— И найдут сокровище? — спросил Джок. — Вот так? Сдаться?

— Ну почему не позволить им сделать всю работу и найти его? — сказал Рой. — Одно дело — найти, другое — присвоить.

— Ты заболел, Рой? Ты думаешь, мы сможем забрать у них сокровище? Полный дом прислуги под присмотром этого проклятого Геррика? Засовы на дверях, ловушки в подвале!

— У нас есть Мэри, — возразил Рой. — Она сделает то, что мы ей скажем.

Воскресенье, 30 октября

— Проклинаю вас, проклинаю вас! — кричала Оливия. — Проклятые, упрямые камни! Вы же не сфинкс, черт бы вас побрал! Там внутри что-то есть, и мы оба знаем это! — Оливия ударила по каменной стене антресолей своим молотком.

— Не надо…

— Ой! — Молоток с лязгом упад на пол.

— Не бей так сильно, — пробормотал Лайл и, положив свой молоток, подошел к Оливии. Она терла руку. Лайл отвел ее руку в сторону и стал растирать. — Стучать надо осторожно.

— Я не создана для этой работы. Я не понимаю, зачем стучу. Не знаю, что я слушаю. Ты не можешь просто сделать то, что делает Бельцони [16]? Вернее, делал.

— А что делал Бельцони? — спросил Лайл.

— Ты знаешь. Сам как-то объяснял мне. То, как он смотрел на сооружение и замечал какие-то отличия в песке или в камнях вокруг. Именно так он нашел вход во вторую пирамиду. Он рассказал об этом в своей книге. — Оливия ткнула рукой в стену. — Разве ты не можешь просто посмотреть?

— Я смотрел. Но это совершенно другое. Это не погребено под песком и камнями. Я не знаю, что ищу.

Лайл уже не растирал ей руку, но вдруг понял, что по-прежнему не выпускает ее из своей руки. Осторожно и мягко отпустив ее руку, он отступил на шаг назад.

Пять дней.

Это довольно много времени. Все это время они были заняты, просматривая бумаги и книги Фредерика. Но не за закрытыми дверями. Они отнесли книги и документы вниз и работали в главном зале, он — с одной стороны стола, Оливия — с другой.

Они не говорили об этом вслух. В этом не было необходимости. Ситуация вышла из-под контроля, и даже Оливия признала это. Даже она понимала, что они на грани, и даже она, такая бесстрашная, отступила назад.

«Мы погубим друг другу жизнь… Я не стану довольствоваться вторым местом в сердце мужчины».

— Где наша бумажка с разгадкой? — спросил Лайл.

— Где-то на полу, — ответила Оливия. — Я ее отбросила и лучше бы никогда не видела.

— Никогда не напоминай мне и не проси, чтобы я взял тебя на раскопки.

— Как будто ты взял бы!

— Я бы взял, да только ты умрешь от скуки. Или убьешь кого-нибудь. У тебя совершенно нет никакого терпения.

Оливия стремительно развернулась, так что юбки всколыхнулись, и бросилась на одну из скамеек, которую оставили работники.

Лайл нашел пожелтевшую от времени бумажку, которую она кинула в сторону, и сосредоточился на ней. Значки не соответствовали тем, что были на стенах. На стенах присутствовали инициалы и значки каменщика. Каждый оставлял после себя какой-то значок. Точно так делали гости на большой кровати из Уэра.

— Оказывается, ты думал об этом, — подала голос Оливия. — О том, чтобы взять меня с собой на раскопки.

Он думал об этом больше, чем отдавал себе отчет. Когда Лайл впервые увидел пирамиды и сфинкса, он подумал о ней. Каким было бы выражение ее лица и что бы она сказала. Он бы вошел в гробницу и…

— Я иногда думаю, как это было бы: повернуться к тебе и сказать: «Посмотри на то, посмотри на это, Оливия». Да, я иногда думаю об этом.

— О!

— Первое мгновение открытия — самое волнующее и восхитительное. Тебе бы понравилось. Но этому предшествуют часы и дни, недели и месяцы нудной, скучной работы.

— Во время которой ты забыл бы о моем существовании.

— Ты могла бы принести мне чашечку чая, и это напомнило бы мне о тебе.

— Для этого у тебя есть Николс, — заметила Оливия.

