Многие думали, что король разделяет эту тревогу. «Боюсь, он испытывает некоторые опасения, — писал Макдональд после того, как принял назначение на пост премьера. — Было бы просто чудом, если бы он ничего не опасался». Однако с того момента, когда лейбористы сформировали правительство, король использовал любую возможность продемонстрировать им свое доверие как публично, так и в частном порядке; когда же старые друзья пытались выразить ему сочувствие по поводу происшедшего несчастья, то получали в ответ резкую отповедь.

Те из министров, которые оставили воспоминания о первом лейбористском правительстве, единодушно отмечали не только корректное поведение короля, но и его доброжелательность. «Если бы лейбористское правительство встретило со стороны короны холодный прием, — писал в дневнике Макдональд, — мы бы ответили в том же духе. Но этого не случилось. Отношение было тактичным, радушно-корректным, человечным и дружеским. Встречаясь со мной как с министром, король всегда давал почувствовать, что видит во мне друга». Клайне отдавал должное «радушному, доброжелательному, тактичному поведению короля Георга V, подлинно конституционного монарха, который всегда принимал близко к сердцу волю народа». А Томас восклицал: «Ей-богу, он великий человек!»

Реакция интеллектуалов была более сдержанной. Ч. Ф. Тревельяну, новому министру образования, не понравилось молчание короля во время принятия им присяги; он жаловался, что «во время этой церемонии король действовал как автомат». Сидней Вебб, серьезный социолог, обычно не склонный к каким-либо фантазиям, заявлял, что, когда он принимал во дворце полномочия, то слышал там шум, не уступающий по силе грохоту первоклассного железнодорожного вагона. Холден покровительственно замечал: «Вчера имел с королем весьма дружескую беседу и объяснил ему много такого, чего он не понимал». В данное его коллегами описание лорд-канцлер вносит более оптимистическую ноту:

«Рассказы о новых министрах стали ныне в Лондоне весьма популярными, но они на девяносто процентов выдуманы, однако я верю, что Томас действительно заявил, представляясь руководителям департаментов министерства колоний: „Я здесь для того, чтобы в Британской империи не было беспорядка“. Я также слышал, что наш новый военный министр Стивен Уолш — очень приятный малый и твердый тред-юнионист — произвел прекрасное впечатление на своих генералов, заявив, что выступает за верность королю. Форин оффис же просто счастлив, получив обходительного Макдональда вместо самовластного Керзона, обходившегося со своими подчиненными как с рабами. В целом новое правительство встретило со стороны чиновничества весьма дружеский, даже сердечный прием».

Внутренняя политика Макдональда не вызывала тревоги ни у короля, ни у страны. Находясь у власти только благодаря либералам, лейбористы в любом случае были вынуждены проводить умеренную, осторожную политику. По предложению Сноудена были снижены пошлины на чай, кофе, какао и сахар. Увеличены заработки сельскохозяйственных рабочих и пособия по безработице. Правительство обещало повысить пенсии и снизить квартирную плату. Переписка между дворцом и Даунинг-стрит отражала лишь спокойствие и взаимное доверие, что приятно контрастировало с той озлобленностью, что царила во времена Ллойд Джорджа, и той нерасторопностью, которая характеризовала правление Болдуина. В августе 1924 г., после ужина в Каузе, Биркенхед дерзко спросил короля, нравится ли ему Макдональд. Король ответил, что Макдональд всегда лучше его информирует, чем предыдущие премьер-министры.

Макдональд не мог, однако, полностью сдержать радикальное крыло своей партии, стремившееся к выполнению более решительных требований социалистической программы. Так, некоторые левые члены парламента вызвали раздражение короля, проголосовав против выделения средств на планировавшуюся поездку принца Уэльского в Южную Африку. Сидней Вебб выражал мнение всех своих коллег по кабинету, когда говорил жене: «Мы должны использовать короля и принца, и, к их чести, надо сказать, что они рьяно относятся к работе». Незадолго до открытия Британской имперской выставки, намечавшейся на апрель, король также выразил «глубокую озабоченность почти еженедельными забастовками на Уэмбли, куда агитаторы как будто приходят извне». Тогда Томас обратился к забастовщикам от имени короля, который открыл выставку, как и намечалось, в День святого Георгия.

