– Прекрасный вид, – отметил Бергер, выглядывая из окна.
– Не правда ли, он действительно великолепен?
Высота кровати позволяла Райму видеть лишь клочок туманного неба над Центральным парком и птиц, облюбовавших карниз его окна. Вот, пожалуй, и весь вид, которым он мог любоваться. С тех самых пор, как два с половиной года назад его выписали из реабилитационного центра. Бо́льшую часть времени шторы на окнах в его комнате оставались задернутыми.
Том занялся тем, что сначала перевернул своего босса с боку на бок: это помогало содержать легкие в надлежащей форме, – а затем с помощью катетера помог Райму облегчиться. Последнюю процедуру приходилось повторять каждые пять-шесть часов. Обычно после травмы позвоночника сфинктеры мочевого пузыря остаются либо постоянно открытыми, либо закрытыми. Райму повезло: его сфинктеры остались закрыты. К тому же рядом с ним всегда находился помощник, который открывал маленькую трубку с катетером четыре раза в день.
Доктор Бергер равнодушно наблюдал за этой процедурой, и Райму было абсолютно безразлично, что в данный момент он лишился некоторой интимности. Первое, о чем приходится навсегда забыть инвалиду, так это скромность. И если кое-кто из калек еще иногда пытается как-то прикрыть свое тело во время не слишком приятных операций: очищения кишечника или просто омовения, – то настоящие, мужественные инвалиды смотрят на это гораздо проще, без излишнего и совершенно ненужного смущения.
В первом реабилитационном центре, где лежал Райм, существовал обычай. Если кто-то из пациентов отправлялся на прогулку или на встречу с родственниками, то по его возвращении остальные обитатели палаты собирались вокруг него и проверяли своего товарища на предмет опорожнения мочевого пузыря. Это было своего рода барометром, указывающим, насколько удачно тому удалось провести время. Сам Райм однажды заслужил всеобщее восхищение, когда вернувшиеся в палату «коллеги» слили из него 1430 миллилитров мочи.
– Взгляните на карниз, доктор, – обратился Райм к Бергеру. – Там сидят мои ангелы-хранители.
– Это ястребы?
– Нет, соколы-сапсаны. Обычно они гнездятся очень высоко, поэтому странно, что они выбрали мое жилище.
Бергер некоторое время смотрел на птиц, а потом отвернулся и задернул штору. Пернатые его не интересовали. Доктор был человеком некрупного телосложения, но довольно подтянутый, как спортсмен. Ему было около пятидесяти, но в черных волосах не наблюдалось и намека на седину. Словом, он выглядел так, что мог служить якорем надежды для больного.
– Вот это кровать! – восхитился Бергер.
– Она вам нравится?
Кровать производства фирмы «Клинитрон» представляла собой монументальное сооружение весом около тонны, с огромным воздушным матрасом, наполненным миллионами силиконовых шариков. Протекающий в пустотах между ними сжатый воздух поддерживал тело Райма почти на весу. Если бы Линкольн сохранил способность ощущать этот эффект всем телом, то ему казалось бы, что он парит в воздухе.
Райм велел Тому подать доктору кофе. Когда он явился, то, прежде чем удалиться, возвел глаза к потолку и прошептал:
– С чего это мы вдруг стали такими общительными?
– Вы, как я помню, говорили, что служили в полиции, – обратился Бергер к пациенту.
– Да, когда-то я возглавлял следственное управление.
– А потом вас ранили?
– Нет. Однажды при строительстве станции метро рабочие обнаружили останки человека. Им оказался молодой патрульный полицейский, пропавший за полгода до этого. Мы тогда занимались серийным убийцей, специализировавшимся на охоте за полицейскими. Меня попросили лично осмотреть место преступления. Во время работы на меня рухнула огромная дубовая балка, и я пробыл под ней в течение четырех часов.
– Что, действительно существовал такой убийца полицейских?
– Он успел убить троих и ранить еще одного. Кстати, он сам оказался патрульным сержантом Дэном Шепардом.
