Когда она открывает дверь и видит, что на крыльце стою я, невредимый и веселый (хотя и несколько бледноватый), она всплескивает руками. Я обнимаю ее. Хотя это не в моих привычках. Ласки надо дозировать. Кроме того, я ненавижу запах маминого зубного ополаскивателя, который должен заглушать запах алкоголя в ее дыхании. Мне не особенно хотелось сюда приезжать, но надо было ее успокоить. И напомнить, какой сегодня день.

Кухня светлая и большая. Сосновые половицы перевезены из усадьбы в Хаделанне. Мама варит кофе.

– Будешь чистить рыбу? – спрашиваю я в шутку, глядя на газеты, разбросанные профессором по столу.

Мама пренебрежительно смеется. Она, конечно, готовит сама, но грязную работу за нее делают другие. Она выключает приемник, стоящий на подоконнике. Мама жить не может без передачи «В девять утра». Как и без много другого.

– Ты всегда заставляла других чистить рыбу вместо себя, – произношу я. Это намек. На то, что случилось много лет тому назад. Ей должно быть стыдно.

– Слушай, только что звонил Трюгве, – говорит она.

Она следит за моей реакцией. Но ответа нет.

– Он очень взволнован. Просил, чтобы ты перезвонил ему. Что ты натворил, Малыш Бьорн?

– Натворил? Я? – переспрашиваю я с интонацией маленького лорда Фаунтлероя[16].

– Во всяком случае, позвони ему.

– Попозже.

– Это очень важно.

– Я знаю, о чем речь.

– Он в ярости.

– Потом позвоню, – лгу я.

– У нас вечером будет бифштекс. Вчера купили у мясника потрясающе нежную говядину.

Я засовываю палец в рот и издаю неприличный звук.

– Дурачок! Придешь? Я запеку картофель с сыром и брокколи.

– У меня сегодня много дел.

– Давненько такого не было. Скажи, в чем причина? Друзья?

– Я зашел только извиниться.

– Глупости.

– Я был сам не свой.

– Да что случилось?

– Ничего. Абсолютно ничего.

Я выпиваю с ней чашку чая. Мы болтаем о том о сем. Она большой мастер таких разговоров. Мои намеки становятся все более прозрачными. Но она не улавливает их смысла. Даже тогда, когда я говорю, что схожу на могилу.

Сегодня исполнилось двадцать лет со дня смерти папы. Возможно, она вспомнит об этом в течение дня.

В то лето умер не только папа. Мама тоже лишилась своей жизни. Ее существование свелось к тому, чтобы сделать жизнь удобной для профессора и моего сводного брата. Она стала послушной хлопотливой служанкой. Она следит за тем, чтобы девушки из бюро по уборке вытирали пыль между клавишами рояля в музыкальной комнате. Ей звонят то мясник, то торговец рыбой, когда им перепадает что-нибудь по-настоящему первоклассное и дорогое. Она стала надежной опорой для своего профессора. Его драгоценной супругой. Его прекрасной хозяйкой. Его вечно юной и безотказной любовницей. Она замечательная мама для его сыночка. Всегда готова помочь ему. Подбросить лишний стольник, когда он отправляется на гулянку. И подтереть пол, когда, пьяный в стельку и блюющий, он вваливается в прихожую на рассвете.

Иногда немного материнской заботы перепадает и мне. По отношению ко мне ее совесть нечиста. И меня это вполне устраивает.

– Ты по-прежнему вегетарианец? – спрашивает Каспар Скотт.

Необыкновенно красивый мужчина. Мое собственное отражение в зеркале не внушает мне ничего, кроме чувства неполноценности, Каспар же наделен редкой, почти женственной красотой. На него устремлены призывные взгляды всех дам в кафе нашего отдела древностей. Он делает вид, будто ничего не замечает. Но я знаю, что он собирает знаки внимания в большой котел, где хранит запас положительных эмоций на черный день.

В студенческие годы мы были друзьями. На протяжении многих месяцев делили палатку во время экспедиций в разных частях страны. Когда я позвонил ему, мы несколько минут нащупывали правильный тон, прежде чем обрели былую непринужденность в общении.

