— Похоже, — с улыбкой согласился мой собеседник. — Как член университетского правления, я самолично допросил мистера Петтингейла и вслед за полицейскими пришел к заключению, что он не участвовал в преступном сговоре — вернее, что нет никаких прямых улик, указывающих на его причастность к преступлению.

Он снова значительно улыбнулся, и я задал следующий вопрос:

— В таком случае позвольте поинтересоваться, у вас есть собственные сомнения по поводу данной истории?

— Мистер Глайвер, я считаю недопустимым, решительно недопустимым примешивать к делу мои личные соображения. Факты, сейчас изложенные мной, известны широкому кругу лиц. Что же до остального — уверен, вы все прекрасно понимаете. И в данном случае не имеет ни малейшего значения, что по природе своей я довольно скептичен. Помимо всего прочего, эта история не нанесла большого ущерба репутации мистера Петтингейла. По окончании университета он вступил в Грейз-Инн.

— А друг мистера Петтингейла, мистер Феб Даунт?

— Нет никаких оснований полагать, что он был замешан в преступлении. Конечно же, ни полиция, ни университет не спрашивали с него никаких объяснений. Единственная связь мистера Даунта с делом, установленная мной в ходе допроса мистера Петтингейла, заключалась в том, что он несколько раз ходил со своим другом на Ньюмаркетские скачки.

Я на секунду задумался.

— А чистые чековые бланки — известно, как они были добыты? Не произошло ли немногим ранее проникновения со взломом в помещение конторы?

— Вы правы, — кивнул доктор Маундер. — Действительно, за несколько дней до обращения мистера Петтингейла в фирму имело место проникновение со взломом. Надо думать, именно тогда и были похищены чеки. Здесь снова подозрение упало на таинственного мистера Верданта. Но поскольку найти этого джентльмена оказалось невозможным, на том дело и кончилось. А теперь, мистер Глайвер, прошу прощения, но у меня назначена встреча с директором.

Покинув Тринити-колледж, я сел на омнибус на Маркет-сквер и вернулся на станцию всего за несколько минут до прибытия следующего поезда до Лондона. Пока состав с грохотом катил на юг, я испытывал странный подъем духа — словно какая-то дверца, пусть сколь угодно маленькая, приотворилась на дюйм, и тонкий лучик драгоценного света забрезжил в кромешном мраке, в котором я блуждал доселе.

В причастности мистера Петтингейла к хитроумному мошенничеству, описанному доктором Маундером, я ничуть не сомневался, но представлялось очевидным, что он действовал не в одиночку. Этот Леонард Вердант наверняка являлся сообщником — на эту мысль наводило его в высшей степени диковинное имя, под которым скрывался — кто? У меня имелись подозрения на сей счет, но я пока не мог их проверить. Да, и еще мистер Феб Даунт. Ах, блистательный Феб, незапятнанный и неиспорченный! И здесь он, снова он, стоит в тени, посвистывая с самым невинным видом. Виновен ли он, как его приятель Петтингейл и неуловимый мистер Вердант? Если да — какие еще гнусные, противозаконные поступки числятся за ним? Наконец-то я почувствовал, что начинаю переходить в наступление, что в моем распоряжении оказалось нечто, способное послужить средством уничтожения моего врага.

Однако в отношении более неотложных вопросов все это мало меня утешало. Я возвращался в Лондон, зная о причине, побудившей мистера Картерета написать мистеру Тредголду, ничуть не больше, чем знал до отъезда в Эвенвуд; вдобавок со смертью секретаря рухнули все мои надежды выведать у него сведения, могущие оказаться полезными мне в моем деле. Я знал наверное лишь одно: осведомленность мистера Картерета о неких обстоятельствах, связанных с правопреемством Тансоров, стала прямой или косвенной причиной этой трагедии. Что же касается меня — какие перемены произошли в моей жизни всего за несколько дней! Я покидал Лондон в уверенности, что уже почти люблю Беллу. Я возвращался беспомощным рабом другой женщины, к которой меня безудержно влекло и ради любви к которой мне приходилось отказываться от верного счастья.

