Конец зимы тысяча восемьсот семьдесят восьмого года застал его на равнинах Северного Техаса. Однажды утром он перебрался через реку Брасос у Дабл-Маунтин, где вдоль песчаного берега лежала тонкая корка льда, и поехал через тёмный низкорослый лес из чёрных и кривых мескитовых деревьев. В ту ночь он разбил лагерь на возвышенности, где от ветра защищало поваленное молнией дерево. Когда костёр разгорелся, он заметил во мраке прерии ещё один. Пламя чужого костра тоже металось по ветру и тоже согревало лишь одного человека. Там устроился старый охотник, который поделился с ним табаком, рассказал о бизонах и охоте из засады, как он лежал в ямке на возвышенности, а вокруг валялись мёртвые животные, как стадо сбивалось в кучу и как ствол винтовки перегревался настолько, что в нём загорались лоскутки протирочной ткани; о том, как счёт бизонам шёл на тысячи и десятки тысяч, а шкуры, растянутые для просушки, занимали целые квадратные мили земли, как большие артели снимали эти шкуры посменно сутки напролёт; о том, как стрелять приходилось неделями и месяцами, пока в стволах не стиралась нарезка, а приклады не отваливались при выстреле, и о жёлто-голубых синяках, покрывавших плечи и предплечья до локтя; о том, как со скрипом тащились один за другим фургоны, как их тянули упряжки из двадцати — двадцати двух быков, как число необработанных шкур измерялось тоннами и сотнями тонн, о том, как гнило на земле мясо, как звенел от мух воздух, о стервятниках и воронах и о ночи, проведённой в страхе под рычание наполовину обезумевших волков, пожиравших падаль.

Я видел студебеккеровские фургоны, запряжённые шестью-восемью быками, они направлялись сюда и везли один свинец. Чистый галенит. [244]Тонны галенита. Только в этих краях между реками Арканзас и Кончо валялось восемь миллионов туш, потому что именно столько шкур доставили к железной дороге. Два года назад мы в последний раз отправились из Гриффина на охоту. Обшарили здесь все уголки. Шесть недель. В конце концов нашли стадо из восьми голов, перестреляли его и вернулись обратно. Они исчезли. Все, как сотворил их Господь, исчезли, как один, словно их никогда и не было.

Ветер вырывал из костра клочья искр. Вокруг молчаливо раскинулась прерия. В стороне от костра было холодно, ночь была ясная, и падали звёзды. Старый охотник плотнее закутался в одеяло. Интересно, есть ли другие миры, как этот? произнёс он. Или наш мир — единственный?

Он наткнулся на сборщиков костей, когда уже три дня ехал по местности, какой никогда прежде не видел. На иссохшей и словно выжженной равнине, где росли чёрные и бесформенные деревца, было полно воронья, повсюду стаями рыскали косматые шакалы и волки, валялись потрескавшиеся и выбеленные солнцем кости исчезнувших стад. Он сошёл с лошади и повёл её в поводу. То тут, то там среди рёберных дуг виднелись, словно старинные медали некоего охотничьего ордена, расплющенные диски потемневшего свинца. Вдалеке медленно двигались упряжки быков и с сухим скрипом катились тяжёлые фургоны. В них сборщики и бросали кости, разнося прокаченные солнцем остовы и разбивая огромные скелеты топорами. Кости грохотали в фургонах, катившихся дальше в седой пыли. Он смотрел на проходивших мимо сборщиков, оборванных, грязных, на быков с потёртыми шеями и бешеными глазами. Никто не заговаривал с ним. Вдали виднелся целый караван доверху гружённых костями фургонов, которые следовали на северо-восток, а дальше на север занимались своей работой другие команды сборщиков.

Вскочив в седло, он поехал дальше. Кости были собраны в кучи десять футов высотой, которые тянулись на сотни футов или возвышались высокими коническими холмиками со знаками или торговыми марками их хозяев на вершине. Он обогнал одну из громыхающих повозок, где на ближайшем к колёсам быке сидел мальчуган, который правил при помощи пенькового каната и жокейского хлыста. С верха горы черепов и тазовых костей на него искоса глянули сидевшие там двое молодых людей.