— Ты могла бы снять с себя всю одежду.

— И танцевать обнаженной среди пустыни?

— Ночью, — добавил Лайл. — Под звездным небом. Ты никогда не видела таких звезд, таких ночей.

— Звучит божественно, — тихо сказала Оливия и вскочила со скамейки. — Но я знаю, что ты делаешь. Ты пытаешься соблазнить.

— Не говори глупости.

Неужели он и в самом деле делает это? Возможно…

— Я тебя знаю, Лайл. Я знаю тебя лучше других. Твоя совесть помаленьку таяла, таяла ночь за ночью. И ты разработал коварный план моего падения. «Я соблазню ее», — решил ты. И потому, что ты знаешь меня лучше других, кроме матери, разумеется, ты знаешь способ, как это сделать.

«Неужели? Неужели это было так?»

— Терпения во мне больше, чем ты думаешь, — Оливия приблизилась к Лайлу, — но я не в настроении. Эта несчастная трагическая страсть не для меня. Дай мне еще раз взглянуть на эту проклятую бумажку.

Египет. Танцевать обнаженной в пустыне под звездами.

Он казался ангелом — золотистые волосы, отливающие серебром глаза. Но у него был несносный характер. Оливия взяла у него бумагу и заставила себя сосредоточиться.

На рисунке были две стены, шириной по двенадцать футов. Внутри квадратиков, символизирующих камни, разместились крошечные значки и цифры.

Примерно на четверть выше рисунка стены, справа, был символ.

— Вот этот, смотри, — сказала Оливия. — Он не похож на остальные, да?

— Думаю, это клеймо каменщика. Похоже на буквы «ГЛ», перечеркнутые стрелой. Если это стрела, то она указывает влево.

— Но где это? — спросила Оливия.

Они оба подошли к восточной стене и стали искать значок. Ничего.

Они перешли к западной стене и пристально изучили ее. Ничего.

— Этот знак должен быть на одной… — Оливия замолчала. — Если только мы ищем не то, что надо.

Слова и образы смешались в голове Оливии. Что там сказали дамы? Что повторил Лайл?

— Помнишь, я сказала, что рисунок стены такой откровенный, а ты ответил, что карты всегда откровенные? — спросила она.

Лайл взглянул на значок, потом посмотрел на стену.

— Стрелка, указывающая на место?

— Если имеется в виду западная стена, — размышляла Оливия, — то стрелка, возможно, указывает на окно.

— Но почему «ГЛ»?

— Это рисунок твоего кузена. Что, если это — одна из его шуток? — заметила она. — У стен есть глаза и уши. Смотрите вниз.

И в этот момент Оливию осенило. Город на большой скале. Город, в котором Фредерик Далми провел последние годы своей жизни.

— Эдинбург, — произнесла Оливия. — Он бы подумал, что это будет забавно.

— Я не…

— Пошли, — взяла его за руку Оливия.

Его рука. Это его рука. Так просто — держать его за руку. Но то, что происходило в это время у нее внутри, простым назвать было сложно.

Оливия повела его в самую восточную оконную нишу, в клозет.

— Гарди лу, — сказала она, открыв дверь.

— Это уборная.

— Гардеробная, — сказала Оливия. — Игра слов и значений. В Эдинбурге, когда выливают помои в окно, кричат: гарди лу — берегись, вода.

Пространство было совсем маленьким и темным. Хотя найти доску, чтобы закрыть дыру, было довольно легко, и единственная свеча, которую принес Лайл, в узкой комнате казалась очень яркой. Они увидели инициалы, примитивные рисунки и грубые шутки, нацарапанные на камнях разными руками в разное время.

Лайлу пришлось втиснуться среди юбок Оливии, и они стояли локоть к локтю, пока он медленно поднимал и так же медленно опускал свечу, чтобы они могли внимательно рассмотреть каждый камень.

Хотя дверь они оставили открытой, чтобы из окна клозета проникало как можно больше света, комната не была предназначена для двоих, даже на короткое время. Воздух стал жарче и плотнее, волосы Оливии щекотали Лайлу нос, а вокруг него сгущался смутный аромат ее одежды и кожи.

— Нам лучше поскорее найти что-нибудь, — сказал Лайл. — Это… это…

— Я знаю. Это все равно что в гробницах? — спросила Оливия.