Слушая Брентано, Хрущев буквально ерзал на стуле. Он сразу же взял слово и горячо заявил, что советские войска добивали врага и не совершали никаких злодеяний. Миллионы погибли и у нас, и у вас. Но все дело в том, кто начал.

Гитлер, а не мы развязали войну. Как мы можем пойти на воссоединение? Единая Германия окажется в НАТО и усилит ее. А НАТО направлена против нас.

Хрущев во время выступления разволновался и погрозил Аденауэру кулаком. Канцлер встал и тоже показал ему кулак. Хрущев успокоился и попросил извинить его за слишком сильные выражения.

Молотов счел нужным заметить, что немцы не смогли сами освободиться от Гитлера и избавление пришло в результате победы союзных армий.

Здесь эмоции позволил себе Аденауэр. Глядя на Молотова, он громким голосом спросил:

— Кто пожимал руку Гитлеру — вы или я? Почему великие державы, в том числе и Россия, дали так возвеличиться Гитлеру? Ему сходило с рук нарушение всех договоров. В глазах многих глупых немцев он стал героем. — Аденауэр волновался. Казалось, ему хочется многое высказать, но он сдерживает себя. После небольшой паузы он в более спокойном тоне продолжил: — Мы — несчастные наследники Гитлера. Наша задача — восстановить страну и доверие к ней других государств, в том числе и ваше. Что касается переговоров с правительством ГДР о воссоединении, то мы охотно сядем за один стол, как только убедимся, что оно избрано народом.

Булганин возразил, что канцлер допускает выпад против правительства ГДР. Он вместе с Хрущевым недавно был там и убедился, что население глубоко уважает свое правительство. Хрущев добавил:

— Про коммунистов говорят, что они готовы зажарить капиталистов и съесть их без соли. То, что делается в ГДР, — будущее немецкого народа и всего человечества. Это сказал не я, а немцы, Маркс и Энгельс. — Хрущев посмотрел на Аденауэра и закончил: — Извините, если я высказал что-либо неприятное вам.

Аденауэр счел нужным ответить:

— Маркс и Энгельс — нетипичны для немцев. В сказки о поедании капиталистов без соли я не верю. Но знаю, что Россия — огромная страна, которая очень отстала. Что будет через сто лет, ни я, ни вы не знаем. Мне не обратить вас в свою веру, а вам меня в вашу. Надо попытаться уживаться друг с другом и сотрудничать.

Разгоревшиеся было страсти удалось погасить. Аденауэра попросили о неофициальной встрече. Во второй половине дня на дачу, предоставленную канцлеру в Горках, где когда-то проживал Максим Горький, приехали Булганин, Хрущев и Семенов. Аденауэр не хотел разговаривать без свидетелей и пригласил Брентано. Погода стояла прекрасная. Беседовали на террасе. Обстановка складывалась дружественная.

— Никто не хочет войны, — рассуждал Аденауэр. — Войны возникают скорее из-за глупости политиков. Все боятся друг друга и наращивают вооружения.

Хрущев согласно кивал головой.

— Европа, — продолжал канцлер, — не может существовать, не объединившись. По сравнению с Соединенными Штатами и Советским Союзом мы, европейцы, — нули, экономически и политически неконкурентоспособны. Чтобы выжить, мы обязаны интегрироваться.

— Советский Союз окружен военными базами — это тревожит и простых людей, и нас, руководителей, — посетовал Булганин.

Аденауэр не замедлил с ответом:

— Базы — следствие войны в Корее. Она всполошила весь западный мир. Думаю, вопрос можно урегулировать путем переговоров. Необходимо лучше узнать друг друга. Тогда установится доверие.

Булганин рассказал, что американцы запускают на территорию СССР множество воздушных шаров с пропагандистскими материалами. Кроме прочего, они мешают полетам самолетов.

Аденауэр удивился. Когда ему на следующий день показали один из шаров и он убедился в его американском происхождении, то дал указание одному из своих помощников посетить американского посла в Москве Болена и обратить его внимание на некорректные действия спецслужб США.

Беседа шла спокойно. Хрущев не проявлял обычной экспансивности.

