Всадники обратили взоры на север. И поехали дальше. За небольшой возвышенностью в остывшем пепле лежали почерневшие остовы двух фургонов и обнажённые тела ехавших в караване. Пепел уже разнесло ветром, и лишь по железным осям угадывались формы фургонов, как по кильсонам можно определить, остатки каких кораблей лежат на морском дне. Когда всадники приблизились, с полуобъеденных трупов взлетели вороны, а по песку, распустив крылья, как чумазые хористки, и непотребно покачивая своими словно обваренными головами, отбежала прочь парочка грифов.

Отряд снова двинулся в путь. Они пересекли сухое устье пустынной низины и во второй половине дня, преодолев несколько узких ущелий, выбрались в край волнистых холмов. В воздухе чувствовался дым костров из сосновых дров, и ещё до темноты они въехали в городок Санта-Крус.

Как и все форты вдоль границы, городок стал меньше, чем прежде, многие здания были полуразрушены и необитаемы. Слух об отряде пронёсся ещё до того, как они появились, и по обе стороны дороги стояли местные жители, тупо смотревшие на проезжавших всадников, — старухи в чёрных шалях rebozosи мужчины, вооружённые старыми мушкетами, микелетами [182]или ружьями, которые были сляпаны из разных частей, кое-как прилажены к ложам из тополя, вытесанным топором, как деревянные ружья мальчишек. Были и ружья вовсе без затвора. Из них стреляли, ткнув сигарой в отверстие в стволе, после чего речные голыши, которые в них заряжали, со свистом летели по воздуху, куда бог даст, как падающие метеориты. Американцы подгоняли лошадей. Снова пошёл снег, по узкой улочке задувал холодный ветер. Даже в своём жалком состоянии они взирали с сёдел на этих вояк фальстафовского вида с нескрываемым презрением.

Они стояли среди своих лошадей на маленькой убогой аламеде, [183]ветер обшаривал деревья, птицы в серых сумерках кричали, цепляясь за ветки, через маленькую площадь летел снег, он кружился, одевал белой пеленой силуэты глинобитных домов и заглушал крики следовавших за отрядом торговцев. Вернулись Глэнтон и мексиканец, с которым он уходил, бойцы забрались в сёдла и двинулись один за другим вдоль по улице, пока не добрались до старых деревянных ворот. Двор за воротами был запорошён снегом, там держали домашнюю птицу и скот — коз и осла, которые бесцельно скреблись и копались у стен, когда появились всадники. В углу стояла тренога на почерневших ножках, и виднелась большая лужа крови — её отчасти занесло снегом, и в последнем свете дня она казалась бледно-розовой. Из дома вышел человек, переговорил с Глэнтоном и с мексиканцем, а потом жестом пригласил всех зайти в дом, чтобы укрыться от непогоды.

Они расселись на полу в длинном помещении с высоким потолком и закопчёнными vigas— стропилами, и женщина с девочкой поставили перед ними миски с guisado [184]из козлятины и глиняное блюдо с целой грудой синеватых тортилий. Ещё им подали миски с фасолью, кружки с кофе и жидкую кукурузную кашу с кусочками коричневатого сахара-сырца пелонсильо. За окном было темно, и кружились снежные вихри. Огня внутри не было, а от еды валил пар. Поев, они закурили, женщины убрали посуду, а через некоторое время пришёл мальчик с фонарём и проводил их на улицу.

Они прошли по двору между фыркающих лошадей, мальчик открыл грубую деревянную дверь в глинобитной пристройке и встал, высоко подняв фонарь. Они занесли внутрь сёдла и одеяла. Во дворе лошади били копытами от холода.

В пристройке держали кобылу с жеребёнком-сосунком, и мальчик хотел выдворить её на улицу, но ему велели оставить её. Из денников принесли соломы, разложили на полу, и мальчик подсвечивал фонарём, пока они устраивали постели. Пахло глиной, соломой и навозом, и тусклый жёлтый свет фонаря высвечивал в холодном воздухе пар от дыхания. Когда они расстелили одеяла, мальчик опустил лампу, вышел во двор и закрыл за собой дверь, оставив их в глубоком и абсолютном мраке.