Бергер взглянул на розовый шрам, проходящий по шее Райма: верный признак квадриплегии – паралича рук и ног. Это был след от трубки для интубации легких, которая находится в дыхательном горле в течение нескольких месяцев, иногда лет, а в некоторых случаях устанавливается навсегда. Но благодаря своему упрямству и титаническим усилиям врачей Райм смог избежать подобной участи. Он обладал такими легкими, что мог бы находиться под водой минут пять.
– Итак, у вас была травма позвоночника.
– Точнее, четвертого позвонка.
– Понятно.
Четвертый позвонок – это своего рода пограничная зона. Если травма получена выше четвертого позвонка, то смерть, как правило, неминуема. Если поражение располагается ниже, то по крайней мере верхние конечности сохраняют полную подвижность. Межреберная мышечная ткань и брюшной пресс почти атрофировались, и Райм дышал только диафрагмой. Он мог двигать головой, шеей и немного плечами. Единственной удачей можно считать то, что рухнувшая дубовая балка не затронула одну цепь передачи нейронов мозга, поэтому безымянный палец левой руки еще был способен двигаться.
Райм пожалел доктора и не стал ему рассказывать обо всех ужасах своей жизни в первый год после несчастного случая: целый месяц с черепной тягой, когда щипцами через отверстия в голове ему вытягивали позвоночник. Затем в течение трех месяцев ему пришлось смиряться с приспособлением под названием «гало» – пластиковым нагрудником и стальными подпорками у головы, – для того чтобы поддерживать шею в постоянной неподвижности. А для того чтобы вентиляция легких не нарушалась, он был вынужден пользоваться специальным грудобрюшным стимулятором нервной системы. Не стал Линкольн распространяться и о бесконечных катетерах, повторных операциях, непроходимости кишечника, язвах, вызванных стрессом, гипотонии, замедленном сердцебиении, пролежнях, локтевых незаживающих язвах, склерозе и дистрофии мышц, которая угрожала неподвижностью его единственному работающему пальцу. И наконец, о фантомных болях, напоминающих страдания от ожогов и переломов в конечностях, которые после несчастного случая вообще потеряли всякую чувствительность…
Однако он упомянул о самом последнем неудобстве, которым одарила его неподвижность, произнеся всего два слова:
– Автономная дисрефлексия.
Это означало, что вот уже некоторое время Райма начали беспокоить учащенное сердцебиение, перепады кровяного давления и изнуряющие головные боли. Причем они могли начинаться по массе причин – например, от самого обычного запора. И прекратить их нельзя было никаким другим способом, кроме как искоренить саму причину, то есть постоянное состояние стресса.
Доктор Питер Тейлор, наблюдавший Райма, был немало обеспокоен повторяющимися приступами депрессии у своего пациента. Он подробно проинструктировал Тома, что нужно делать в подобных случаях до приезда врача, и рекомендовал даже поместить свой домашний номер в телефонную память. Тейлор предупредил Тома, что сильный приступ может вызвать инсульт.
Бергер молча выслушал эту исповедь. По его лицу было видно, что он испытывает самое искреннее сочувствие к страданиям несчастного. Немного помолчав, доктор наконец заговорил:
– Прежде чем стать тем, кем я являюсь сейчас, я специализировался в области гериатрической ортопедии. В основном это касалось тазобедренных суставов, так что честно признаюсь вам, что я неважно разбираюсь в неврологии. Каковы ваши шансы на выздоровление?
– Никаких. Я останусь в таком состоянии до конца своих дней, – тут же ответил Райм и сразу пожалел, что поторопился. – Надеюсь, вы хорошо представляете себе мои проблемы, доктор.
– Думаю, да. Тем не менее мне хотелось бы все услышать от вас.
Райм вздохнул, потом качнул головой, чтобы убрать со лба непослушную прядь волос, и твердо произнес:
– Каждый человек имеет право убить себя.
– Не могу с вами согласиться, – покачал головой Бергер. – Вы можете иметь силы, чтобы покончить с собой, но только не право делать это. И в этом существенное различие.
Райм горько рассмеялся:
