Детектив долго пристально смотрит на меня. Похоже, он собирается прочесть мне лекцию о препятствовании в проведении расследования, но вместо этого задумчиво наклоняет голову набок.

— Должно быть, у вас жизнь не сахар.

Я уже не помню, когда меня в последний раз жалели. Я ни на что не променяю Джейкоба — из-за его ранимости, невероятного ума, его преданности определенным правилам, — но жить рядом с ним нелегко. Обычная мать не беспокоится о том, что ее сына толкнут на школьном концерте и он ушибется. Обычная мать не звонит электрикам, когда вырубается свет, не кричит, что в доме инвалид и требуется безотлагательное вмешательство, — потому что в случае с Джейкобом пропустить «Блюстителей порядка» смерти подобно. Обычная мать ночью спит, а не размышляет над тем, примет ли Тео своего брата, будет ли о нем заботиться, когда она умрет?

— Это моя жизнь, — пожимаю я плечами.

— Вы работаете дома?

— Это что, тоже допрос?

— Просто поддерживаю светскую беседу, пока не пришло время рекламы, — улыбается он.

Не обращая на него внимания, я встаю и начинаю помешивать чернику, которую готовлю для сегодняшнего пирога.

— Ваш сын недавно застал нас врасплох, — продолжает Метсон. — Полиция не привыкла к тому, что несовершеннолетние буквально врываются на место преступления.

— С формальной точки зрения он совершеннолетний. Ему уже восемнадцать.

— В таком случае, он разбирается в криминалистике лучше многих, кто раза в четыре его старше.

— Еще бы! А то я не знаю!

— У вас красивые глаза, — говорит детектив.

От неожиданности я роняю ложку в кастрюльку.

— Что вы сказали?

— Вы слышали, — отвечает Метсон и направляется в гостиную — подождать, пока закончатся вступительные титры «Блюстителей порядка».

Мне никогда не нравилась «Я люблю Люси». А это значит, что каждый раз, когда я смотрю серию, в которой Люси и Этель работают на кондитерской фабрике и задерживаются в упаковочном цеху, я начинаю смеяться. Они запихивают конфеты себе в рот, в карманы формы, а ты знаешь, что произойдет далее, когда Люси издаст свой известный вопль.

Когда детектив Метсон начинает задавать мне все эти вопросы, я ощущаю себя Люси на фабрике конфет. Сперва я радуюсь, особенно когда понимаю, что он совершенно не сердится на меня за то, что я прибыл на место происшествия, где от переохлаждения умер человек. Но потом становится намного сложнее. Вопросы липнут ко мне, как те конфеты, — я пытаюсь «охватить» последний, а он задает следующий. Единственное мое желание — взять его слова и засунуть туда, где я больше не буду их слышать.

Когда на экране мелькают первые кадры рекламы, детектив Метсон становится передо мной. Рекламируют «Собачьи лапки» — новый невероятный триммер для когтей животных. В голову лезут воспоминания о карликовом пуделе, которого мы видели у пиццерии, и я тут же вспоминаю о Джесс — у меня такое чувство, что внутри моей грудной клетки бьется пойманная птичка.

Что бы он сказал, если бы узнал, что прямо сейчас у меня в кармане лежит розовый мобильный Джесс?

— Еще пара вопросов, Джейкоб, — обещает он. — Уверен, успею уложиться в девяносто секунд.

Он улыбается, но не потому, что рад. Когда-то у меня был учитель биологии. Когда я при всем классе указал мистеру Хаббарду на ошибку, он улыбнулся левым уголком рта. Я воспринял его улыбку за знак благодарности. Но эта кривая улыбка, по всей видимости, означала, что он рассержен моим поступком, хотя предполагается, что улыбка означает радость. Поэтому меня за хамство отправили в кабинет директора, хотя на самом деле всему виной выражение лица людей — оно не всегда отражает их истинные чувства.

Он бросает взгляд на мой блокнот.

— А для чего блокнот?

— Я делаю записи во время просмотра серии, — отвечаю я. — У меня их больше сотни.

— Серий?

— Блокнотов.

Он кивает.

— Марк был у Джесс в доме, когда ты пришел?

— Нет.