Все замерли. Возможно, закрываемая дверь в этой холодной конюшне некоторым напомнила о других пристанищах, где им приходилось бывать, и не по своей воле. Кобыла беспокойно фыркала, а маленький жеребёнок переступал вокруг неё. Потом все один за другим стали снимать верхнюю одежду, накидки из шкур, пончо из грубой шерсти и жилеты; с громким треском посыпались искры, и каждый словно оделся в саван из бледного огня. Руки, когда они, раздеваясь, их поднимали, светились, и каждая тёмная душа приняла видимые и слышимые формы света, будто так и было всегда. Кобыла в дальнем углу фыркнула и шарахнулась от столь яркого света, исходящего от таких тёмных существ, а жеребёнок отвернулся и уткнул морду в шерстистый бок матери.

Поутру, когда они покидали городок, стало ещё холоднее. На улицах ни души, ни одного следа на свежевыпавшем снегу. В одном месте на окраине было видно, где дорогу переходили волки.

За городом дорога шла по берегу речки, покрытой тонким слоем льда, и рядом с замёрзшим болотом, где расхаживали, перекликаясь, утки. После полудня миновали покрытую буйной растительностью долину, где лошади шли по брюхо в увядшей зимней траве. Пустые поля, где сгнил урожай, фруктовые сады, где засохли и попадали яблоки, айва и гранаты. В лугах они встретили пасущихся оленей, заметили следы домашнего скота, а вечером, сидя у костра и поджаривая рёбра и вырезку молодой косули, слышали в темноте бычий рёв.

На следующий день проезжали мимо развалин старой гасиенды у Сан-Бернардино. Там на пастбище они увидели одичавших быков, старых-престарых, ещё с испанскими клеймами на боках, несколько этих животных налетели на маленький отряд, их пристрелили и оставили лежать на земле, но тут из зарослей акации в балке вылетел ещё один и вонзил рога по самые основания в рёбра лошади, на которой ехал Джеймс Миллер. Тот успел вытащить ногу из стремени, заметив, что бык несётся на него, но от удара его чуть не вышибло из седла. Лошадь пронзительно взвизгнула, стала лягаться, но бык расставил ноги и поднял лошадь вместе со всадником и всем остальным в воздух ещё до того, как Миллер вытащил пистолет. Приставив тот ко лбу быка, он выстрелил, а когда вся эта гротескная конструкция рухнула, выбрался из-под неё и с отвращением отошёл в сторону с дымящимся пистолетом в руке. Лошадь пыталась встать, он вернулся, пристрелил её и стал расстёгивать подпругу. Она лежала прямо на мёртвом быке, и ему пришлось потрудиться, чтобы вытащить седло. Остальные стояли и смотрели. Кто-то привёл последнюю сменную лошадь, но больше никакой помощи никто не предложил.

Они двинулись дальше по течению Санта-Крус. через разросшиеся в пойме тополя. Следов присутствия апачей больше не попадалось, не нашлись и пропавшие разведчики. На следующий день проезжали мимо старинной миссии в Сан-Хосе-де-Тумакакори, и судья свернул с дороги, чтобы взглянуть на церковь, которая стояла примерно в миле от дороги. Он кратко рассказал об истории и архитектурных особенностях миссии, и слушателям не верилось, что он никогда там не бывал. Трое из отряда поехали вместе с ним, а Глэнтон мрачно наблюдал за этим, чуя недоброе. Он и остальные немного проехали вперёд, потом он вдруг остановился и повернул обратно.

Старая церковь стояла в руинах, и дверь в стене высокой ограды была распахнута. Когда Глэнтон со своими людьми въехал через рассыпающийся портал главного входа, на пустой территории среди засохших фруктовых деревьев и виноградных лоз стояли четыре лошади без всадников. Глэнтон держал винтовку перед собой, уперев прикладом в бедро. Его пёс жался к лошади, и они осторожно приблизились к оседающим стенам церкви. Хотели заехать туда верхом, но, когда приблизились, изнутри раздался винтовочный выстрел. Захлопав крыльями, вспорхнули голуби, всадники соскользнули с сёдел и, пригнувшись, встали с винтовками наготове за лошадьми. Глэнтон оглянулся на остальных, потом провёл коня вперёд, откуда можно было видеть, что происходит внутри. Верхняя часть стены и почти вся крыша обвалились, и на полу лежал какой-то человек. Глэнтон завёл коня в ризницу, остановился и стал смотреть вместе с остальными.