— А это? — Ник притронулся к скоплению темных пятен в правом нижнем углу. Часть из них была черная, часть красновато-коричневая. — Похоже на засохшую кровь.

— Может быть, плеснули вина во время игры? — Эмили положила карту назад в оберточную бумагу и почтительно укрыла ее, словно мертвое тело. Губы ее повлажнели от возбуждения. — Она подлинная, Ник. Первая из таких карт, найденная за последние сто лет.

Ник не ответил. Если ее волнение и вызвало у него какую-то реакцию, то главным образом раздражение. Ему вдруг захотелось разорвать эту карту на куски.

— Предполагается, что мы приехали, чтобы найти Джиллиан.

— Которая хотела, чтобы вы получили эту карту.

— И что я должен делать теперь? Поместить ее в музей с подписью: «Дар Джиллиан Локхарт. Жаль, что она исчезла»?

Ник понимал, что раздражен из-за усталости, но ничего не мог с собой поделать.

— Больше она ничего не оставила?

Вопрос Эмили остановил его, как пощечина. Ник взял конверт и встряхнул его. Внутри что-то звякнуло.

Он перевернул конверт. На стол вывалились пластмассовая пластинка размером с кредитку и маленький золотой микрочип.

Сначала он принялся рассматривать пластиковую карту. Она была красной, рядом с изображением раскрытой книги стояла аббревиатура BnF. Ник перевернул карточку. В углу была дюймовая фотография Джиллиан. Она смотрела в камеру, словно в дуло ружья. Он не сразу узнал ее. Лучи расположенной наверху лампы отсвечивали от ее лба, погружая лицо в уничижительную казенную тень. Она постригла волосы и перекрасилась в блондинку. Он вспомнил строку из стихотворения, которую она любила ему повторять: «Изменчивость одна лишь неизменна». [21]

— BnF — это Bibliotheque nationale de France, — сказала Эмили. — Национальная библиотека Франции. Там хранится сорок оригинальных игральных карт. Вероятно, это читательский билет. — Она показала на золотой микрочип. — А это что?

Ник взял микрочип большим и указательным пальцами.

— Это сим-карта. Для телефона.

— Зачем ей нужно было оставлять это?

— Может быть, чтобы мы посмотрели, кому она звонила.

Ник вытащил свой сотовый, снял с него заднюю крышку, вытащил сим-карту, заменил ее на карту Джиллиан. Он уже собирался включить телефон, но остановился. Его палец замер над кнопкой включения.

— Или…

— Или что?

— Или затем, чтобы они не могли по сигналу определить, где она находится.

Он сунул телефон в карман, схватил куртку и направился к двери. Эмили встревоженно вскочила на ноги.

— Вы куда?

— В метро.

Как только он вышел из двери отеля, холод пробрал его до костей. Тучи низко висели над Парижем, и ледяной воздух предвещал приближение снегопада. Ник поспешил за угол, к станции «Сен-Мишель». По другую сторону Сены над собором Парижской Богоматери вилась стая птиц. Он купил билет, протиснулся через узкий турникет и спустился на заполненную людьми платформу.

Теперь он включил телефон. «Поиск» — высветилось на экране. Убедившись, что связи нет, он приступил к работе. Принялся просматривать контакты Джиллиан. Некоторые имена казались ему смутно знакомыми, другие были французскими, третьи — вроде бы американскими. Список ничего не прояснял. «Музей, Натали Селл, Пол домашний…»

И никакого тебе «Ника». Желудок его свело. «Она стерла меня». После всего остального это разочарование можно было считать ничтожным, но для него оно стало мучительным, словно пуля в животе. А может, и еще мучительнее, потому что это действие казалось таким обыденным — не какой-нибудь жест или послание, а так, словно воду спустить.

«Может быть, она хотела защитить меня», — попытался он найти хоть какое-то утешение.

Но это было неубедительно.

«Так почему она отправила мне эту карту?»

На станции показался красный поезд с двухэтажными вагонами. На полминуты все погрузилось в хаос — одна группа экскурсантов и покупателей поменялась местами с другой. Поезд тронулся и исчез.