Теперь по телевизору рекламируют зубную пасту. В глубине души я очень боюсь потерять все зубы. Иногда мне снится, что я просыпаюсь, а они перекатываются у меня во рту, словно галька. Я закрываю глаза — не хочу смотреть.

— Вы знакомы с Марком?

— Встречались, — признался детектив. — Вы с Джесс когда-нибудь о нем говорили?

Глаза у меня все еще закрыты, может быть, поэтому перед моим взором возникают следующие воспоминания: Марк в пиццерии просовывает руку под рубашку Джессики. Его чудовищная оранжевая куртка. Серьга в левом ухе. Синяки, которые я однажды заметил на теле Джесс, когда она потянулась за книгой на верхней полке, — два неровных фиолетовых овальных пятна, похожих на клеймо на кусках говядины. Она тогда сказала, что упала с лестницы, но при этом отводила глаза. В отличие от меня, она делает это не для большего успокоения, а в минуты неловкости.

Я вижу кривую улыбку Марка.

Сейчас идет реклама сериала «Закон и порядок: спецотдел полиции по работе с жертвами насилия», а значит, далее в программе вновь «Блюстители порядка». Я беру ручку и переворачиваю страницу блокнота.

— Джесс с Марком ссорились? — опять задает вопрос детектив.

На экране Риана идет с Куртом по лесу, они расследуют дело о дохлой собаке, в желудке которой обнаружен непереваренный человеческий палец.

— Джейкоб?

— «Hasta la vista,[14] крошка», — бормочу я, а для себя решаю: что бы ни сказал детектив, я не буду отвечать, пока не закончится мой сериал.

Я собирался спуститься в кухню, чтобы перекусить, когда услышал доносящийся оттуда незнакомый голос. Довольно странно — не только у меня из-за синдрома Аспергера нет друзей. Мне хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать людей, которым мама доверяет настолько, что готова пригласить к нам в дом. А то, что голос принадлежит мужчине, делает ситуацию еще более дикой. А потом я услышал, как мама обращается к гостю «детектив Метсон».

Вот дерьмо!

Я взбегаю назад по лестнице и запираюсь в комнате. Он здесь из-за Джесс Огилви, я совершенно выбит из колеи.

И, заявляю официально, голоден.

Одно я знаю точно: во вторник, в час дня, Джесс была жива и здорова. Я знаю это, потому что видел ее, всю целиком. Стоит только вспомнить, как ее сиськи призывно торчали, словно произведения искусства.

Я бы сказал, что мы оба не на шутку удивились, когда она потянулась за полотенцем, вытерла глаза и взглянула в зеркало. Она явно не ожидала застать в своем доме постороннего, не ожидала, что тот будет пялиться на ее наготу. А я, черт возьми, в свою очередь, не ожидал, что объектом моего минутного вожделения окажется наставница брата.

— Ой! — вскрикнула она, одним плавным движением схватила полотенце и обернула его вокруг себя. Меня на секунду парализовало. Я стоял там как дурак, пока не понял, что она разозлилась как черт и вот-вот бросится на меня.

Мне удалось убежать по одной причине — пол в ванной комнате был мокрым. Когда она споткнулась, я вылетел из хозяйской спальни, где до этого стоял, и бросился вниз по лестнице. В спешке я опрокинул что-то из мебели и сбил кипу газет, лежавших на стойке в кухне. Но мне было наплевать. Единственным моим желанием было бежать из этого чертового дома, уйти в монастырь или запрыгнуть в самолет, летящий в Микронезию, — все, что угодно, лишь бы оказаться подальше отсюда, пока Джесс Огилви не спросит у моего брата и мамы, а известно ли им, что Тео Хант — «Любопытный Том»,[15] настоящий извращенец.

Но в какой-то момент между тогда и сейчас Джесс Огилви оделась, вышла из дому и исчезла. Неужели она бродит по городу с амнезией? Или где-то прячется, вынашивая мстительные замыслы против меня?

Я не знаю.

Но и полиции признаться не могу, не навлекая на себя подозрений.

Только в половине шестого я решаюсь выйти из комнаты. Чувствую аромат пирога с черникой (как по мне, единственная отрада в Синюю пятницу) и знаю, что он будет готов в шесть, — как и во всем остальном, мы, чтобы не волновать Джейкоба, едим по часам.