Вскоре после этого их отношения закончились.

Но теперь, впервые за несколько месяцев ему было все равно. Он смотрел на фотографию и почти не видел Джиллиан. Он увеличил картинку, поместив в центр футболку. Темно-синий щит заполнил экран, футболку на груди Джиллиан пересекало одно-единственное слово: БРАУН. [17]За буквами виднелся громадный бурый медведь, обхвативший щит огромными лапами.

В книжном магазине имелось соединение с Интернетом, но оно было отключено. Ник подбежал к лестнице и прочитал указатель: «ОБРАЗОВАНИЕ И РАБОТА: ПОДВАЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ». Он спустился лифтом. Внизу почти никого не было: люди, возвращавшиеся с рождественских каникул, еще не успели вспомнить, что не выносят своей работы.

Он нашел искомое в тупиковом проходе в самой задней части магазина в книге Дж. Б. Морфорда «Лига плюща [18]изнутри». Он листал страницы с фотографиями готических галерей и блондинок со слишком идеальными зубами, сжимающих томики Шекспира. Долго искать ему не пришлось.

Брауновский университет

Число студентов — 7740 (приблизительно)

Талисман: медведь Бруно

Он присел на серую скамеечку с прорезиненным верхом, пристроил у себя на коленях ноутбук, посмотрел — нет ли кого поблизости. Программа «Криптик» открылась мгновенно. Ник кликнул по картинке.

Введите пароль:

бруно

Пароль неверный

Введите пароль:

Бруно

Пароль принят

Париж, 1433 г.

Я проснулся на голых камнях. Кожа у меня была влажная и холодная, все тело одеревенело. Я был голый, если не считать короткой повязки на поясе. Голова болела, а когда я открыл глаза, то тут же скривился от резкого зимнего света.

Я с трудом поднялся. Не увидев нигде своей одежды, стащил со стены занавеску и накинул себе на плечи. Я босой шел по пустому дому, и занавеска тащилась за мной по полу, оставляя широкий след в пыли. Дойдя до двери в башню, я остановился. Боль в голове еще усилилась. Я знал, что увижу за дверью.

И все же я не подозревал, насколько ухудшилось состояние башни за эти последние безумные недели. Все было в грязи. Черный осадок кристаллизовался в кувшинах, которые я не мыл; то, что оставалось после неудачных экспериментов, превратилось в сгустки. Стол местами был покрыт затвердевшим птичьим пометом. На полу перед остывшей печью лежал разбитый яйцеобразный тигель. Осколки стекла посверкивали, как части разбитой короны, рядом валялся меч.

Я услышал звук у двери и повернулся в ту сторону. Там стоял Тристан в коричневом плаще с полным бокалом вина в руке. Синие круги очерчивали его глаза. Я ждал, что сейчас он возьмет меч и снесет мне голову, как Ирод на картине. И отчасти я был бы рад этому.

Он посмотрел на кусок застывшего металла среди разбитого стекла. Тускло-серый, почти ничем не отличающийся от свинца, которым мы первоначально наполнили сосуд. От порошка, над получением которого я трудился столько времени, не осталось и следа.

Мы потерпели неудачу.

С утра и до вечера я приводил в порядок лабораторию. Очистил колосник в печи. Наполнил бочку водой и отскреб от грязи все чаши и сосуды, к которым прикасался. От холодной воды голова у меня разболелась еще сильнее, но я заставлял себя работать, пока не вычистил все. Потом вышел во двор и облил себя водой из ведра. Разложил по местам инструменты, поместил остатки материалов в кувшины и короба. Других дел здесь для меня не находилось. Этот день был ужасен — пустое пространство между нестыкующимися фрагментами моей жизни. Остаться у Тристана я не мог. Но и пойти мне было некуда.

Тем вечером в дом пришли играть в карты трое друзей Тристана. Он затопил камин в холле и принес бочонок вина. В обычной ситуации я бы избегал их, заперся бы у себя в башне, но в ту ночь не мог укрыться там. И в другой части дома прятаться мне не хотелось. Окружающий мир, который я снова начал воспринимать, ужасал меня.

