И все же напрашиваются вопросы: «Разве не воинственность есть то самое семя, из какого произрастает потрясение? Как надзор за обучаемым поможет удержать его отца от бунтарства?» Постигшие суть бунта легко отделываются от таких вопросов по нескольким основаниям. Во-первых, бунт вызревает на протяжении поколений: учите дитя хорошо, и в его преданности не останется места для сомнения. Затем — потрясение порождается скрытым недовольством, каковое пробивается наружу, сокрушая мир и покой: дайте этой враждебной силе продуманный исход, и она перестанет грозить вам. И в-третьих, бунтующий вопиет против лишений, дурного обращения либо несправедливости; такие проявления жестокости вызревают годами, а потому в молодых их можно подавить задолго до того, как пагуба от них разрастется до опасных размеров. Вот и все, что я скажу о возможных опасностях бунта.

Точно так же правителям надлежит пристально следить за малейшими изменениями в настроениях, кои указывают на недовольство. Именно по этой причине правящая власть должна с охотой избирать разные роли, каких требует время. Когда в народе начинает проявляться беспокойство, власть обязана уметь менять свое обличье, дабы и умиротворить, и отвлечь изменчивую чернь. Пусть перемена будет лишь поверхностной (а чаще всего успех достигается обманом), однако результат ее может оказаться весомым. Как бы пригодились тут примеры из прошлого, дабы наглядно представить сию политику! Увы, не было никого, кто, имея подходящий случай, осмелился бы пустить ее в ход.

Одна из причин, по какой власти предержащие не пожелали либо не сумели выучиться такому умению вести дела, кроется в ложной убежденности, будто люди во все времена желают свободы, а чернь будто более всего довольна, оказываясь под властью республики либо демократии. Но отчего же людям избирать жизнь под одной неизменной формой верховной власти, когда в своих душах они не лелеют никакой подобной стойкости? Когда бы республиканский дух воодушевлял всех людей во все времена, тогда бы воистину республика была избранной формой правления. Но не такова порода людская. И не на то тратит она силы. Не секрет: бывают случаи, когда люди — открыто ли, нет ли — жаждут даже тирании. Если кто утверждает обратное, то он либо лжец, либо глупец. Отчего же мир перевидал столько тиранов, если не по той самой причине, что всяк человек тайно вожделеет сделаться таковым? То есть заполучить в руки абсолютную власть: утвердить свою волю над всеми прочими. И как жаждут люди тиранической власти для себя, так чтут они ее в других. Жить при тирании, создающей империю, быть свидетелем ее могущества над самим собой и над другими — такое способно насытить личную страсть к тиранству во всех людях.

Как я уже говорил, люди суть дети. А детям отнюдь не чуждо ожидать в повелителе — родителе своем сильную руку власти и воздействия. Впрочем, приходит время, и ребенок устает от этой (равно как и любой другой) страсти. Но мудрый родитель, как и мудрый повелитель, знает, когда следует играть деспота грозного, а когда — няньку заботливую. Власть отражает чаяния народа, народ же более всего умиротворен, когда потакает прихотям власти. Тирания, которая зачастую менее нелюбима, чем монархия, воистину отвечает — временами — человеческой страсти.

Вот где, стало быть, природа людская и природа власти соединяют руки. Власти не очень-то по нутру оковы упокоения — и людям тоже. Власть следует капризу — так же поступают и люди. Власть утоляет свою жажду далеко идущими, если не безграничными, завоеваниями — и люди так же находят себе забаву и развлечение в политической экспансии. Таким образом, пути власти и нужды людей воистину в совершенстве подходят друг другу.

До сей поры я говорил в общих чертах. Разъяснил, что людям надлежит предоставить свободу действовать в соответствии с их воинственными желаниями (в определенных рамках, о каких они не должны подозревать), что власть есть движущая, прихотливая сила, каковая простирается далеко за пределы того рода, кои устанавливаются демократиями, олигархиями и тому подобным, и что в стремлении повелевать люди и власть имеют одну и ту же цель. Нам остается задать главный вопрос: «Как эта цель достигается?»

Теперь я стану поверять свои наблюдения и выводы тем, у кого в руках власть. Я вполне достаточно сказал о людях. Они остаются предметом забот, но лишь постольку, поскольку следуют за теми немногими, кто их ведет. Понять воинственные устремления общей массы есть необходимый шаг в руководстве людьми. Умыслить хитростью перемену в их устремлениях, с тем чтобы государство процветало, есть задача более трудная.

Дабы в решении ее преуспеть, потребно точное понимание природы государства. Нет уже здравомыслия в том, чтобы видеть в государстве единое царство, некую нерасторжимую общность. Говоря так, я имею в виду не тот непреложный факт, что верховная власть делима. Римская республика (со всеми ее консулами, сенатом и трибунами) вполне достаточное доказательство, что деление власти не только возможно, но и, вероятно, даже благотворно для незыблемости. Нет. Я утверждаю, что государства составляют три отдельных царства, или сферы, и каждая из сфер играет свою, ей присущую роль в отношениях правителей и народа. Сферы сии суть политическая, экономическая и общественная. [35]

Первую сферу определить легче всего, из всех трех она наиболее представима, поскольку великое множество чернил пошло на ее описания. Вторая является, да позволит скромность заметить, собственным моим обозначением, коим я определяю совокупность видов деятельности в торговле и коммерции как внутри, так и вне границ государства. На протяжении веков понятие сие обозначало ведение домашнего хозяйства. Отсюда у Аристотеля многочисленные ссылки на «æconomia»по всей его «Политике» и по всей «Никомаховой этике». Но разве государство не есть крупное хозяйство? А следовательно, только логично, что мы относимся к поддержанию порядка в государстве так же, как относимся к управлению поместьем либо домашним хозяйством, и тем самым привносим более пространное понимание экономики. Что касается третьей сферы, то она самая умозрительная из всех. Пока я лишь напомню читателю, что средоточием общественной сферы является образование, а более детальное обсуждение оставлю на потом.

Прежде сочинители теорий, как практических, так и непрактичных, сводили все три сферы вместе, чаще всего считая политическую главной правящей силой. Экономика и общество воспринимались не более как отголоски политической власти. Такой подход, даром что часто применялся, никак не раскрывал подлинную составную природу государства. Ступавшие на сей путь уподоблялись неискушенному едоку, который, отведав рагу, замечает, что мясо доброго качества, а стало быть, и все блюдо приемлемо. Зато воистину оценит блюдо эпикуреец, который отметит и неуловимый вкус картофеля, и аромат лука с морковью, и качество мясного отвара, ибо именно он знает, как добиваться в стряпне тонкого равновесия вкусов. Если в следующий раз рагу не доставит удовольствия неискушенному едоку, он в одном мясе станет искать причину своего неудовольствия. У эпикурейца вкус тоньше, более разнообразно ощущение ингредиентов, и он понимает, где надо искать, если рагу перестало нравиться. То же и в государствах: правители должны осознавать различие ингредиентов в политической, экономической и общественной сферах, выдерживать их в равновесии настолько, насколько то необходимо для поддержания незыблемости.

И как разные повара нужны для приготовления разных блюд, точно так же потребны особые Управители для обособленных сфер внутри государства: один — понимающий суть политических отношений, другой — правящий экономической сферой, а еще один — творец общественной политики. Вследствие того, что каждому определено оставаться единственно в своей собственной сфере, ему не следует знать о замыслах, кои вынашивают равные ему по власти внутри других сфер. Требования каждой из сфер столь суровы и обязывающи, что у тех, кто ведет за собой, нет времени вникать во что-либо помимо собственных задач.