Иерусалим

Песах 30 года н. э.

— Как думаешь, Теофан, те, кто видел его при жизни, узнали бы его на этом портрете?

— Уверен, что да, господин, — ответил раб.

Впрочем, никаких оснований считать именно так у Теофана не было. Ведь знавшие еврейского Мессию лично сами были евреями. А им, как известно, не положено глазеть на изображение человека.

— Хотя не очень-то он здесь и похож, — с сомнением в голосе заметил Пилат.

Теофан критически взглянул на портрет. Тогда мужчина был в лохмотьях, с терновым венцом на голове; все лицо в крови, порезах и синяках.

Теофан писал этого еврея таким как есть, стараясь не слишком заострять внимание на следах насилия. А выражению глаз даже придал некоторый оттенок благородства и безмятежности. Ведь именно так смотрит обычно человек, позирующий для портрета. Теофан давно навострился передавать это выражение на холсте. А что касается всего остального… тут раб постарался не отступать от милых глазу природных качеств. Мужчину отличала приятная полнота: и мышцы прекрасно развиты, и порядочный слой жирка имеется, чтобы защищал от холода. Черты лица правильные, нос крупный, широкий. Глаза незамутненные.

— Возможно, вы замечали, господин: у всех преступников одинаковое выражение в этот момент жизни. А это, — Теофан указал на портрет, — лицо человека, каким вы видели его, когда он въезжал в Иерусалим.

Наместник слегка наклонил в ответ голову с безупречно очерченным подбородком; на его лице отразилось удовлетворение. Тот человек! Упоминание об этом заставило его задуматься о достоверности картины. Тот человек въезжал в город как царь Иудейский…

— Волосы не такие, — заключил Пилат. Никогда он не успокаивался до тех пор, пока не удавалось найти хотя бы малейший изъян в работе своего художника. — И борода что-то коротковата, Теофан!

На самом деле все это было не так. Но за долгие годы Теофан под ударами хлыста усвоил, что хозяин не способен беспристрастно оценить то, что он видит. Его увлечение искусством — любым видом искусства — всегда подчинялось одной цели: произвести впечатление на своих собратьев римлян, а заодно и на все человечество. И префект отказывался понимать при этом, что смотрел он на все через призму собственного восприятия. Нет, с волосами и бородой все в порядке. Раб лишь нарисовал, как мог бы выглядеть изображаемый им человек после римской бани в конце дня, если бы его, конечно, допустили в это здание. И вместо того чтобы спорить, Теофан выпалил первое, что пришло на ум:

— Просто я изобразил волосы и бороду такими, как у вашего друга еврея Никодема, господин. Он носит именно такую прическу. Я думал, что этого никто не заметит.

Пилату это объяснение пришлось по нраву. В его глазах Никодем был евреем, с которого следовало брать пример всем остальным. Он сотрудничал с римскими властями, щедро оплачивал все свои привилегии.

— Тогда понятно, — задумчиво протянул Пилат. — Что ж, очень хорошо. Теперь проследи за тем, чтобы к штандарту, прежде чем он отправится к Тиберию, был прикреплен этот портрет. И не забудь вывести буквы на штандарте. В этом весь смысл!

— I-N-R-I. Иисус из Назарета, царь Иудейский.

Наместник уже проинструктировал своего раба на эту тему, но Теофан давно привык выслушивать приказы дважды. Римляне всегда считали, что все остальные народы менее внимательны, нежели они сами.

— Хочу, чтобы к моему возвращению штандарт с изображением этого человека висел на стене в пиршественном зале моего дворца в Кесарии.

— В таком случае мне придется выехать из Иерусалима раньше вас?

Теофан испугался. Когда распяли на кресте этого человека, в Иерусалиме едва не вспыхнуло открытое восстание. Лишь во дворце наместника, под защитой многочисленной его охраны, Теофан мог чувствовать себя в относительной безопасности. Стоило показаться на улицах города, и его бы в клочья разорвали возмущенные толпы. Лишь напившись, они набираются храбрости и ищут легкие жертвы, забывая о прискорбной судьбе бунтовщиков.