Не спрашивайте, почему я полюбил мисс Картерет. Как можно объяснить столь внезапно вспыхнувшую страсть? Она казалась мне несравненной красавицей, я в жизни не видел женщины прекраснее. Хотя я имел слабое представление о ее характере и наклонностях, я предполагал в ней проницательный развитой ум и точно знал, что она обладает музыкальными способностями гораздо выше средних. Эти достоинства — и несомненно, многие другие, пока еще мне не известные — заслуживали уважения и восхищения, но я полюбил мисс Картерет не за них. Я полюбил ее, потому что полюбил, потому что не мог противиться неодолимому сердечному недугу. Я полюбил, потому что некая высшая сила не оставила мне выбора. Полюбил, потому что так мне было назначено судьбой.

29. Suspici [204]

Итак, я заказал ужин в заведении Куинна — устрицы, омар, сушеные кильки на гарнир и бутылка бесподобного «Кло-Вожо» из «Hôtel de Paris». Время было не позднее, и Хеймаркет-стрит еще не приняла полночный вид. Я наблюдал в окно обычную столичную суету, знакомую картину неприметных людей, занятых незначительными делами, которую можно увидеть из любого окна в Лондоне пятничным вечером около восьми. Но через несколько часов, когда толпы народа повалят из театра, отправятся ужинать к Дюбуру или в Café de l’Europe,а затем начнут со смехом разъезжаться по теплым, уютным домам, эта широкая улица, сверкающая огнями лавок, ресторанов и курительных залов, преобразится в бурлящий вздувшийся поток обреченных. Что вам угодно, сэр? Здесь и в окрестных кварталах вы без труда найдете все, что ваша душа пожелает, после того, как колокол церкви Святого Мартина пробьет последний, двенадцатый удар. Море спиртного, табак и песни, юноши или девушки — выбор за вами! Ах! Как часто я бросался в этот неиссякающий поток!

Эвенвуд! Или ты пригрезился мне? Здесь и сейчас, когда я снова покоился на чешуйчатой спине Великого Левиафана, всем телом ощущая глубокое, размеренное дыхание чудовища, чье грохочущее сердце билось в такт с моим, все вещи, которые видел, слышал и осязал недавно, казались такими же реальными в воображении и нереальными в действительности, как дворец Шахрияра. [205]Неужто я и вправду дышал одним воздухом с мисс Картерет, когда стоял так близко к ней, что видел, как вздымается и опускается ее грудь, — так близко, что мне стоило лишь поднять руку, чтобы дотронуться пальцами до той фарфорово-бледной плоти?

Я любил мисс Картерет. Это был простой и очевидный факт. Любовь настигла меня внезапно, беспощадная, как смерть, неизбежная и неоспоримая. Я не испытывал никакой радости по поводу своего нового состояния — разве есть причины для радости у плененного раба? Я любил ее без всякой надежды на взаимность. Я любил ее и горько сожалел, что мне придется разбить сердце моей милой Белле. Ибо нет в мире повелительницы могущественнее Любви. А какое дело ей до тех, кто жестоко страдает, когда возлюбленные предают их ради другой любви? Царица Любовь лишь победоносно улыбается, расширяя границы своих владений.

Вторая бутылка «Кло-Вожо» явно была лишней, и в начале одиннадцатого я вышел на улицу неверной поступью, с головокружением и тяжелым сердцем. Зарядил дождь, и я, в своем беспросветном унынии чувствуя острую потребность в дружеском общении, двинулся на Леденхолл-стрит в надежде найти в «Корабле и черепахе» Легриса, почти всегда ужинавшего там по пятницам. Он действительно был там сегодня, но покинул таверну за несколько минут до моего появления, и никто не знал, куда он направился. Чертыхаясь, я снова вышел на улицу. В обычных обстоятельствах, находясь в столь угнетенном настроении, я бы подался в Блайт-Лодж, но сейчас у меня пока еще недоставало смелости встретиться с Беллой. Мне понадобится немного времени, чтобы восстановить самообладание и научиться притворяться.