Лишь по одному незначительному вопросу премьер-министр все же не смог пойти навстречу королю. Тот хотел подыскать должность для своего кузена, принца Артура Коннаутского, и спрашивал, нельзя ли назначить его на пост лорда — наместника Лондона, являвшийся, по существу, церемониальным. Занимавший его лорд Крюэ с готовностью согласился подать в отставку, однако Макдональд побоялся, что назначение принца вызовет ненужные раздоры в лейбористской партии. Тут была и реальная политическая подоплека: как лорд-наместник, принц Артур должен был рекомендовать новых мировых судей. В итоге предложение короля было отвергнуто. Крюэ сохранил свою должность еще на двадцать лет, а принц Артур провел остаток жизни, собирая 2 млн фунтов на Миддлсекскую больницу.

Во время первой аудиенции Макдональда в качестве премьер-министра король попытался отговорить его от совмещения еще и должности министра иностранных дел. Даже лорд Солсбери, напоминал он, «находил сложным совмещать эти посты, а ведь он уделял очень мало внимания обязанностям премьер-министра, тогда как в наши дни и этот пост, и связанные с ним обязанности являются серьезным бременем для любого, кто его занимает». Керзон, самый работоспособный из всех министров иностранных дел, предупреждал, что Макдональд неизбежно сломается под двойной ношей.

Премьер-министр также страдал от неумения передавать другим часть своих полномочий и изначального недоверия к государственным служащим; в первые дни своего пребывания в должности он пытался лично не только читать, но и вскрывать приходящие с каждой почтой бесчисленные письма. Тем не менее в области внешней политики на его долю выпали сплошные триумфы. Он восстановил былую дружбу Британии с Францией и Италией, решил мучительную проблему германских репараций, обеспечил уход французов из Рура, укрепил международный механизм арбитража и разоружения. Он также далеко продвинулся в развитии торговых и дипломатических отношений с Советской Россией, однако этот смелый прорыв, несмотря на присущий премьер-министру дар убеждения, в конечном счете и погубил его правительство.

«Мне действительно очень стыдно беспокоить Вас по таким мелочам, как одежда, — писал Стамфордхэм Макдональду 1 февраля 1924 г., — в то время, как Вы заняты более весомыми государственными делами». Эту озабоченность король и его двор разделяли вместе с обществом. Интерес к политике лейбористов часто сочетался с нездоровым любопытством к частной жизни новых министров, к их манере одеваться.

Для короля подобные вещи были одной из основ монархии. На утренних и вечерних приемах он хотел бы видеть своих министров при шпаге и одетыми в подобающую таким мероприятиям униформу: шитый золотом мундир, треуголка, брюки днем и панталоны вечером. Тем не менее он желал избавить их как от дополнительных расходов, которые могли стать тяжким бременем для людей с ограниченными средствами, так и от насмешек со стороны приверженцев эгалитарных взглядов. В результате король согласился принять по этому вопросу предложения кабинета. Каждый старался внести в обсуждение свою лепту. Лорд-гофмейстер предложил, чтобы новые министры носили «приличные и скромные» простые черные сюртуки и панталоны, а должностные лица парламента — «одежду доктора Джонсона и, возможно, Джона Мильтона». Действуя в более практическом ключе и одновременно демонстрируя свою отстраненность от подобных сделок, Стамфордхэм расхваливал достоинства «Мосс бразерс», которую называл «хорошо известной и надежной фирмой». В ее владениях в Ковент-Гарден министры могли получить полный комплект одежды для утреннего приема всего за 30 фунтов — намного меньше тех 73 фунтов, которые взял бы дворцовый портной.