— Я не знал. — Стайн глубоко вздохнул и вытащил из-под подушки журнальчик с обнаженными красотками. Листая его, добавил: — Опять же, не так уж долго ей и жить-то оставалось.

Гал улыбнулся, подбородок свесился ему на грудь, локти для опоры уперлись в колени.

— Шел бы ты… Бобби. Она была не старее твоей толстой задницы.

— Ты мне нужен трезвым как стеклышко. — Стайн отшвырнул журнальчик подальше на кровать и оперся руками о мягкий матрас. — Сара в беде, и, судя по всему, ты единственный, кому она верит.

— И тебя это удивляет?

— Может, да, а может, и нет.

На несколько секунд взгляд О'Коннелл а прояснился, потом опять пьяновато замутился. Он отвернулся, кроша подвернувшийся под руку кусок штукатурки.

— Ну и… что же с нашей маленькой мисс Трент?

— Они добрались до ее досье, — ответил Стайн. — Узнали все.А Артур сделался… недоступен.

При упоминании имени Притчарда лицо О'Коннелла вдруг напряглось, глаза, всматривавшиеся в Стайна, сощурились.

— Он, как всегда, нарасхват, всем нужный Артур К. Притчард.

Стайн поправил:

— Без К. У нашего инициала посередине нет.

— Пошел к черту, Бобби. — О'Коннелл встал и подошел к умывальнику. Открыл кран и набрал в рот воды. Проглотив, воскликнул: — А ты понятия не имеешь, что происходит, да? — Смешок в ответ каким-то своим мыслям. — Как же, он, понимаешь ли, обещал! Она ушла, свободна. Честное благородное его слово. — О'Коннелл ударил руками по стене и выкрикнул: — Ах, гад, ну ты и гад, Артур Притчард! — Повернулся к Стайну. — Я говорил, что она выдохлась. Только ведь не ему же пришлось за ней ходить, да? Не ему надо было тех мерзавцев с улицы вычищать, не он видел ее в том номере гостиничном, когда у нее руку мертвой хваткой на пушке свело, что тебе… Не знаю. — Закрыв глаза, он запрокинул голову. — Она, малышка наша, была хороша, ты знаешь про это? — Голос упал почти до шепота. — И стрелок отменный. Невозмутимая. Вот какой она была. — О'Коннелл открыл глаза и глянул на Стайна. — Думала, что успеет за девочкой-то вернуться, ты понимаешь? Как будто у нее выбор был. — Вновь усмехнулся про себя, затем побрел к стулу и, глубоко вздохнув, уселся на него. — Она себя саму винила, а он ее обратно запустил. Зачем ему это, Боб? Зачем? — И опять он поник, уткнувшись подбородком в грудь. Потом вонзил в коллегу взгляд, в котором не было и следа доброты. — Нам стоило бы соображать получше. Мы не должны были оставлять ее одну. Должны были вникнуть.

Стайн, ожидая, пока приятель усядется поудобнее, бросил:

— Не мое дело.

— Вот это здорово, Бобби. Ты убежден в этом. — Горечь уже вскипела в нем. — Вали на другого. Тем лучше для тебя, Бобби. Тем лучше для тебя.

— Ты в самом деле считаешь, что я этого хотел? — Помолчал. — Тогда можешь катиться прямо ко всем чертям. Речь не об Артуре, речь — о ней.

Бывший агент несколько раз моргнул. Через минуту он выпрямился на стуле, глубоко вздохнул еще раз, затем крепко потер руками лицо и взъерошил волосы. Помотал головой и откашлялся.

— Да… ну не так уж я и плох, как кажусь. Не больше полбутылки в день. Предел.

— Мог бы вообще обойтись без этой гадости.

У О'Коннелла заиграла на губах иная, добрее, улыбка:

— Не надо чересчур налегать на свою удачу, мистер Стайн.

— Надо, чтобы ты выбрался отсюда и вечером пошел со мной.

О'Коннелл силился вытряхнуть из головы остатки похмелья.

— И во что ввязываемся?

— Это, — ответил Боб, — зависит от тебя.

Ирландец поднял глаза:

— Бобби, где она? И где, между прочим, наш мистер Притчард? Или тебе это неизвестно?

Стайн уставился на О'Коннелла:

— Что мне должно быть известно?

— Решение маленькой задачки: кому ты можешь верить. — О'Коннелл встал, снова направился к умывальнику и, заткнув раковину пробкой, проглотил несколько пригоршней воды из-под крана.

— И что сие значит?