Вечером светящиеся точки их костров усеяли всю равнину, а он сидел спиной к ветру, и запивал из армейской фляги свой ужин — пригоршню поджаренной кукурузы. По всей округе разносились вой и тявканье голодных волков, а на севере, в тёмной оконечности мира, сломанной лирой беззвучно вспыхнула молния. В воздухе пахло дождём, но дождя не было. Словно корабли без огней, в ночи проезжали скрипучие телеги с костями, чувствовался запах быков, слышалось их дыхание. Повсюду витала кисловатая вонь от костей. Ближе к полуночи, когда он сидел на корточках возле угасающего костра, его окликнули. Подходите ближе, позвал он.

Они вышли из темноты, угрюмые бедолаги в шкурах. Все со старыми армейскими ружьями, кроме одного, у которого была винтовка для охоты на бизонов, все без курток, и лишь один в сапогах из необработанной кожи, снятой целиком с ноги какого-то животного и стянутой спереди сухожилиями.

Добрый вечер, незнакомец, громко произнёс самый старший.

Он оглядел их. Четверо подростков и один мальчик помладше, они остановились на краю света от костра и устроились там.

Подходите ближе, снова позвал он.

Они приблизились, нехотя переставляя ноги. Трое присели на корточки, а двое остались стоять.

Инструменты-то твои где? спросил один.

Да он здесь не за костями.

Табачка пожевать нигде не завалялось?

Он покачал головой.

Видать, и ни глотка виски нет.

Нет у него виски.

Куда направляешься, мистер?

Не в Гриффин ли путь держишь?

Он окинул их взглядом. В Гриффин.

Могу поспорить, к шлюхам собрался.

Ни к каким он не к шлюхам.

Шлюх там уйма, в Гриффине то есть.

Ха, да он, верно, побольше твоего там бывал.

Был в Гриффине, мистер?

Нет ещё.

Шлюх там полно. По самую завязку.

Говорят, за день пути до Гриффина можно подцепить что-нибудь, если ветер в твою сторону.

Они на дерево забираются перед этим самым заведением. Задерёшь голову, и подштанники видать. Я как-то под вечер штук восемь на том дереве насчитал. Устроятся там, что твои еноты, покуривают сигареты и вниз покрикивают.

Всё устроено, чтобы это был самый большой город греха во всём Техасе.

И убить там могут запросто, как нигде.

Ножичком поцарапают. Любую гадость устроят, только выбирай.

Он посмотрел на них, переводя взгляд с одного на другого. Потянулся за палкой, поворошил ею костёр и бросил в огонь. Вам что, гадости нравятся?

Мы этого не одобряем.

Виски пить нравится?

Это он треплется. Никакого виски он не пьёт.

Чёрт, да ты только что видел, как он пил, ещё и часа не прошло.

А ещё я видел, как он выблевал всё обратно. Что это за штуки у тебя на шее, мистер?

Он приподнял старое ожерелье, висевшее впереди на рубашке, и оглядел. Это уши.

Чего-чего?

Уши.

Какие ещё уши?

Он потянул за шнурок ожерелья и посмотрел на уши. Абсолютно чёрные, твёрдые, сухие и бесформенные.

Человеческие. Человеческие уши.

Ладно заливать, сказал тот, что с винтовкой.

Не называй его лгуном, Элрод, ещё пристрелит чего доброго. А можно взглянуть на эти штуки, мистер?

Он снял ожерелье через голову и передал тому, кто попросил. Сгрудившись вокруг, все стали ощупывать необычные высушенные висюльки.

Негритянские, что ли? дивились они.

Неграм отрезали уши, чтобы узнать, если ударятся в бега.

Сколько их здесь, мистер?

Не знаю. Было около сотни.

Они подняли ожерелье и повернули к свету костра.

Негритянские уши, боже правый.

Они не негритянские.

Не негритянские?

Нет.

А чьи же тогда?

Индейские.

Чёрта с два они индейские.

Элрод, сказано же тебе.

Почему же они такие чёрные, если они не негритянские?

Они стали такими. Они чернеют и чернеют, пока уже дальше некуда.

Откуда они у тебя?

Убивал этих сукиных сынов. Верно, мистер?

Был разведчиком в прериях, да?