— Отчасти. Смысл кое-каких выражений от меня ускользает. Я не знаю значения некоторых слов.

— О чем тут говорится?

— Речь идет о династиях, ведущих происхождение от высших иудейских священников и связанных с домом Давидовым. Человек, писавший все это, использовал выражение, которое на латынь можно было бы перевести как rex deus.

— Что это значит?

— Точно сказать не могу, что-то вроде «царь-бог» или «бог-царь». Здесь утверждается, что сокровище по праву принадлежит этим семьям и их потомкам. Есть и еще один намек, — неуверенно проговорил брат Этельберт. — Здесь туманно говорится о том, что один из этих родов своим происхождением как будто бы связан с мессией. Кроме того, в тексте в самых общих выражениях упомянуто о какой-то великой ошибке.

— Что еще за великая ошибка?

— Мне это неведомо, господин. Тут нужен человек поопытнее меня, способный расшифровать ряд темных мест. Повторяю, смысл отдельных выражений от меня ускользнул.

— Ты что-то говорил о происхождении от мессии. Что это означает?

— Мой господин, я не осмеливаюсь рассказать вам…

— Говори без боязни.

— Господин, я ни в чем не уверен.

— Но у тебя же есть свое мнение?

Брат Этельберт покрылся потом. В этот момент ему приходилось очень нелегко.

— Я полагаю, мой господин, что автор этих строк был иудеем и по многим причинам стремился затемнить содержание текста. Иудеи до сих пор дожидаются прихода мессии, однако тот человек, который это писал, придерживался иного мнения.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что он утверждает, что мессией был Иисус Христос.

Граф надолго замолчал.

— Если автор этого текста считает Христа мессией, то что же означает тогда…

Гуго не успел закончить свой вопрос. Кто-то с силой заколотил в его дверь.

— Господин, проснитесь!

Граф приложил палец к губам, повелевая монаху хранить молчание, подкрался к двери и стал ждать, когда повторится стук.

— Просыпайтесь, мой господин!

— Что случилось?

— Пожар, господин! Горят дома возле Сионских ворот, башни Давида и у соседних церквей!

— Иду! — отозвался граф и прошептал на ухо Этельберту: — Оставайся здесь. Не уходи, пока я не вернусь, и постарайся, чтобы никто тебя не увидел. Договорим позже.

— Отблески пламени хорошо видны со Стены плача! — послышалось с той стороны двери.

— Уже иду.

В комиссариате царила суета. Люди входили и выходили, какая-то мадам писала заявление об ограблении, полицейские проверяли документы у группы горланящих юнцов.

Вообще-то этот район был оживленным, но спокойным, одним из самых престижных в Париже. Этот факт подтверждали здания, стоявшие по соседству с комиссариатом. В них располагались весьма серьезные учреждения.

На перекрестке улиц Реомюр и Банковской находилась парижская биржа, один из мировых финансовых центров. Здесь составлялся знаменитый биржевой индекс САС-40.

Через два квартала от нее стояло здание, с тысяча семьсот двадцатого года принадлежавшее Национальной библиотеке Франции, известное под именем Ришелье-Лувуа. Открытие великолепного библиотечного центра на другом берегу Сены, состоявшееся в 1996 году, вовсе не означало забвения старого книгохранилища. Его легендарный Овальный зал продолжал оставаться местом встречи преподавателей, исследователей и неуемных книгочеев. Именно здесь выдавались рукописи, карты, планы, эстампы, фотографии, монеты и медали.

Чуть дальше к западу, на бульваре Капуцинок, находилась Опера-Гарнье. Если пройти по направлению к Сене, то можно попасть к церкви Мадлен, на Вандомскую площадь, к Пале-Роялю и Лувру.

Дежурный полицейский проводил посетителей к кабинету Годунова. Комиссару вовсе не понравилось, что Бланшар явился в сопровождении молодой спутницы. На его лице застыло слабое подобие улыбки. Привычка, выработанная за годы службы, заставила его насторожиться. Комиссар подумал, что Бланшар привел с собой адвоката.

