В свои сорок два года Пьер успел пересмотреть личное отношение ко многим вещам, но не дошел еще до той точки, где скептицизм губит все былые идеалы. С ним не приключилось никакого кризиса, как это часто бывает с мужчинами, достигшими весьма непростого рубежа сорокалетия.

Женщины находили его привлекательным из-за кучерявой копны волос с проседью, зачесанных назад, из-за цвета его кожи. Это была сложная комбинация молочно-белого цвета, полученного от отца, и смугло-оливкового — это от матери.

Отец Пьера в свое время командовал одним из полков, сражавшихся в Алжире против войск Фронта национального освобождения. Это обстоятельство не помешало полковнику за несколько месяцев до ухода французских войск из Алжира жениться на местной уроженке, редкостной красавице, дочери преуспевающего коммерсанта. Полковник был на четырнадцать лет старше своей невесты.

У Пьера была старшая сестра, но они почти не поддерживали отношений после гибели родителей в авиакатастрофе. Самолет направлялся в Соединенные Штаты, где дочь проживала с тех пор, как вышла замуж за американского офицера. Несколько лет назад сестра Пьера жила в Форт-Ноксе — это было последнее, что он о ней слышал.

Его личная жизнь выдалась крайне неудачной. Пьер очень рано женился на своей однокурснице, через два года развелся. По счастью, детей у них не было. Затем журналист пережил несколько непродолжительных романов, самым ярким впечатлением от которых были оргазмы.

Вторая попытка наладить прочную семейную жизнь лопнула, не продлившись и года, когда Пьер застал Сандру с любовником в своей собственной квартире. Он выставил ее на улицу пинком под зад, так как не был столь современным, чтобы допускать подобные вещи. С того случая прошло четыре года, но Бланшар до сих пор помнил и точную дату — десятое мая, — и всю сцену. Сандра стояла голышом, упершись руками в стену и отставив задницу таким манером, чтобы любовник смог поудобнее пристроиться.

После того инцидента у Пьера бывали только случайные связи и веселые уик-энды.

Он явился в «Ле Вьё бистро» с пятнадцатиминутным опозданием. Помещение было узкое, вытянутое вдоль улицы. Столики лепились к стене, за которой привольно располагалось несколько банков.

Мадлен курила в ожидании.

Бланшар чмокнул ее в обе щеки, посмотрел на часы и принялся сбивчиво извиняться.

— Что ты за раздолбай! Совершенно не переменился!

Пьер решил, что вдаваться в объяснения — это только портить ситуацию, поскольку, несмотря на ворчание, его приятельница все-таки улыбалась. Бланшар был знаком с Мадлен Тибо еще с университетской скамьи. Они учились на разных факультетах — она на историческом, он на журналистике, — но встречались на вечеринках. У них были общие друзья. Несмотря на то что их жизненные пути сильно разошлись, они время от времени виделись. Их дружба была достаточно прочной, чтобы после нескольких месяцев обоюдного молчания они созванивались как ни в чем не бывало.

Перед этой встречей оба не звонили друг другу уже целый год. Наверное, это был самый долгий срок, на который прерывалось их общение.

Мадлен закончила исторический факультет, подала документы в Государственный департамент архивов и библиотек и выиграла конкурс, получив высшие баллы. Ее первым местом работы сразу же оказалась Национальная библиотека Франции, мечта любого исследователя. Служба там для многих людей являлась венцом успешной карьеры.

С тех пор Мадлен уже почти пятнадцать лет вела довольно однообразное существование. Она постепенно продвигалась по служебной лестнице и сейчас руководила «отделом игрек», где хранились старинные рукописи. Доступ туда имели только университетские преподаватели и люди, получившие специальное разрешение в дирекции библиотеки, национальной гордости французов.

Пьер уселся за стол, достал пачку «Голуаз» и закурил. Он выбрал эти сигареты еще в студенческие годы и с тех пор хранил верность их легендарному крепкому табаку.

Подошел официант с меню.