Ник принялся обшаривать папки в поисках посланий. Все папки были пусты, все послания стерты, кроме одного.

Время получения — полгода назад. Она так и не ответила. Почему она сохранила эту эсэмэску, оставила ее собирать цифровую пыль в забытом углу?

Ник закрыл послание. Платформа снова начала заполняться людьми. В дальнем ее конце гитарист в дредах пел на французском что-то из «Pink Floyd». Без особой надежды Ник перешел в журнал звонков.

Там обнаружились три записи. Два звонка на номера, показавшиеся ему французскими, — их не было в ее телефонной книге. Третий — и самый последний по времени — кому-то по имени Саймон. Ник нажал клавишу, чтобы высветить номер. Тоже вроде бы местный.

Он записал три эти номера вместе со временем и продолжительностью разговоров, потом выключил телефон.

Пятнадцать минут он провел в интернет-кафе, после чего вернулся в номер отеля. Эмили снова разглядывала карту — сидела на кровати, поджав под себя ноги, как школьница.

— Нашли что-нибудь? — спросил Ник.

Она отрицательно покачала головой.

— А вы?

— Три телефона. — Он вытащил из кармана клочок бумаги. — Три последних звонка, что сделала Джиллиан со своего сотового.

— Если только это ее симка, — сказала Эмили. — Вы же этого не знаете.

— Ее. — Ник рухнул в кресло. Руки у него все еще были как чужие от холода. — Один звонок — вызов такси. Я записал время и дату звонка, так что можно проверить, осталась ли у них какая информация. И еще один звонок какому-то типу по имени Саймон.

— А фамилии его нет?

— Даже инициала нет. — Что это значило? Джиллиан никогда не говорила ему о приятеле по имени Саймон. — Но вот с третьим звонком повезло больше. Адресата зовут профессор Жан Батист Вандевельд. Он специалист по физике элементарных частиц в Институте Жоржа Саньяка под Парижем. Специализируется на рентгеновской флуороскопии. Бог уж его знает, что это такое.

Эмили подняла брови.

— Это вы узнали из ее телефона?

— У него есть веб-сайт. — Ник протянул ей распечатку, сделанную в интернет-кафе. — Здесь указано, как с ним связаться. Я стал искать по номеру телефона и наткнулся на это.

Эмили прищурилась, глядя на распечатку.

— Зачем Джиллиан могло понадобиться говорить со специалистом по физике элементарных частиц?

— Давайте спросим у него.

Штрасбург, 1434 г.

Что могу я сказать о Каспаре Драхе? Я не встречал другого человека, который имел бы такой выдающийся талант; даже Николай Кузанский, думаю, уступал ему. Если Кузанский лелеял свои мысли в огороженных кущах, то Драх свободно бродил по земле; если Кузанский был склонен упрощать, искал ясную форму и лаконичность, то Драх бездумно сеял зерна своего искусства, где получалось. Там, где он проходил, расцветали сочные луга ярких и фантастических цветов. Правда, между их переплетшихся стеблей водились змеи.

Но ни о чем этом я не знал в тот весенний вечер. Я помню, как его босые ноги шлепали по ступеням лестницы, когда он спускался. Помню кривую ухмылку, когда он заметил мое удивление. Я ожидал увидеть кого-то вроде ювелира, мудрого и почтенного старца, который посвятил жизнь достижению высот в своем новом искусстве. Вместо этого я увидел худенького человека с копной непослушных черных кудрей, совсем молодого, на несколько лет моложе меня. Кожа у него была цвета дикого меда, а глаза, наподобие нефтяных разводов, меняли свой оттенок — голубые, зеленые, серые или черные по прихоти изменяющегося света. Лоб его пересекал мазок синей краски.

Он выхватил карту из моей руки и посмотрел на нее. Я искал на его лице признаки узнавания, возможно, выражения родительской гордости при виде того, что блудное дитя вернулось к нему. Ничего такого я не заметил. Он вернул мне карту.