В тот вечер бывшие спутники идиота увидели его у костров переселенцев в костюме из груботканой шерсти. Тонкая шея сторожко ворочалась в воротнике слишком большой для него рубашки. Волосы ему смазали и гладко причесали, и они смотрелись на черепе как нарисованные. Ему наприносили сластей и с восторгом смотрели, как он сидит, пуская слюни и уставившись на костёр. В темноте бежала река, на востоке над пустыней поднялась блестящая, как рыбья чешуя, луна, и в её неярком свете их фигуры стали отбрасывать тени. Костры гасли, дым от них повис в ночи серым сводом. Из-за реки доносился вой маленьких, как шакалы, волков, от этого вздрагивали и порыкивали лагерные собаки. Борджиннис привела идиота к его тюфяку под навесом фургона, раздела до нового нижнего белья, подоткнула одеяло, поцеловала и пожелала спокойной ночи. Лагерь затих. Когда идиот появился в синеве этого задымлённого амфитеатра, он снова был голый и ковылял мимо костров, как безволосый ленивец. Остановившись, он понюхал воздух и побрёл дальше. К пристани он не пошёл, а стал продираться через прибрежные ивы, спотыкаясь, поскуливая и отталкивая тоненькими ручками всё, что преграждало ему путь в ночи. Потом постоял один на берегу. Негромко ухнул, как сова, и голос вырвался из него, как дар, который тоже был нужен, и поэтому ни звука не вернулось эхом обратно. И вошёл в воду. На глубине чуть выше пояса он оступился, ушёл под воду и исчез.
Рядом оказался совершавший полуночный обход судья, тоже абсолютно голый, — такие встречи происходили чаще, чем можно было предположить, иначе кто бы выжил после попытки перейти реку ночью, — он бросился в воду, схватил тонувшего идиота, вытащил его за пятки, как огромная повивальная бабка, и стал шлёпать по спине, чтобы вытекла вода. Этакая сцена рождения, или крещения, или иного ритуала, не включённого ещё ни в один канон. Он выжал из волос голого и всхлипывающего придурка воду, взвалил его на спину и принёс в лагерь, где тот снова оказался среди старых знакомых.
XIX
Гаубица — Нападение юма — Стычка — Глэнтон завладевает паромом — Повешенный Иуда — Сундуки — Отправленные на побережье — Сан-Диего — Договорённость о припасах — Браун у кузнеца — Спор — Уэбстер и Тоудвайн на свободе — Океан — Ссора — Сожжённый заживо — Браун в заточении — Рассказы о сокровище — Бегство — Убийство в горах — Глэнтон покидает Юму — Повешение алькальда — Заложники — Возвращение в Юму — Доктор и судья, негр и дурак — Рассвет на реке — Телеги без колёс — Убийство Джексона — Избиение юма
Вообще-то доктор направлялся в Калифорнию, и паром ему подвернулся, можно сказать, случайно. В последующие месяцы он накопил значительное богатство — золото, серебро, драгоценные камни. Вместе с двумя работниками он поселился на западном берегу реки в обмазанных глиной каменных стенах незавершённого крепостного сооружения на склоне холма, выходившего на пристань. Помимо пары грузовых фургонов он унаследовал от отряда майора Грэма ещё и горную гаубицу — бронзовую двенадцатифунтовку с жерлом размером с блюдце, — и это орудие стояло на деревянном лафете, никому не нужное и незаряжённое. В неустроенных докторских апартаментах они и сидели, попивая чай, — доктор, Глэнтон, судья, а также Браун и Ирвинг. Описав доктору несколько своих приключений с индейцами, Глэнтон настойчиво посоветовал ему укрепить позицию. Доктор возражал. Он уверял, что неплохо уживается с юма Глэнтон без обиняков заявил, что индейцам доверяют только глупцы. Доктор покраснел, но придержат язык. Тут вмешался судья. Он спросил, считает ли доктор, что эта кучка пилигримов на противоположном берегу находится под его защитой. Доктор подтвердил, что действительно так считает. Говорил судья убедительно и озабоченно, и когда Глэнтон со свитой спускался с холма, чтобы перебраться через реку и вернуться в лагерь, он уже имел разрешение доктора на то, чтобы укрепить холм и зарядить гаубицу, для чего бойцы принялись переливать оставшийся свинец, пока не получили почти полную шляпу ружейных пуль.
В тот вечер они зарядили орудие примерно фунтом пороха и всеми отлитыми пулями и перетащили его на выгодную позицию, откуда открывался вид на реку и переправу.
Два дня спустя переправу атаковали юма. Причаленные у западного берега реки шаланды выгружались, как обычно, а пассажиры стояли рядом и забирали свои вещи. Дикари появились из ивняка без предупреждения, конные и пешие, и толпой устремились к парому. На холме у них над головой Браун и Длинный Уэбстер развернули гаубицу, установили её, и Браун ткнул в запальный канал горящей сигарой.
