Сейчас, в 1902 году, по прошествии двух лет, Роджер мог бы сказать, что, хоть и не ошибся в своей оценке, Леопольд, без сомнения, обладал холодным и изворотливым умом настоящего государственного деятеля. Едва лишь создано было Независимое Государство Конго, король в 1886 году самоличным указом объявил своим Domaine de la Couronne[4] около двухсот пятидесяти тысяч квадратных километров земель в междуречье Касаи и Руки, которые, по мнению исследователей — и Стэнли в первую очередь, — были богаты каучуконосами. Эта территория никому не передавалась в концессию и предназначалась монарху лично. Международную ассоциацию Конго в качестве юридического лица сменило только что провозглашенное L'État Indépendant du Congo, единственным президентом и хозяином которого стал король Леопольд II.
Объяснив международному общественному мнению, что уничтожить работорговлю можно исключительно „силой порядка“, он направил в Конго две тысячи солдат регулярной бельгийской армии, к которым должны были присоединиться десять тысяч туземных ополченцев, а обеспечивать их всем необходимым — местное население. Хотя большую часть командования составляли бельгийские армейские офицеры, в рядах этого контингента, названного „Форс пюблик“, и более того — среди тех, кто начальствовал над ним, оказалось немало настоящего сброда, подонков общества, бывших уголовников, почуявших запах наживы авантюристов, которые из притонов и кабаков едва ли не всей Европы устремились в Африку. И, словно паразиты, проникшие в живой организм, угнездились в деревнях, разбросанных по территории размером с Европейский континент от Испании до западных границ России и поступили на содержание африканцев, из всего происходящего понимавших только одно — это вторжение оказалось бедствием почище набегов охотников за рабами, нашествия саранчи или красных муравьев, страшнее заклятий, погружающих в смертельный сон. Ибо люди из „Форс пюблик“ были ненасытно алчны, жестоки, охочи до еды, спиртного, женщин, скота, звериных шкур, слоновой кости и вообще до всего, чем можно овладеть — украсть ли, продать ли, съесть, выпить или изнасиловать.
Начав таким вот способом освоение, человеколюбивый монарх одновременно принялся раздавать концессии, дабы, как было сказано в следующем указе, „через посредство торговли вывести обитателей Африки на путь цивилизации“. Кое-кто из негоциантов, не знавших, что такое джунгли, погиб от малярии, от укусов ядовитых змей или клыков хищников, иных — немногих — сразили отравленные стрелы и копья туземцев, осмелившихся сопротивляться чужестранцам, которые угрожали им оружием, гремевшим как гром и разившим как удар молнии, и объясняли, что согласно договорам, подписанным вождями племен, местные жители обязаны бросить свои поля, прекратить промысел зверя, птицы, рыбы, забыть свои обычаи и повседневное устоявшееся бытие — и превратиться в проводников, носильщиков или безо всякого за то вознаграждения взяться за добычу каучука. Значительное число концессионеров — друзей и фаворитов бельгийского короля и прежде всего он сам — в краткие сроки обогатились сказочно.
Благодаря системе концессий компании, как расходящиеся по воде круги, проникали все дальше на огромную территорию в верхнем и среднем течении Конго и разветвленной паутины ее притоков. И в своих владениях правили безраздельно и самовластно. Помимо защиты со стороны „Форс пюблик“, у каждой были собственные вооруженные отряды, куда шли, как правило, отставные офицеры, удалившиеся от дел тюремщики, отсидевшие или беглые уголовники — и многие своей дикой жестокостью прославились на всю Африку. За несколько лет Конго стало крупнейшим поставщиком каучука, который все больше с каждым днем нужен был цивилизованному миру, чтобы катились колеса его карет и автомобилей, для систем транспортных и оросительных, для производства всякого рода украшений.
Ничего этого не знал Роджер Кейсмент в продолжении тех восьми лет — с 1884-го по 1892-й — пока в поте лица своего, измученный приступами малярии, иссушенный африканским солнцем, покрытый волдырями, расчесами и царапинами от укусов насекомых, от жгучих листьев и колючих кустов, ревностно трудился над политическим и коммерческим проектом короля Леопольда. Но зато был уже осведомлен, как на этих бескрайних просторах появился и воцарился истинный символ колонизации — бич.
