— Кто командир?

— Рачевский. Возможно, ты его знаешь. Он из-под Кеми.

— Да, отличный офицер. А лодка точно в пределах норвежских вод?

Панов кивнул.

— Последняя передача состоялась вчера утром: никакой конкретной информации, только сигнал о помощи.

— Ты захватил документы? — поинтересовался Руденко, оглядываясь в поисках чемодана.

— Ради Бога! — Панов едва улыбнулся. — Сегодня вечером тебя ожидает краткий инструктаж в военно-морском министерстве. Из Петербурга прилетает Чернавин. Для тебя составят любой протокол, какой пожелаешь.

Все это свидетельствовало о мерах по сохранению инцидента в строжайшей секретности.

— Лодка оснащена весьма приличной системой регенерации кислорода, — продолжал Панов, — и может поддерживать пригодные для жизни условия в течение длительного времени. Шеф хочет, чтобы команду спасли…

— В самом деле? — усомнился Руденко.

— Да. Но не поднимая на поверхность.

— Вот оно что? — протянул Руденко.

Много лет назад он участвовал в поиске атомной субмарины, пропавшей в Атлантике. В те времена корпус лодки конструктивно сильно уступал нынешнему. Никто даже не надеялся спасти команду. Они спустили магнетометры и камеры на длинных проводах. При больших усилиях и не меньшей удачливости лодка наконец была обнаружена — ну или ее подобие. Спустя несколько недель специалисты выдвинули такую версию катастрофы. Субмарине не удалось сбросить балласт, и двигатель оказался не в состоянии преодолеть силу тяжести. Когда отказал винт, лодку повлекло на глубину. Она начала стремительно погружаться: двести миль в час… триста, четыреста… На шестистах корпус треснул, словно яичная скорлупа. Милостью Божией команда к тому моменту была мертва: полопались кровеносные сосуды. Останки разметало по дну на несколько километров.

— Евгений…

Панов предостерегающе поднял руку:

— Спасение возможно. Теоретически.

Руденко спросил, как долго «Владивосток» находился под водой, и был удивлен, услышав, что в течение месяца. Российские подлодки в отличие от американских и раньше-то не были способны на это, а теперь и подавно вследствие сокращения финансирования ВМФ. Хорошо хоть после крушения «Курска» правительство в угоду общественному мнению выделило средства на модернизацию аварийно-спасательного оборудования.

— Может, дело в утечке радиоактивного топлива?

Панов поджал губы и неопределенно махнул рукой.

— Неделю назад в Адмиралтейство поступила шифровка о незначительном выпадении волос уличного состава. Однако облысение могло быть вызвано стрессом от долгого пребывания в замкнутом пространстве. На всякий случай экипажу посоветовали замерить уровень радиации в разных частях корабля. Результаты проверки не вызвали тревоги.

Руденко предположил, что судно, маневрируя, ударилось бортом о каменистый берег фьорда или чем-то пропороло днище. Не исключено, что на лодке возникли крупные технические неполадки. Или норвежцы обнаружили ее и перехватили.

Панов напрочь отверг последний вариант:

— С тех пор как «Владивосток» подал сигнал о бедствии, не было зарегистрировано активизации переговоров по военным каналам связи или значительных перемещений вооруженных сил. Норвежцы еще не знают, что субмарина находится в их территориальных водах.

«И не узнают, если только удастся втайне эвакуировать экипаж», — подумал Руденко.