Ирландец окунул голову в наполнившуюся водой раковину, потом сказал:

— Итак, им известно, кто она. Где?

— У Тига. Сан-Франциско.

— Когда?

— В пределах последних двенадцати часов.

О'Коннелл закрыл кран и повернулся к Стайну, промокая полотенцем шею и лицо.

— Она все еще там?

Стайн покачал головой:

— Я… я не уверен.

— Это плохо, Бобби.

Сара осмотрела проход перед собой: рядов пятнадцать, к счастью, более или менее заполнены, несколько пустых мест, но вполне хватает пассажиров, за которыми при случае можно спрятаться. Позади нее так же плотно соседние кресла заполняли пассажиры-отпускники: кто-то погрузился в газету, другие беседовали, причем большинство, заметила Сара, были в одинаковых галстуках и шарфах. Присмотревшись, увидела, что брюки и юбки тоже на один манер, аккуратно заглаженная серая фланель, все в одинаковой легкой кожаной обуви или лакировках. Попробуй тут затеряйся!И все же, невзирая на это, пошла налево, держась на ходу за спинки кресел, пока не добралась до конца вагона. Каждый новый ряд — очередной комплект галстуков, очередной набор брюк с юбками — увеличивал загадку. Меж тем никто другой из тех, кто был одет «не по форме», в вагоне не появлялся. Если люди Притчарда в поезде, то им еще предстояло добраться до этого вагона двойников.

Покачиваясь из стороны в сторону, Сара заметила свободное место в последнем ряду, на котором удобно расположились кожаные штиблеты невидимого пассажира. Слева от штиблет сидел мужчина лет под сорок (тоже облачен, как все) и разгадывал кроссворд, причем кончик его ручки, глубоко вдавленный в бумагу, свидетельствовал о полной увлеченности любителя словесных головоломок. Возле окна, спиной к стене.Спустя полминуты Сара, вежливо скользнув мимо кроссвордиста и выждав, когда штиблеты опустятся на пол, села и поставила сумку рядом.

Еще минуту спустя мужчина, сидевший напротив, указал головой через плечо и сказал:

— Хорош видик, наверное, а? — Ему тоже было под сорок, на лице сияла радушная улыбка. — Я про форму говорю. Здорово, наверное, смотрится, когда все в ряд.

— Да, — отозвалась Сара рассеянно, продолжая незаметно рассматривать вагон.

— Не очень, может, оригинально, зато пристойно.

Сара опять улыбнулась.

— Вас, наверное, занимает, что все это значит?

На сей раз она лишь брови подняла, прежде чем заглянуть в проход так, будто приятеля высматривала.

— Мы «Певцы Савоя». — Мужчина навязывался, ничуть не смущаясь ее более чем явным невниманием. — Гилберт и Салливан. Помните, «Пензансские пираты», «Фартук»? [29]Мы даем концерты, в ночных клубах выступаем и всякое такое. Сегодня вечером у нас большое представление.

«Фартук»…Сара из вежливости кивнула, ее мысли были по-прежнему далеко, хотя она помнила увиденный много лет назад спектакль, жесткое сопрано, из-за которого пришлось несколько раз наведаться в бар.

— Там еще про сестер и кузин? — добавила она рассеянно, тут же горько пожалев о том, что проявила даже такой незначительный интерес.

Лицо певца просияло.

— Сестры, кузины и тетушки, — поправил он и сразу запел: — А мы его сестры, кузины и тетушки…— И двое других, сидевшие рядом, тут же подхватили: — Его сестренки и кузины, каких десятки у него, а также тетушки его.

Тут, почти не переводя дыхания, мужчина с кроссвордом вскочил на ноги и пропел глубоким прочувствованным баритоном:

—  Ведь он же англичанин.

В тот же миг три четверти сидевших в вагоне повскакали с мест и, покачиваясь в такт мерному ходу поезда, радостно грянули хором:

—  Ведь сам сказал он о себе — по молодцу, как видно, честь, — что англичанин он, что о-о-о-н же-е а-а-а-а-а-а-а-а-ан-гличанин!

Тихо забившись в угол, Сара изо всех сил выдавливала из себя улыбку, думая, таким ли уж мудрым был ее выбор места в поезде, выгадала она или нет. Секунду спустя, когда все стали усаживаться, вагон захлестнули волны смеха, и другой хор (этот, насколько она могла судить, воспевал гимны поэзии) вступил в кильватерную струю, оставленную «Фартуком». Памятуя, что классический репертуар включает десять-двенадцать оперетт, Сара поняла: ее ждет долгий-долгий путь.