Кому принадлежит честь изобретения этого гибкого, подвижного и действенного орудия, призванного взбадривать, пугать или наказывать за лень, тупость, неповоротливость двуногих чернокожих существ, которые, что бы ни делали — работали в поле, сдавали маниоку, антилопье или кабанье мясо и прочую снедь по нормам, расписанным для каждой деревни и каждой семьи в ней, или вносили подати для общественных работ — все делали не так, как надо? Говорили, будто некий капитан из „Форс пюблик“ по имени мосье Шико, бельгиец из первой волны колонистов, человек с практической складкой и немалым воображением, наделенный к тому же отменной наблюдательностью, прежде остальных заметил, что бич, изготовленный не из лошадиных, тигриных или львиных кишок, а из твердейшей шкуры гиппопотама, несравненно прочнее и бьет больнее, и эта узловатая узкая полоска кожи на короткой деревянной рукояти способна лучше всякого иного кнута или хлыста ожечь, раскровенить, причинить боль и оставить рубец и к тому же еще легка и удобна в носке: любой надсмотрщик, дневальный, охранник, сторож, надзиратель может обмотать ее вокруг пояса или повесить через плечо и позабыть о ней до поры. Одно появление бича уже производило нужное действие, и — белые на шоколадных или иссиня-черных лицах — глаза негров, негритянок и негритят округлялись и блестели испуганно в предвидении того, что за всякую провинность, неловкость, ошибку он сначала с безошибочно узнаваемым свистом рассечет воздух, а потом хлестнет по спине, ягодицам или ногам, вырвав из груди пронзительный крик.
Одним из первых концессионеров в Независимом Государстве Конго стал американец Генри Шелтон Сэнфорд. Доверенный агент Леопольда II в США, один из тех, кто осуществлял его стратегию и добивался, чтобы великие державы отдали Конго королю. В июне 1886 года он учредил „Сэнфорд эксплоринг экспедишн“ и начал операции со слоновой костью, жевательной смолой, каучуком, пальмовым маслом и медью по всему бассейну Верхней Конго. Иностранцы, работавшие в ассоциации, — и Роджер в их числе — были переведены в эту компанию, а на их место взяты бельгийцы.
С сентября 1886 года Роджер начал служить в „Экспедиции Сэнфорда“ за полтораста фунтов стерлингов в год как агент, отвечающий за транспорт и складирование товаров в Матади — на языке киконго это название означает „камень“. Когда он обосновался здесь, на караванном пути, вокруг не было ничего, кроме вырубленной в лесу прогалины на берегу великой реки. Сюда четыреста лет назад причалила каравелла Диого Као, и это имя, выведенное португальским мореплавателем на скале, видно и по сей день. Германские архитекторы и инженеры начали строить там из сосновых бревен, вывезенных из Европы, — хотя, казалось бы, что может быть нелепей, чем импортировать в Африку древесину? — первые дома, причалы и склады, но работы эти в одно прекрасное утро — Роджер отчетливо помнил его — были прерваны грохотом, какой бывает при землетрясении, а вслед за тем стадо слонов, выскочив на пустырь, очень скоро разнесло будущий поселок. Шесть, восемь, пятнадцать, восемнадцать лет наблюдал Роджер Кейсмент, как крошечное поселение, которое он когда-то начинал строить своими руками для хранения товаров Экспедиции, растет и расширяется, взбирается на пологие склоны окрестных холмов, как множится число домов под остроконечными крышами — деревянных, о двух этажах, с просторными террасами и садиками вокруг, с окнами, забранными металлической сеткой. К уже имеющейся католической церкви прибавились теперь, в 1902-м, еще одна, главная — Пречистой Девы Предстательницы — баптистская молельня, аптека, больница с двумя врачами и несколькими сестрами-монахинями, почтовая контора, красивое здание железнодорожного вокзала, полицейский участок, суд, таможня, просторный и прочный дебаркадер, лавки продуктовые, одежные, шляпные, москательные и скобяные. Вокруг городка появились россыпи разноцветных лачужек, сложенных из жердей и глины. Здесь, в Матади, говорил себе Роджер, сильнее, чем в столичной Боме, чувствуется присутствие Европы — Европы цивилизованной, современной, христианской. На холме Тундува, неподалеку от миссии, возникло маленькое кладбище, где хоронят европейцев. Оттуда, с высоты, видны оба берега и широкая гладь реки. Появляться в городе или на пирсе разрешалось лишь тем африканцам, кто был носильщиком или прислугой да притом имел соответствующее свидетельство. Всем прочим это грозило штрафом, поркой и изгнанием. Еще в 1902-м генерал-губернатор имел основания объявить, что ни в Боме, ни в Матади не зарегистрировано ни одного случая воровства, убийства или насилия.