— Уходи вечером, на закате. Как раз начнется шаббат, им будет не до тебя. Придется поторопиться, — Пилат призадумался на секунду, потом на губах его заиграла еле заметная холодная улыбка. — Они не должны видеть, что ты везешь.

Отдав эти распоряжения, префект вызвал Корнелия, старшего центуриона, и велел ему проводить раба до ворот. А потом повернулся к Теофану спиной и вышел.

Кое-кто может сказать, что в тот миг отвернулась от художника сама история, поскольку о жизни рабов не велось никаких записей. Как правило, они выделялись среди своего сословия уже тем, что хозяева называли их по именам или хотя бы помнили. За исключением возничих колесниц, жизнь рабов не оставляла следа. Величайшие чемпионы-гладиаторы покидали арену Большого цирка безымянными, и в могилу их не провожал даже тишайший шепоток.

Озеро Люцерн (Фирвальдштетское), Швейцария

5 августа 2006 года

Кейт погрузилась в воду без шума и всплеска. Находясь на небольшой глубине, она оттолкнулась от борта и исчезла в длинном темном проходе между лодками. Итан последовал за ней минуту спустя, также без всплеска погрузившись в темную глубину. Проверил, не видел ли этого кто-нибудь кроме тех, кто сидел в их лодке, но все находящиеся на палубе любовались длинными, похожими на перья огненно-оранжевыми росчерками фейерверка, что испещряли вечернее небо. Похоже, ни единая душа, никто из находящихся в тот момент на судах и лодках не интересовался тем, что происходит в глубоких темных водах озера.

Поодаль от того места, где скопились лодки, озеро было неспокойно; дул летний холодный бриз с Альп. Бледная луна то и дело скрывалась в облаках и не давала возможности разглядеть, где теперь Кейт. Он увидел ее, лишь когда небо озарилось яркой вспышкой белого света, — темный силуэт на покрытой рябью поверхности воды.

Кейт уже разделась до облегающего плавательного костюма и наносила на лицо камуфляж, когда он подплыл к ней. Она неспешно перебирала ногами, словно стригла воду ножницами, держа голову над поверхностью, и походила в этот момент на красавицу перед зеркалом. Снимая одежду, Итан любовался ее лицом. В чертах его удивительным образом сочетались женственность и аристократическая твердость. Брови, нос, подбородок — благородные и утонченные, словно выточены из мрамора; такие лица обожают репортеры. В изгибе век и полных нежных губ читается намек на некое лукавство, а в смехе звучат вызов и музыка одновременно. Миловидность сулила страсть, и в то же время не стоило этим обманываться: девушка могла рассердиться не на шутку. Родители Кейт были бастардами от связей членов королевской семьи, сама она вышла замуж за английского лорда, но вскоре овдовела. Высокая стройная белокурая девушка, умная, умеющая обзаводиться нужными связями; она была амбициозна, всегда готова рискнуть, всегда открыта всему новому. Она могла планировать и рассчитывать каждое свое действие с терпением, присущим людям куда более старым и умудренным опытом, а потом забирала все, что хотела, с жадностью и нетерпением мальчишки-сорванца.

Познакомились они несколько лет назад, чисто случайно; так, во всяком случае, Итану тогда казалось. Позже он узнал, что Кейт принадлежит к разряду женщин, которые получают желаемое, никогда не полагаясь при этом на волю случая. Итан вместе с двумя друзьями-скалолазами находился в Альпах. Они готовили снаряжение для восхождения на очень сложный склон, планируя затем потратить целый день на подъем. Кейт же взбиралась на вершину одна, имея при себе лишь бутылку воды и свитер, обвязанный вокруг талии. Она подошла к ним, когда они разматывали тросы и вбивали крюки. Не говоря ни слова, лишь окинув спортивную мускулистую фигуру Итана беглым одобрительным взглядом, Кейт начала подниматься. Некоторое время Итан не спускал с красавицы глаз, а затем последовал за ней. Это было первое восхождение без страховки, но он словно не осознавал опасности и думал только о женщине, что карабкалась по отвесной скале с ловкостью и грацией львицы. И хотя он считал, что находится на пике формы, угнаться за ней было невозможно.