– Мы уложим их в постель и включим музыку, – сказал папа. – Пойдем, внутри дома будет не так слышно.

Дверца машины распахнулась, и Том почувствовал, как в лицо пахнуло холодным воздухом. Теперь шум стал громче. Не только этот Рооаррк, там были и другие звуки. Haaaaa! Haаааа! Где-то совсем близко какие-то мужчины кричали, смеялись, выкрикивали команды. Том совсем не хотел этого слышать, но шум все равно просачивался в его голову, словно вода через губку. Затем кто-то склонился над ним, и он почувствовал запах маминых духов – ландыш. Мягкий ворс ее свитера мазнул по его лицу, и он подумал, что, видимо, протянул к ней руки, чтобы прижаться. Но она отодвинулась.

– Мы не можем оставить Тома здесь, – сказала она. – Как же это сделать?

Оставить Тома?

– Я запру машину, – сказал папа. – Мы вернемся сюда через тридцать секунд. Пойдем, надо поторапливаться.

Запах мамы растаял. Том слышал, как мягко закрылась дверца автомобиля, потом пискнул пульт дистанционного управления, и замки защелкнулись. Том открыл глаза. Он был в кабине отцовского фургона, у окна на заднем сиденье. Один.

Фургон стоял на подъездной аллее перед их домом. Он видел свет в комнатах на первом этаже. Парадная дверь была открыта. Родители перенесут Джо и Милли в их кровати, а потом папа вернется за ним. Они часто делали это, когда приезжали домой очень поздно, как, например, сегодня, возвращаясь после обеда у бабушки с дедушкой. Том закрыл глаза и приготовился снова погрузиться в сон.

Но как он мог спать, если что-то рядом так несчастно и напугано? Это «что-то» продолжало стонать, снова и снова. Его маму от этого тошнило. А Тому хотелось плакать. Вдруг раздался вопль. Громкий, пронзительный вопль, от которого Том широко открыл глаза и проснулся.

Он повернул голову и посмотрел вверх на холм, откуда, похоже, и неслись все эти звуки. На другой стороне дороги во всех домах вокруг магазина мясника ярко горел свет. Там царило странное оживление, сновали мужчины, которые несли на плечах большие свертки.

Он был по-прежнему плотно пристегнут к сиденью, поэтому протянул руку, чтобы отстегнуть ремень безопасности. Кабина была заперта, на задних дверцах стояли замки с блокировкой от открывания изнутри, но он знал, что может в любой момент перелезть через сиденье и открыть переднюю дверцу. Он будет дома через пять секунд. Каких-то пять секунд между тем, как покинуть машину и попасть внутрь дома.

Похоже, крики и вопли раздаются ближе. А может, они просто стали громче. В любом случае, пять секунд – это слишком много. Скоро за ним придет папа. Том сжался на заднем сиденье и хотел закрыть глаза, но не посмел. Ему очень хотелось, чтобы папа поскорее вернулся! Он поднял руки, чтобы заткнуть уши…

А что это там снаружи? Кто-то мягко скребет по автомобилю или ему только кажется? Том затаил дыхание. Нет, не кажется. Что-то тихо двигалось вокруг машины. Он четко слышал это. И почти чувствовал, как покачивается фургон. Не смея пошевелиться, он скосил глаза на дверцу. По-прежнему заперта. Никто не сможет открыть ее без ключа. Или сможет?

Он должен крикнуть и позвать папу. Изо всех сил. Только вся эта ночь и так переполнена воплями. Его никто не услышит. Автомобильный сигнал! Папа обязательно его услышит. Нужно только наклониться вперед, с заднего сиденья до него не достать. Папа услышит и сразу прибежит. Том сел прямо, собираясь потянуться к рулю.

В окне в каких-нибудь пятнадцати сантиметрах от его лица появилась маленькая рука.

Том знал, что он закричал. Знал он и то, что никто его не услышал. Он попробовал крикнуть снова, но не смог издать ни звука. Он даже не смог пошевелиться. Ему оставалось только наблюдать.

У этой руки был неправильный цвет. Руки не бывают такого цвета, они не бывают красными.

Рука поползла, оставляя за собой след чего-то красного и липкого. Том смотрел на пятно от прикосновения к стеклу большого пальца, на пять волнистых линий, тянувшихся за пальцами. Он видел, как запястье скрывается за нижним краем окна. Ладонь уже почти скрылась из виду, как вдруг пальцы шевельнулись, словно помахали ему.