Даже на такой открытой местности выстрел прозвучал невероятно громко. Гаубица подпрыгнула на лафете и, окутанная дымом, с лязгом откатилась назад по утоптанной глине. На пойме под фортом выстрел произвёл страшный ущерб: около дюжины юма лежали мёртвыми или корчились на песке. В их рядах раздавались жуткие вопли, а в это время из прибрежных зарослей вверх по течению вылетел Глэнтон с отрядом и устремился на индейцев, которые разразились криками ярости от такого предательства. Лошади юма стали сбиваться в кучу, индейцы вертелись на них в разные стороны, пуская стрелы в приближавшихся верховых, и падали наземь под залпами пистолетного огня. Тем временем высадившиеся на переправе уже вытащили оружие из багажа и открыли огонь с колена, а женщины и дети залегли, распростершись среди сундуков и ящиков. Лошади индейцев с визгом вставали на дыбы и метались по сыпучему песку, раздувая ноздри и вращая закаченными глазами, оставшиеся в живых помчались обратно к ивняку, оставив на поле сражения раненых, умирающих и мёртвых. Глэнтон и его люди никого не преследовали. Они спешились и на глазах у пассажиров парома стали расхаживать среди лежавших людей и лошадей, методично приканчивая pi тех и других выстрелом в голову и снимая скальпы.
Стоя на невысоком парапете недостроенного форта, доктор молча наблюдал, как тела стаскивают на причал и спихивают сапогами в реку. Обернувшись, он посмотрел на Брауна и Уэбстера. Те перетащили гаубицу на изначальную позицию, и Браун, вальяжно усевшись на ещё тёплом стволе, покуривал сигару и наблюдал за происходящим внизу. Доктор повернулся и направился в свои апартаменты.
Не появился он и на следующий день. Глэнтон взял перевоз в свои руки. Прождавшим три дня, чтобы переправиться на тот берег за доллар, было сказано, что теперь плата составляет четыре доллара. Но даже этот тариф действовал лишь несколько дней. Вскоре паром уподобился прокрустову ложу, и плату за перевоз назначали в зависимости от размера кошелька путника. В конце концов всякое притворство было отброшено, и переселенцев стали грабить в открытую. Путников избивали, отбирали оружие и пожитки и отправляли, беспомощных и разорённых, в пустыню. Появившемуся с возражениями доктору выплатили его долю прибыли и отослали обратно. Американцы отбирали лошадей, насиловали женщин, и вскоре вниз по реке мимо лагеря юма поплыли трупы. Случаи произвола множились, доктор забаррикадировался в своих апартаментах, и больше его никто не видел.
На следующий месяц прибыл отряд из Кентукки под командованием генерала Паттерсона, который счёл ниже своего достоинства торговаться с Глэнтоном, наладил переправу ниже по течению, переправился через реку и двинулся дальше. Эту переправу захватили юма, дела за них стал вести некий Каллагэн, но через несколько дней переправу сожгли. Никто не видел, как обезглавленный труп Каллагэна проплыл вниз по реке и как на нём отправился к морю, весь в чёрном, как священник, молча вцепившийся между лопаток стервятник.
Пасха в тот год пришлась на последний день марта. На рассвете малец вместе с Тоудвайном и ещё одним парнем из отряда, которого звали Билли Карр, отправились вверх по течению на другой берег реки, чтобы нарубить ивовых шестов за посёлком переселенцев. Ещё только светало, и было видно, как вовсю веселятся приехавшие из Соноры. На виселице болтался «бедный Иуда» из соломы и тряпья с намалёванным на брезентовом лице хмурым взглядом. По нарисованному лицу было ясно, что представление рисовавшего и об этом человеке, и о совершённом им преступлении не более чем детское. Сонорцы не спали и выпивали с полуночи; на суглинистом уступе, где стояла виселица, был разведён костёр, и когда американцы проезжали по краю лагеря, их окликали по-испански. Кто-то уже притащил от костра длинную палку с зажжённой паклей на конце, и «Иуду» подожгли. В обветшалой одежде было понатыкано петард и ракет; когда пламя разгорелось, в разные стороны градом посыпались горящие тряпки и солома. Наконец взорвалась последняя бомба в штанах, «Иуда» разлетелся на куски, воняя копотью и серой, послышались восторженные крики, и мальчишки швырнули напоследок несколько камней в свешивающиеся из петли почерневшие останки. Мальцу, который проезжал через это открытое место последним, предлагали вина из бурдюка, но он плотнее запахнулся в рваную куртку и поспешил прочь.