— Что будете пить?

— Красное вино, — ответила женщина.

— Мне тоже.

— Какое именно?

— У вас есть своя марка? — уточнил Пьер и вопросительно посмотрел на Мадлен.

Та кивнула.

— Хорошая идея.

Затем они приступили к выбору блюд. Для начала сотрапезники заказали один foie de canard ^[1] на двоих, на второе она попросила salade crottin, ^[2] а он, по совету официанта, выбрал фирменное блюдо — andouille grillée. ^[3]

— С самого твоего звонка я только о тебе и думаю.

— Дурак!

— Честно-честно! У меня просто из головы не выходит история, которую ты обещала рассказать. К тому же она спасет мой кошелек.

— Одно дело я, другое — моя история.

— Ты совершенно права, но согласись, что в сложившихся обстоятельствах ты и твоя история идете рука об руку.

— На что ты намекаешь? — Мадлен наградила его легкой улыбкой.

Пьер на секунду отвлекся, разглядывая пожарные каски разных стран и эпох, украшавшие это заведение. Этот декор выглядел куда более необычно, чем большая коллекция штопоров, тоже развешанная по стенам.

— Ты ведь знаешь, я свободный художник. Выступление там, репортаж сям, постоянные поиски чего-нибудь поосновательней. Завтра вечером я читаю лекцию для Ассоциации друзей Окситании. Это будет… — Бланшар поискал в своем мобильнике. — Да, в половине девятого, в их зале.

— Древний Лангедок до сих пор не знает покоя, — заметила Мадлен.

— Почему ты так говоришь?

— Мне кажется, что в мире нет другого места, по которому история прошлась бы такой тяжелой поступью. Это земля легенд о запрятанных кладах, о жестоких гонениях на еретиков, о таинственных замках, где пели трубадуры. Это край тамплиеров. Я не знала, что в Париже есть такая ассоциация.

— Есть, и, по-видимому, очень деятельная.

— Где это?

— На улице Севр, напротив больницы Лаэннек. Если завтра тебе будет нечем заняться, то знай, что ты уже приглашена.

— Во сколько, ты сказал?

— В восемь тридцать.

— О чем пойдет речь?

— О магии и религии.

— Ой! — вырвалось у Мадлен.

— Что такое?

— Но ведь и я собиралась поговорить с тобой о магии и религии!

— Так начинай!

— Ты согласен выслушать историю, которая наделает много шума, если ее раскрутить?

Мадлен лукаво посмотрела на Пьера. Ее голубые глаза, несмотря на сорок прожитых лет, сохраняли тот же блеск и чистоту, как и в те времена, когда сам Пьер был молод и уверен в себе.

— Неужели это так интересно?

— Мне кажется, да, если правильно взяться. Однако тебе придется собрать целый ворох доказательств.

— Без проблем. Если репортаж того стоит, то я готов горы перерыть. Времени у меня хоть отбавляй.

— Видишь ли, в чем дело… При очередной ревизии фондов в моем отделе я натолкнулась на единицу хранения, которую не смогла атрибутировать.

Мадлен вытащила из сумки кожаную записную книжку и прочитала:

— Каталожный шифр 7JCP070301. Это вовсе не ценная или древняя рукопись. Вообще-то речь идет о банальной папке из твердого пластика. В ней лежат документы… — Мадлен задумалась в поисках нужного слова. — Какие-то очень странные.

— В чем странность?

— Это совершенно различные и, с моей точки зрения, абсолютно неинтересные бумаги. Папка содержит глупые брошюрки, страницы, вырванные из разных книг, листы, напечатанные на машинке и рукописные, иногда с пометками на полях. Попадаются и вырезки, наклеенные на картон, как будто школьники потрудились. Большинство этих документов посвящено генеалогии. Их можно сгруппировать по разделам.

— Так что же тут интересного?

— Именно незначительность этих бумаг и есть самое интересное, Пьер. Вопрос вот в чем. Почему подобные записи оказались в моем отделе?

— Почему же?