Принц Уэльский покинул гостиную. Стоящие в углу ее, рядом с книжным шкафом, старинные часы отбили пять. Со времени обнаружения тела прошло меньше суток.

Сэр Уильям Сутер безучастно взирал на часы.

Сэр Бартл Шепстоун некоторое время смотрел в огонь. Потом записал в книжечку еще кое-что. Он заполнил словами своего господина — такими, какими запомнил их, — три странички. Вообще-то, сэр Бартл предпочитал Бога Нового Завета, Бога любви и прощения, ветхозаветному трубному гласу: Мне отмщение. Но он знал, в чем состоит его долг.

— Роузбери! Пауэрскорт! Слава Богу, вы приехали, — сэр Уильям Сутер и сэр Бартл Шепстоун были в своих приветствиях единодушны. Пауэрскорт с интересом отметил, что траура ни на одном из них нет.

— Сообщите нам факты, друг мой. Сообщите факты, — Роузбери стоял, прислонясь к каминной полке гостиной, расположенной в глубине Сандринхема и выходящей окнами на снежную равнину и замерзшее озеро.

— Что ж, попытаюсь, — Сутер поморщился, перспектива вновь пережить последние двадцать четыре часа была ему явно не по душе. — Тело герцога Кларенсского обнаружили незадолго до семи часов прошлого утра. Лорд Генри Ланкастер, он, если не ошибаюсь, конюший или камергер герцога, заглянул к нему, чтобы осведомиться о его здоровье — герцог был сильно простужен — и спросить, не желает ли он, чтобы ему принесли завтрак. Слава Богу, это был Ланкастер, а не одна из убирающих комнаты горничных.

— Как лежало тело? — негромко спросил Пауэрскорт.

Сутер внимательно вгляделся в него. Возможно, именно в таком мире и вращается Пауэрскорт, в мире, где ночами по коридорам прокрадываются убийцы, а по утрам находят трупы. В мире, где запах крови остается в твоих ноздрях еще долгое время после того, как ты выйдешь из комнаты.

— Герцог лежал на спине. Горло перерезано. Так же как запястья и большие кровеносные сосуды на ногах. Кровь залила весь пол.

— Боже мой! — воскликнул Роузбери. — И это Англия, а не Рим времен Нерона или Борджиа. Какой ужас!

— Согласен. Согласен, — Сутер отнесся к его восклицаниям с терпеливостью взрослого человека, ожидающего, когда у ребенка утихнет вспышка раздражения. Лицо Сутера осталось таким же непроницаемым, как всегда, — маска, скрывающая работу ума. — Ланкастер соображал быстро. Он призвал еще одного конюшего, Гарри Радклиффа, и велел ему охранять дверь, никуда не отлучаясь, говоря всем, что герцог спит и будить его нельзя ни в коем случае. Я проинформировал о случившемся принца Уэльского, а тот сказал жене и прочим членам семьи.

Доктор Бродбент, осмотрев тело, пришел к заключению, что убийство произошло между одиннадцатью часами предыдущего вечера, когда Ланкастер пожелал герцогу спокойной ночи и оставил его, и пятью часами утра. Бродбент, естественно, также поклялся все сохранить в тайне. Принц пожелал, чтобы вы, джентльмены, приехали сюда, прежде чем мы решим, что предпринять дальше.

О том, что здесь произошло, знает меньше дюжины человек. Принц придерживается твердого мнения, что убийство необходимо скрыть, что мы должны придумать историю, которая позволила бы утаить правду. Этим, а не конкретными обстоятельствами смерти, — Сутер смерил Пауэрскорта мрачным взглядом, — нам и надлежит заняться без промедления.

— Господь милосердный, но это же Англия, друг мой! Речь идет о внуке Виктории! Вернее, о бывшем внуке Виктории, — поправился Роузбери. — Как вы можете думать о том, чтобы все утаить? Вспомните о парламенте! Вспомните о законах Англии! О нашей древней конституции!

— Я не уверен, — холодно произнес Сутер, — что кто-либо из ваших коллег или предшественников позаботился описать в ней то, с чем мы столкнулись. В нашей конституции, я имею в виду. И это дает нам некоторое пространство для маневра.

— Оставьте, Роузбери, — большую часть этого разговора сэр Бартл печально смотрел в окно, словно надеясь, что время возьмет да и обратится вспять. — Вы всегда давали королевской семье советы касательно конституции. Говорится ли в ней, что мы не можем утаить эту историю, скрыть ее, если такова воля родителей?

