– Отпусти ее, – прохрипел я, но меня никто не услышал.

Шум Аарона гремит, полыхает, мечет молнии – он бы меня вряд ли услышал, хоть я и заори. СВЯТАЯ   ЖЕРТВА, и ЗНАК ГОСПОДЕНЬ, и ТРОПОЙ   СВЯТЫХ, и картинки: девочка в Церкви, пьет вино, вкушает гостию, ангел, ангел…

Девочка – жертва.

Аарон ухватил обе ее ручонки в кулак, вытянул веревочный пояс из своей робы и начал вязать запястья. Девочка пнула его туда, куда Мэнчи кусал до нее, и Аарон вытянул ее поперек лица тылом ладони.

– Отпусти ее, – попробовал я еще раз, стараясь говорить погромче.

– Отпусти! – добавил Мэнчи, все еще хромая, но ярясь будьте-нате.

Етьский хороший пес.

Я шагнул вперед. Аарон стоял ко мне спиной, словно ему вообще наплевать, есть там кто или нет. Будто я вовсе даже и не угроза.

– Отпусти ее, – попытался проорать я, да только пуще закашлялся.

Ноль внимания. Как будто меня и нет.

Я должен это сделать. Должен сделать. Черт, черт, черт… я должен это сделать. Должен его убить. Я поднимаю нож. Вот, я уже поднял нож.

Аарон повернулся ко мне – даже не особо быстро, а так, будто его кто по имени окликнул. Он меня видит – а я стою там, словно меня вкопали, нож в руке, высоко, не шевелюсь даже, как чертов трусливый идиот, который я и есть, – а он меня видит и улыбается, и вы не поверите, как жутко на этой рваной роже смотрится улыбка.

– Шум твой выдает тебя, юный Тодд. – Тут он выпустил девочку, которая уже связана и избита, так што бежать даже не пытается.

Аарон делает шаг ко мне.

Я делаю шаг назад (заткнись, ну пожалуйста, просто заткнись).

– Мэр будет огорчен вестью о том, что ты безвременно покинул земную юдоль, мальчик, – еще шаг.

И я – еще шаг. Нож – в воздухе, безо всякого толку.

– Ибо нету Господу дела до труса, – сообщил Аарон. – Не так ли, мальчик?

Левая рука его быстро, змеей, стукнула меня по правой – нож полетел к черту. Своей правой он плашмя отвесил мне оплеуху, сшиб в воду, и вот уже его колени встали мне на грудь, а грабли сдавили горло, штоб уж наверняка, – на сей раз физиономия у меня очутилась под водой, так што дело пошло быстрее.

Я пытался бороться, но проиграл. Проиграл. У меня был шанс, но я проиграл и заслужил все это, и я дерусь, но сил у меня еще меньше прежнего, и я чувствую: еще немного – и всё. Чувствую, как сдаюсь.

Всё.

Всё…

И тут моя рука нащупывает под водой камень. ХРЯСЬ! Я хватаю его и бью Аарона в висок, не успев даже сообразить, што делаю. ХРЯСЬ! И еще раз ХРЯСЬ! И еще.

Сквозь воду я вижу, как он валится с меня вбок, и подымаю голову, давясь водой и хрипя, и вот я уже сижу, и еще раз подымаю камень ударить его, но он почему-то лежит в воде, мордой наполовину под, наполовину над, зубы скалятся сквозь дыру в щеке, и я отползаю от него на заднице, кашляя, плюясь, но он не движется с места, только чуть погружается, не шевелится.

У меня, кажется, порвана гортань, но меня рвет водой, и воздух вроде бы все-таки проникает внутрь.

– Тодд? Тодд? Тодд? – интересуется Мэнчи.

Наскакивает на меня, лижется, лает, юлит, как маленький щен. Я чешу его промеж ух, потому што сказать все равно еще ничего не могу.

А потом мы оба почувствовали тишину и подняли глаза, и над нами стояла она, девочка, руки все еще связаны.

А в руках – нож.

Секунду я сидел, замерши на месте, потом Мэнчи заворчал, и до меня наконец дошло. Еще несколько раз вдохнув и выдохнув, я вынул у нее из пальцев нож и перерезал веревку, которой Аарон связал ей руки. Веревка упала, девочка принялась растирать места, где та врезалась в кожу, – все так же таращась на меня. Все так же молча.

Он знала. Знала, што я не смог.

Черт тебя возьми, подумал я про себя. Черт же тебя возьми.

Она посмотрела на нож. Посмотрела на Аарона, лежащего ничком в луже.