Годунову было лет под пятьдесят. Этот мужчина среднего роста до сих пор сохранял хорошую физическую форму. Самой броской деталью на его лице были усы, целиком оккупировавшие верхнюю губу и почти полностью закрывавшие рот. В жандармерии поговаривали, что комиссар таким образом пытается прикрыть врожденный дефект — заячью губу, однако никто не решался прямо спросить его об этом. Он слыл человеком жестким, начисто лишенным чувства юмора.

Медиевистка сразу поняла, что ей здесь не рады. Этот усач произвел на нее отталкивающее впечатление. Маргарет представила себе, каким образом этот мужчина ухитрялся поедать вермишель и знаменитый луковый суп — зрелище получалось мерзостное.

— Комиссар, позвольте представить мою знакомую Маргарет Тауэрс.

Женщина протянула ладонь, и комиссар пожал ее, не скрывая, что это просто дань вежливости.

— Пожалуйста, садитесь, — указал он на кожаный диванчик, явно знававший и лучшие времена.

— Спасибо.

— Не думал, что вы придете не один. Ведь речь пойдет о простой формальности. Сразу скажу, что на данный момент у нас нет фактов, позволяющих обвинить вас в убийстве мадемуазель Тибо. Мне просто хотелось бы задать вам несколько вопросов касательно этого дела.

В течение нескольких секунд Пьер вообще не мог понять смысла сказанного. Он далеко не сразу нашелся с ответом:

— Вы заблуждаетесь, комиссар. Мадемуазель Тауэрс — британский историк, специалист по Средним векам. В Париже она проездом, прилетела совсем недавно, и мне показалось невежливым оставить ее в одиночестве.

Маргарет знала французский язык достаточно хорошо для того, чтобы следить за ходом разговора, хотя некоторые нюансы были для нее не ясны. Пока шотландка не освоилась с манерой речи Годунова, она не понимала подтекста беседы, так что не уловила, почему это комиссар заблуждается. Все-таки женщина заметила, что полицейский почувствовал себя гораздо спокойнее, когда услышал, что она британский историк.

— Мне показалось… — начал было комиссар.

— Вы полагаете, я нуждаюсь в какой-нибудь защите? — перешел в контратаку журналист.

— Простите, месье Бланшар. В моей профессии важна каждая мелочь. Вы и представить себе не можете, сколько потрясений я испытал. Уж я бы вам порассказал!

Журналист подумал, что иные из историй комиссара могли бы и впрямь оказаться интересными. Они наверняка пробудили бы в читателях нездоровое любопытство. Однако Пьер не желал поддакивать этому человеку. Его больше волновала суть дела. Он решил как можно скорее со всем покончить, следуя давней аксиоме: чем дальше от полиции, тем лучше. К тому же ему приходилось заботиться о Маргарет.

— Извинения приняты. Для чего вы хотели меня видеть?

— Полагаю, мадемуазель Тауэрс — человек надежный?

— Можете быть уверены в этом.

Маргарет посмотрела комиссару в глаза:

— Вы предпочитаете поговорить наедине? — Шотландка повернулась к Пьеру и произнесла уже тише: — Не беспокойся из-за меня. Я готова подождать снаружи столько, сколько потребуется.

— Что вы, никоим образом! — заволновался комиссар.

Вероятно, в этот момент Годунов изобразил вежливую улыбку, однако усы ее скрыли. Комиссар вытащил из ящика пластиковую папку и положил ее перед собой, на маленький столик.

Когда Пьер раскрывал папку, он уже не сомневался в том, что это и есть «Le Serpent Rouge». Он должен был догадаться об этом сразу. Ведь говорил же Вожирар, что доступа к документам нет, поскольку они изучаются в полиции!

Пьер подумал, что вот теперь, при самом худшем стечении обстоятельств, Маргарет узнает, что представляет собой единица хранения 7JCP070301. Он испугался, что она устроит ему сцену прямо здесь.

— Послушайте, Бланшар, вы говорили, что папка, с содержимым которой мадемуазель Тибо предложила вам поработать, как-то связана с тамплиерами, помните? — (Пьер рассеянно кивнул, его больше заботила реакция Маргарет.) — Могу даже напомнить, как именно вы выразились: «Сейчас снова возникла мода на средневековое рыцарство. Рыцари у нас повсюду — в журналах, в книгах, в кинофильмах. Эта тема превратилась в золотую жилу».