Мне нечего было сказать друзьям Тристана. Насколько я понимал, все они были отпрысками из более или менее аристократических семей, юные бездельники, не имеющие другой цели в жизни, кроме проматывания наследства, пока их братья не вступят в права собственности. Я помалкивал, сосредоточиваясь на картах. Не на игре — я старался поменьше рисковать, хотя и на это средств у меня не было, и каждый раз, когда я делал ставку, мне приходилось выносить издевательские крики: «Подайте! Подайте!» Но меня очаровали сами карты. Они были прекрасны: невообразимая коллекция птиц, животных, цветов и людей, проходивших через мои руки в свете горящих дров. Я почувствовал, как в пепле моей души начинают теплиться новые угли. Два раза я проигрывал, хотя мог бы выиграть, и происходило это потому, что я задерживал у себя на руках карты, которые хотел разглядеть получше. Существа на картах были изображены с немалым искусством, я вглядывался в изящные линии, такие четкие, словно силуэты были вырезаны из бумаги. Они напомнили мне фигуры, которые я гравировал на золоте в мастерской Конрада Шмидта.

Эта мысль пробудила во мне воспоминание, хотя оно оставалось смутным. Я пытался рассеять этот туман и тем временем проиграл две сдачи. Тогда я решил сосредоточиться на игре.

Она была несложной. Цель состояла в том, чтобы набрать пять последовательных карт одной масти или четыре карты одного ранга из пяти различных мастей. С каждым ходом игрок сбрасывал одну карту и брал другую — либо ту, которую сбросил предыдущий игрок (и берущий знал, что это за карта), либо карту из колоды (а эту приходилось брать вслепую). Взяв карту, игрок мог повысить ставку, при этом следующий игрок должен был либо тоже повысить свою ставку, либо выйти из игры.

Всю ночь я играл самым безалаберным образом, делая самые мелкие ставки, а потом сдаваясь при первом повышении. Остальные быстро поняли мою тактику и составили отдельную от меня игру; делая разорительные ставки, они хлопали в ладоши, подзуживали меня повысить ставку, а когда я отказывался, бранились. Но вот после очередной сдачи я увидел, что у меня на руках оказался заманчивый набор. Три восьмерки — звери, птицы и олени — и десятка с валетом оленей.

Я сделал свою обычную жалкую ставку и посмотрел на других игроков, спрашивая себя, что мне лучше делать — искать ли четыре восьмерки или же последовательность оленей. Тристан взял двойку птиц и выбросил пятерку оленей — хороший знак. Его приятель вытащил вслепую карту из колоды, скорчил гримасу и сбросил девятку оленей.

— Пас.

Я пытался успокоиться. Притворялся, будто разглядываю свои карты, колеблюсь между колодой и сброшенными картами. Я взял девятку. Теперь у меня на руках были восьмерка, девятка, десятка, валет оленей, а к ним еще три восьмерки. Мысль о том, что всего одна карта может принести победу, была как хмель у меня в крови: я жаждал не денег — мне хотелось выиграть у Тристана и его друзей. Одного раза мне хватило бы.

Но я не мог выбрать один вариант, не пожертвовав другим. Читались карты плохо: я снова и снова проверял их, чтобы быть уверенным — да, у меня на руках именно те карты. Где-то на столе были две восьмерки, любая из которых могла дать мне выигрышную комбинацию. В равной мере давали мне выигрыш семерка или дама оленей. Необходимость принять решение парализовала меня.

— Сколько ему нужно времени, чтобы решиться спасовать? — спросил игрок слева от меня. Звали его Жак, и колода принадлежала ему.

Мне хотелось узнать о ней побольше, но я не мог заставить себя спросить его.

Я снова посмотрел на карты у себя в руке и обнаружил, что одна чуть торчит над другими. Восьмерка птиц. Я вытащил ее и бросил на стол, а следом поставил мелкую монетку. Чтобы склонить чашу судьбы в ту или иную сторону, требуется совсем немного.

Остальные игроки прореагировали о предсказуемым веселым шумом. Они демонстративно полезли в свои кошельки, принялись чесать затылки и креститься в притворном отчаянии. Все, кроме сидевшего рядом со мной Жака, который напрягся в тот самый момент, когда я сбросил карту. Я бы этого и не заметил, если бы не был так сосредоточен на возможности выигрыша. Пока остальные валяли дурака, он аккуратно взял восьмерку и повысил ставку.