— Как же это, ежели вы обязаны предупредить за три месяца?

— Я уплачу неустойку. Велите уложить вещи, а меня оставьте в покое.

Мистер Битон рассказал об этом неожиданном отъезде жене, и она решила, что во всем виновата Бесси. Но муж смотрел на дело более снисходительно.

— Оно конечно, такого мы никак не ждали, — но ведь от него завсегда неизвестно чего ждать. Вот послушай только!

Из комнаты Дика доносилось пение:

— Мистер Битон! Мистер Битон! Куда к черту запропастился мой пистолет?

— Беги скорей, он хочет застрелиться — совсем, видать, с ума спятил! — воскликнула миссис Битон.

Мистер Битон постарался успокоить Дика, который метался по своей спальне и далеко не сразу сообразил, отчего это его уверяют, что «завтра все отыщется, сэр».

— Эх вы, красноносый старый дурак — вот ещё тупоголовый академик выискался! — заорал он наконец. — Думаете, я застрелиться хочу? Тогда попробуйте взять пистолет своей слабой, дрожащей рукой. Ежели вы к нему притронетесь, он наверняка выпалит, потому что заряжён. Его надо искать среди моего военного имущества — в ранце, на самом дне сундука.

Когда-то давно Дик обзавёлся полным комплектом походного снаряжения, который весил сорок фунтов и был подобран опытной рукой, со знанием дела. Это заброшенное сокровище он и пытался теперь найти и привести в порядок. Мистер Битон поспешил убрать пистолет, лежавший в ранце сверху, и Дик стал вытаскивать куртку и бриджи цвета хаки, голубые полотняные обмотки, плотные фланелевые рубахи, сложенные поверх кривых шпор. На дне лежала фляга, а под ней альбом и рисовальные принадлежности в футляре из свиной кожи.

— Это мне не нужно, можете забрать, мистер Битон. Остальные вещи я возьму с собой. Положите все в мой чемодан наверху справа. А потом приведите в мастерскую вашу жену. Мне понадобитесь вы оба. Обождите минуточку: дайте мне перо и лист бумаги.

Не так-то легко писать, когда ничего не видишь, а у Дика были особые причины желать, чтобы все получилось разборчиво. И он принялся за дело, поддерживая левой рукой правую:

«Мой корявый почерк объясняется тем, что я слеп и не вижу своего пера». Уф! К этому никакой адвокат не придерётся. Я полагаю, надо поставить подпись, но заверять её пока не обязательно. А теперь продолжим чуть пониже… И почему я не выучился печатать на машинке? — «Я, Ричард Хелдар, излагаю ниже свою последнюю волю и своё завещание. Я нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти и никогда не писал иного завещания, каковое подлежало бы аннулированию». Ну ладно. Что за дрянное перо! И на каком месте я остановился? «Завещаю все своё состояние, в том числе четыре тысячи фунтов, а также две тысячи семьсот двадцать восемь фунтов, обеспеченные мне…» Эх, получается вкривь и вкось. — Он оторвал половину листа и начал сначала, старательно выводя каждую букву. Вот, наконец: «Все свои деньги я завещаю…» — Далее следовали имя и фамилия Мейзи, а также названия двух банков, в которых эти деньги хранились.

— Быть может, завещание составлено не по всей форме, но ни у кого нет даже малейшего права его оспаривать, и адрес Мейзи я указал. Войдите, мистер Битон. Вот моя подпись: она вам знакома, вы ведь не раз её видели. Прошу вас и вашу жену её заверить. Спасибо. Завтра вы отвезёте меня к владельцу дома, я уплачу неустойку за отъезд без предупреждения и оставлю эту бумагу у него на случай, если со мной что случится в пути. А теперь растопим камин в мастерской. Не уходите, вы будете подавать мне бумаги по мере надобности.

Никому не дано знать, пока сам этого не испытаешь, каким жарким пламенем горит ворох счётов, писем и квитанций, накопившихся за целый год. Дик затолкал в камин все бумаги, какие были в мастерской, — кроме трех нераспечатанных писем; потом сжёг альбомы, эскизные тетради, чистые и незаконченные полотна без разбора.

— Подумать только, экую кучу хлама может накопить жилец, ежели он долго не съезжает с квартиры, — сказал наконец мистер Битон.

— Это верно. Осталось ещё что-нибудь?

Дик обшарил столы.

— Ничегошеньки, а камин раскалился чуть не докрасна.