— Я убежден, — сказал он, — что Эйзенхауэр, Иден, Макмиллан не хотят войны. Сомневаюсь лишь в Даллесе.

Канцлер встал на защиту американского друга.

— Поначалу он может произвести неблагоприятное впечатление. У него сдержанная манера общения и сердитый вид. На самом же деле Даллес — превосходный, честный и вполне надежный человек.

Хрущев переглянулся с Булганиным и вознамерился было возразить, но передумал.

— О вас, господин канцлер, — улыбнувшись, сказал он, — у нас думают как о воинственном человеке. Теперь оказывается, что это совсем не так.

Чуть позже Хрущев предложил Аденауэру вдвоем прогуляться по саду. Он заговорил о том, что Россия и Германия имели прекрасные отношения в 20-е годы, что они и сейчас могли бы быть более близкими и доверительными. И тут Хрущев попросил, к удивлению канцлера, помочь справиться с китайцами и… американцами. В последующие дни Хрущев трижды обращался к данной теме. Аденауэр в вежливой форме отвечал отрицательно. Вступить в подобный сговор с советскими руководителями означало перевернуть вверх дном все его политические воззрения и действия, разрушить то, что он создал за годы правления. Хрущев понял тщетность своих попыток и оставил их.

Вечером немецкую делегацию пригласили на балет «Ромео и Джульетта» в Большой театр. Аденауэр ездил по Москве на «мерседесе», доставленном из Бонна поездом. Но тут за ним заехал Булганин, и они отправились в театр в его машине.

— Стоит ли еще в Берлине отель «Кемпинский»? — спросил Булганин.

— Он, насколько мне известно, восстановлен, — ответил канцлер. — А чем, собственно, вызван интерес к нему?

— В конце двадцатых годов многие советские инженеры проходили стажировку в Германии, — сказал Булганин, — Мне тогда довелось жить в отеле «Кемпинский». С ним и вообще с тогдашним пребыванием в Германии связаны приятные воспоминания.

В первом ряду центральной ложи Аденауэр сидел между Хрущевым и Булганиным. Зал стоя приветствовал их аплодисментами. Стоя же прослушали гимны обеих стран. Театр украшали немецкие и советские флаги. Программки были отпечатаны на русском и немецком языках. Такие знаки внимания явились для Аденауэра неожиданными и вызвали удовлетворение.

В антракте немецких гостей пригласили в специальную комнату, где стояли столы, сервированные икрой и другими деликатесами, водкой и грузинскими винами.

Немцы, наслышанные о русском гостеприимстве, своеобразно подготовились к нему. Глобке захватил в Москву внушительную емкость с оливковым маслом. Перед застольями он выдавал его членам делегации по хорошей порции, после приема которой можно было более или менее сносно выдерживать многочисленные здравицы и тосты и по возможности не отставать от хозяев, не желавших, да и не умевших пить водку не до конца.

И на этот раз водка лилась рекой. Немцы доверяли оливковому маслу. Веселый толстяк Карло Шмид вызвал присутствующих на соревнование, налил водку в большой винный бокал и залпом осушил его. Не успели выразить ему восхищение, как антракт, который и так длился добрых три четверти часа, завершился и все покинули хлебосольную комнату.

Балет шел к концу. Монтекки и Капулетти помирились и обнялись, вместе скорбя о погибших детях. Аденауэр импульсивно встал со своего места и протянул обе свои руки Булганину. Необычное рукопожатие присутствующие в ложе встретили аплодисментами. Впрочем, они слились с громом оваций, предназначавшихся несравненной Улановой — Джульетте.

На следующий день, в воскресенье, Аденауэр отстоял мессу в католической церкви и обратил внимание на то, что там оказалось много народу. В его представлении коммунисты совершенно ликвидировали религию, а тут верующие, да еще католики.

Из машины и окон гостиницы присматривался к москвичам. Люди производили безотрадное впечатление, были плохо одеты. Это лишь подтверждало мысли, что коммунистическая система обезличивает человека, превращает его в существо серое, маловыразительное.

Во второй половине дня Аденауэр встретился с послами США, Великобритании и Франции и информировал их о ходе переговоров. Посетовал, что перспективы неопределенны, возможные результаты — туманны.