Он вскочил и рванулся через переднее сиденье к сигналу на руле. Через ветровое стекло на него кто-то смотрел! Том открыл рот, чтобы закричать, и ему показалось, будто из фургона выкачали весь кислород. Он не смог вдохнуть воздух, поэтому не смог и крикнуть.

Что это было? Черт, что же это было? Та девочка, подумал он, у нее тоже были длинные волосы. Но у этой голова была слишком большой. Она напоминала фигурки, которые Том иногда лепил из пластилина. Глаза ее были огромными, а губы полными, красными и влажными. Еще хуже выглядела ее кожа. Она была невероятно бледной и свисала с черепа, как будто была слишком большой для него. И вообще не была похожа на кожу. Она напоминала воск, который стекает со свечи, а потом твердеет и становится белым и морщинистым. Она выглядела так, будто ее опустили в расплавленный свечной воск. Но кожа все-таки была не самым ужасным. Самым страшным была огромная шишка на шее, которая закрывала часть лица и выпирала из-под платья. Пока она смотрела на Тома через ветровое стекло, эта шишка, казалось, двигалась сама по себе, и он внезапно представил ее тело ниже ворота: комковатое, мягкое, как оконная замазка, с венами, выступающими на восковой коже.

Он нащупал кнопку сигнала и стал давить изо всех сил, пугаясь этого громкого звука, но не в силах остановиться. Потом он выскочил из фургона. Он не знал, как это сделал. Он только понял, что находится снаружи. Через подошву тапочек он чувствовал жесткие камешки на дорожке. Ночь была наполнена криками бесконечной муки, а между ним и дверью в дом находилось это существо из кошмарного сна.

Он понял, что отчаянно кричит. Потом он бежал. Он слышал голос мамы. И голос папы. Слышал пронзительный крик «Том, Том, где ты?» – а она преследовала его, она гналась за ним, и все, что он мог сделать, это только бежать, бежать, бежать…

И спрятаться.

Все было тихо. Холодно. Мокро. Он понятия не имел, где находится, знал только, что место это темное и сырое. Он лежал и не мог понять: он упал или просто выбился из сил? Он запыхался и дышал так часто, как будто его легким уже никогда не будет достаточно воздуха. Что-то твердое упиралось ему в ребра, но он не смел пошевелиться.

– Том!

Голос его отца. Он где-то рядом. Только… так ли это? Был ли это папа?

– Папочка!

Голос мягкий, низкий и дразнящий, как у ребенка, играющего в прятки. Голос, который звучал – о боже! – в точности как его…

– Том, где ты? – звал его отец.

Нет, нет, папа, нет. Это не я!

– Папочка!

– Слушай, Том, это уже не смешно. Выходи немедленно!

– Гарет, ты нашел его?

Это уже голос мамы, откуда-то издалека. Кажется, она плачет. Действительно ли это она? Голос звучит, как ее, но…

Чьи-то шаги. Тяжелые шаги совсем рядом. Слишком тяжелые, чтобы это могла быть…

Том вскочил. Он был на кладбище, а папа стоял в трех метрах от него. Он видел, как отец направляется к нему. Потом Тома несли через кладбище, и вдруг тут же оказалась его мама, и они были уже дома, а в голове его все еще звучал этот ужасный стонущий крик. Он видел по лицу мамы, что она пытается заговорить с ним, но этот крик заглушал все. Они были в гостиной, папа положил его на диван, мама наклонилась над ним, она обнимала его, старалась сказать ему что-то, но он ничего не мог разобрать, потому что крик в его голове был слишком громким. А потом она начала плакать, и Том видел, как слезы катятся по ее щекам, но не слышал, как она плачет, потому что все, что он мог слышать, все, что он вообще сможет теперь слышать, был этот жуткий, жуткий вой.

А потом он вдруг понял, кто это воет.

– Том, ангел мой, прошу тебя, перестань плакать, пожалуйста, перестань.

И он перестал. Но его мама, кажется, даже не заметила этого. Теперь она тоже сидела на диване и держала Тома на руках.

Он был немногим меньше ее и давно уже не садился к ней на колени, но был рад снова оказаться здесь и почувствовать, как теплые мамины руки крепко его обнимают. Потом на лестнице послышались шаги, и в дверях показался папа.