Он дышал. Булькал водой с каждым вдохом – но дышал.

Я взял нож. Девочка посмотрела на меня, на нож, на Аарона и снова на меня.

Што она мне говорит? Штобы я сделал это?

Он лежал там беззащитный и, наверно, уже наконец тонул.

И у меня был нож.

Я встал, упал, потому што у меня кружилась голова, снова встал. Шагнул к нему. Поднял нож. Опять. Она втянула воздух, и я прямо почувствовал, как он остался у нее унутри. «Тодд?» – сказал Мэнчи.

Нож завис над Аароном. Вот он, мой шанс, еще один раз. Еще один раз, и нож у меня в руке, прямо над ним.

Я мог это сделать. Никто во всем Новом свете меня бы не обвинил. Я был в своем праве.

Просто взять и сделать.

Но нож-то – он же не просто вещь. Это выбор, это то, што ты делаешь. Нож говорит «да» или «нет», бить или не бить, умереть или жить. Нож забирает твое решение и бросает в мир, и больше оно к тебе не возвращается.

Аарон должен умереть. Рожа у него порвана, голова разбита, он тонет в мелкой луже, даже не приходя в сознание. Он пытался меня убить, он хотел убить девочку, он устроил смуту в городе, он наверняка натравил мэра на ферму, и из-за этого Бен и Киллиан… Они… Он заслужил смерть. Просто заслужил.

А я не мог опустить нож и доделать начатое.

– Да кто я такой?

Я – Тодд Хьюитт.

Я – самое большое етьское пустое место, известное человеку. И я не могу этого сделать.

Черт же тебя возьми совсем, подумал я еще раз.

– Пошли, – сказал я девочке. – Нужно выбираться отсюда.

Я   даже   думал, она не пойдет. Ей совершенно незачем идти, а мне – незачем ее просить, но когда я снова сказал: «Пошли» – настойчивее на этот раз и еще рукой вдобавок махнул, – она пошла, за мной и за Мэнчи, вот так-то. В общем, мы пошли. Кто его знает, правильно это или нет, но мы все равно пошли.

Настала настоящая и окончательная ночь. Болото сгустилось вокруг, чернее черного. Мы помчались поскорее забрать мой рюкзак, а потом вкругаля и еще подальше вглубь, штобы оказаться как можно дальше от Ааронова тела (ну, пожалуйста, пусть это будет тело). Мы карабкались чрез корни, огибали деревья, заходя все дальше в болото. Выбравшись на полянку с клочком ровной земли, я остановился.

Я все еще держал нож. Он сидел у меня в руке, светил мне в лицо как сама воплощенная вина, как отлитое в металле слово «трус». Он отражал свет обеих лун, и, бог ты мой, он был могуч. Сильная вещь – такой ты сам служишь частью, а не она – частью тебя.

Я поскорее сунул нож в ножны между поясницей и рюкзаком – там я его хотя бы видеть не буду – и полез искать фонарик.

– Знаешь, как им пользоваться? – спросил я девочку, несколько раз включив и выключив его.

Она, ясное дело, только смотрела в ответ.

– Ладно, проехали.

Горло у меня все еще болело, лицо болело, грудь болела, Шум закидывал меня картинками дурных вестей, какую отличную трепку задали всем Бен и Киллиан там, на ферме, сколько времени у мистера Прентисса-младшего уйдет, штобы вычислить, куда я девался, и кинуться в погоню за мной, вернее, за нами (совсем недолго, если еще не), так што кому, еть, какое дело, умеет она пользоваться фонариком или нет. Естественно, не умеет, черт ее побери.

Дальше я вытащил из рюкзака тетрадь и, светя себе фонариком, открыл на карте. Вот они, Беновы стрелочки, от фермы вдоль реки, через болото, из болота и дальше опять к реке, там, где оно в нее превращается.

Выйти из болота на деле совсем не трудно. На горизонте за ним торчат три горы – их всегда видно: одна поближе, две подальше, но все рядом. Река у Бена на карте идет между ближней и дальними, так што нам всего-то и нужно держать курс на эту ложбинку посередь, найти обратно реку и идти по ней. Туда, куда показывают стрелки.

К другому, надо понимать, поселению.

Вот оно, там, в самом низу страницы, где заканчивается карта.

Целое новое место.

Как будто мало мне всякого нового на обдумывание.

Я поднял глаза. Она все так же таращилась на меня, вроде бы даже не мигала. Я посветил ей в лицо фонариком. Она сморщилась и отвела взгляд.