— Превосходно, теперь уж вам не достанутся рисунки, которые стоят самое малое тысячу фунтов. Хо-хо! Целую тысячу, ежели я не позабыл, на что был когда-то способен.

— Воля ваша, сэр, — услышал он вежливый голос.

Мистер Битон был совершенно уверен, что Дик спятил с ума, иначе он не отдал бы свою роскошную мебель за бесценок. А картины только загромождали помещение, и даже лучше было от них избавиться.

Теперь оставалось лишь передать короткое завещание в надёжные руки: но это пришлось отложить до завтра. Дик обшарил пол, подобрал последние клочки бумаги, ещё и ещё раз удостоверился, что ни словечка, ни малейшего следа не осталось от его прошлой жизни в ящиках комода или письменного стола, а потом уселся у камина и встал, только когда огонь угас и в ночной тишине послышался гул остывающего железа.

— Прощай, Бесс. Я обещал тебе полсотни. Вот целая сотня, все, что Битон дал за мою мебель. Накупишь себе нарядов на первое время. В конце концов, ты славная девочка, хоть и доставила нам с Торпом кучу неприятностей.

— Ежели повстречаете мистера Торпенхау, передайте ему привет.

— Непременно, моя дорогая. А теперь помоги мне подняться по трапу и отыскать каюту. Скорей на борт, и девушка… и я свободен, вот что я хотел сказать.

— Но кто же будет присматривать за вами на пароходе?

— Главный стюард, ежели деньги чего-нибудь стоят. Доктор, когда придём в Порт-Саид, ежели я хоть немного знаю докторов Пиренейско-Восточной линии. А там бог мне поможет, как помогал всегда.

Бесс отыскала каюту Дика, пробравшись среди неистовой суматохи через толпу провожающих и плачущих родственников. Он поцеловал её и лёг на койку, дожидаясь, когда палуба опустеет. Давно привыкший передвигаться в темноте по своей квартире, он хорошо представлял себе расположение всех судовых отсеков, а необходимость самостоятельно заботиться о себе, о своих удобствах пьянила его, как вино. Едва пароход, рассекая воду винтом, поплыл вдоль доков, он уже свёл знакомство с главным стюардом, щедро ему заплатил, обеспечил себе удобное место за столом, распаковал вещи и с блаженным чувством расположился в каюте. Все здесь было так знакомо, что ему почти не приходилось нащупывать дорогу. Потом бог явил великую милость: от усталости Дик забылся глубоким сном, не успев предаться мыслям о Мейзи, а когда проснулся, пароход уже вышел из устья Темзы и бороздил шумные воды пролива.

Грохот машин, запах нефти и краски, привычные звуки за переборкой пробудили в нем радостную готовность идти навстречу новой судьбе.

— Как чудесно вернуться к жизни!

Он зевнул, сладко потянулся и вышел на палубу, где узнал, что пароход уже почти на траверсе Брайтонского маяка. Это не сравнить с открытым морем, как не сравнить Трафальгарскую площадь с ширью полей; настоящий простор открывается лишь за Уэссаном; но все равно Дик уже ощущал на себе целительное воздействие морской стихии. Мелкая зыбь раскачивала пароход, заставляя его беспомощно рыскать носом; а волна, набежавшая с кормы, окатила ют и сложенные штабелем новёхонькие палубные кресла. Дик услышал всплески и звон разбитого стекла, ощутил на лице жгучие удары брызг, с наслаждением принюхался и начал пробираться в курительную возле штурмовой рубки. Там его настиг бурный порыв ветра, сорвал с него шляпу, и он остался стоять в дверях с непокрытой головой, а стюард из курительной, угадав в нем бывалого мореплавателя, заметил, что после выхода из Ла-Манша волнение ещё усилится, а в Бискайском заливе, чего доброго, начнёт даже штормить. Оба эти предсказания сбылись, и Дик почувствовал себя на верху блаженства. В море позволительно и даже необходимо крепко хвататься за пиллерсы, распорки и тросы, переходя с места на место. На суше человек, который нащупывает дорогу, заведомо слеп. В море даже слепой, если он не подвержен морской болезни, может вместе с судовым доктором посмеиваться над слабостью своих спутников. Дик рассказал доктору про всякие удивительные случаи — а такие рассказы, если умеючи их преподнести, ценятся дороже серебра, — курил с ним до глубокой ночи и так расположил к себе этого легкомысленного человека, что тот обещал уделить Дику несколько часов по прибытии в Порт-Саид.