Сейчас мы сидим в кафе и пытаемся вести себя так, словно и не было этих лет расставания. Пахнет кофе, булочками, жареными котлетами с луком.

Каспар – прирожденный археолог. Даже маленькая, на первый взгляд незначительная деталь говорит ему о многом. Во время раскопок в Ларэйе он по обнаруженным нами невзрачным обломкам ключей и коробке с иголками, прикрепленной к старинному поясу, определил, что мы наконец нашли исчезнувший двор хавдинга[17] Халлстейна. В одном захоронении викингов мы обнаружили крохотный серебряный ножичек и никак не могли понять, что это: игрушка, украшение или символическое оружие. А Каспар сухо констатировал, что этим ножичком чистили уши.

Каспар читает местность, как другие люди читают книгу. У него удивительная способность отличать естественные формы рельефа от следов человеческой деятельности. Он был руководителем группы ученых, которые обнаружили остатки двух поселений позднеледникового периода возрастом более одиннадцати тысяч лет в Ругаланне и Финнмарке. Находки показали, что охотники на оленей района Северного моря, они же охотники из Колы, по-видимому, были первыми, кто пришел на освободившееся ото льда побережье Норвегии.

Довольно скоро Каспару опостылели жизнь в поле, недели и месяцы вдали от Кристины, палящее солнце и внезапные ливни, грязь и пыль. Он стал бюрократом и теперь работает в археологической секции Инспекции по охране памятников.

К своему стыду, должен признать, что поэтому и только поэтому я разыскал его сейчас.

Я прошу его рассказать о том, как проходила организация наших раскопок.

Он делает глоток кофе и корчит гримасу:

– Забавно, что ты об этом спрашиваешь. Очень странная история.

Я вынимаю пакетик чая из кипятка и напряженно смотрю на него.

– Все началось с телефонных звонков директору Инспекции по охране памятников Лоланну, – рассказывает Каспар. – Сначала позвонил Арнтцен, потом директор Виестад.

– Оба?

– Об этом и речь! От имени британского фонда СИС[18]. Это исследовательское учреждение в Лондоне. Фонд полагал, что на территории монастыря Вэрне находятся остатки круглого замка. Как тебе это нравится? Круглый замок! Я нигде не встречал ни малейшего намека на то, что около монастыря Вэрне была крепость. Их интересовало, не будем ли мы возражать, если раскопками будет руководить профессор Грэм Ллилеворт.

– И вам, конечно, показалось, что все нормально.

– Нормально? Нет. Ты ведь меня знаешь! Я ничего не мог понять. Круглый замок? Там? Можешь поверить, вопросов у меня было немало. Бог ты мой, ну откуда круглый замок в этих местах? И какой интерес у британского фонда в норвежском круглом замке? Кто будет платить за банкет? Почему такая спешка? Что они будут делать, если найдут его?

– Может быть, перевезут к себе?

Каспар смеется:

– Вполне в стиле Грэма Ллилеворта.

– Но потом что-нибудь прояснилось?

– Абсолютно ничего. Я не получил ответов ни на один вопрос. Были только поднятые брови и вздохи из-за того, что со мной так трудно. Директор инспекции смотрит на Ллилеворта как на божество. Молодые сотрудники думают, что тот чуть ли не самолично изобрел археологию. Хорошо, пусть он сделал несколько сенсационных находок и написал кое-какие важные учебники. Но, подумал я, неужели же мы дадим карт-бланш этому напыщенному империалисту Грэму Ллилеворту с его полками наемников и экскаваторами? Я сказал себе, что этот номер не пройдет. И забыл обо всем. И вдруг несколько недель спустя появилось формальное ходатайство.

– Ходатайство? Я никакого ходатайства не видел.

– Прекрасно подготовленное. С картами, печатями и нужными подписями. У нас в отделе был переполох. Не прошло и десяти минут, как меня вызвали к Сигурду Лоланну. Почему у меня отрицательное мнение? Разве я не вижу преимуществ интернационального археологического сотрудничества? Ты ведь знаешь, как может наседать Сигурд. «Это ваше решение, – сказал я ему. – Но ведь очень важно, чтобы все его поддержали. И чтобы я тоже подписал разрешение». Не спрашивай, зачем ему нужна была моя подпись.