Роузбери взглянул на висевший у книжных полок портрет принцессы Уэльской. Казалось, в комнате присутствуют сразу три Александры — сияющая новобрачная, счастливая мать, окруженная тремя своими детьми, и царственная принцесса Уэльская в официальном убранстве и сверкающей диадеме.

— В конституции не содержится ничего, — сказал он наконец с видом человека, которого завели в приют умалишенных, перед обитателями коего ему и приходится выступать, — говорящего, что вы не можете это скрыть. Существуют, правда, законы страны, могу вам назвать, к примеру, закон о заговоре, имеющем целью извратить отправление правосудия. Мне было бы легче ответить на ваш вопрос, если б я знал, чем он вызван, если бы понимал, что заставляет вас извращать правосудие.

— Никто не пытается извратить отправление правосудия, Роузбери. Именно поэтому Пауэрскорт и здесь. Мы хотим, чтобы он отыскал убийцу.

Пауэрскорт промолчал, хоть и чувствовал себя хуже некуда. Если убийство скроют, он не сможет задавать никаких вопросов, не сможет вести расследование, заниматься своим прямым делом. Он будет походить на человека, пытающегося играть в крикет с завязанными глазами и только одной свободной рукой.

— Причины, я полагаю, просты, — Сутер, пока за окнами меркнул последний отблеск света, начал перечислять их, загибая пальцы. — Нам приходится выбирать одно из двух зол. Конечно, сокрытие правды — вещь ужасная. Но подумайте, что произойдет, если мы не скроем ее. По всему Сандринхему и Мальборо-Хаусу начнут расхаживать полицейские. Подумайте об этом, Роузбери. Инспектор Смит, проведший жизнь, расследуя дела преступных банд Ист-Энда, явится, чтобы допросить принца Уэльского. Суперинтендант Питере начистит до блеска свои лучшие черные сапоги и проследует в Виндзорский замок, дабы побеседовать с королевой. Они не знают мира, в котором мы живем.

От одной только мысли о подобных бесчинствах лицо Сутера стали медленно покидать все краски.

— А кроме того, существует политическая оппозиция, радикалы и им подобные. Каждый правдами и неправдами пробившийся в Палату общин политикан будет вскакивать со своего места на задней скамье, норовя задать вопрос, которого никто еще прежде не задавал, стараясь поставить королевскую семью в положение самое нестерпимое. Газеты обезумеют. Поначалу мы, разумеется, получим траурные заголовки, лояльные и благочестивые передовые статьи. Большая потеря для нации и империи. Полагаю, вы и сами, Роузбери, способны написать такую хоть сейчас. Но дайте им неделю, и они набросятся на королевскую семью, ровно стервятники. Они вытащат на свет огрызки всех сплетен, какие ходили по гостиным Лондона в последние три года. И все, кого эти сплетни затрагивали, окажутся в положении до крайности затруднительном. Подумайте также о газетах зарубежных — во что они превратят все это? Подумайте о том, как возликуют Париж и Берлин, когда убийство и череда скандалов в королевской семье попадут на первые полосы их газет. Траур там будут носить очень недолго.

И тогда Роузбери понял все.

Необходимость сохранения тайны, необходимость молчания.

Страх — вот ключ ко всему. Страх перед неописуемым, невиданным еще скандалом. Страх, что кто-то начнет переворачивать камни и из-под них поползет нечто жуткое, способное поставить под угрозу положение королевской семьи. Страх настолько сильный, что рискованное, опасное само по себе сокрытие истины выглядит рядом с ним лучшей из двух возможностей.

Пауэрскорт же пытался отыскать нить, связующую его прежнее расследование, расследование, которое так и не состоялось, с нынешними ужасными событиями в Сандринхеме. Некто шантажирует принца Уэльского, возникают опасения за жизнь принца Эдди. Они, должно быть, решили, что все позади, думал он, глядя на Сутера и Шепстоуна и вспоминая окончательно закрывавшее, казалось бы, это дело письмо из Мальборо-Хауса, полученное им в последний день прошедшего года. Что там говорилось? «Счастлив иметь возможность сообщить Вам, — писал Сутер в изысканном своем стиле личного секретаря, — что обстоятельства, приведшие нас к рассмотрению возможности воспользоваться имеющимся у Вас опытом, переменились к лучшему». В этот холодный январский вечер, думал Пауэрскорт, они определенно переменились к худшему.