– Спасибо, – продолжала она, выдавив из себя улыбку. – Через минуту я поеду.

Она была далеко не готова снова садиться на лошадь, но допила воду и опять надела шляпу, твердо решив показать ему, что немедленно уезжает, потому что уже точно знала, что будет дальше.

Он покачал головой. Ну конечно, почему бы ему и не качать головой? Он был высоким и сильным, руки и ноги у него действуют исправно, а это делает его хозяином ситуации.

– Я не стану помогать вам сесть на лошадь, – сказал он.

– Не поняла…

– Простите, лапушка, но вы же инвалид, к тому же сильно ударились и у вас, вероятно, сотрясение. Вы просто не можете ехать верхом четыре мили по торфяникам.

«Простите, лапушка…» Она уставилась на дорогу, чтобы не испепелить его взглядом, потому что инвалидам не положено злиться. Если она что-то и усвоила за последние три года, то именно это. Когда злятся нормальные люди, они начинают выходить из себя, и это происходит с каждым из нас; если же вы инвалид, то любое проявление раздражения означает, что вы встревожены, что вам нужна помощь, что вы не способны…

– Спасибо за беспокойство, – сказала Эви, – но инвалид я или нет, я по-прежнему несу ответственность за свои действия, и мне, собственно, не нужна помощь, чтобы снова сесть на лошадь. Поэтому не смею вас больше задерживать.

Она протянула ему пустой стакан. Было бы намного лучше, если бы он оставил ее одну.

– Каким образом? – Он не двинулся с места.

– Не поняла, что именно?

– Каким, интересно, образом вы собираетесь пройти пятнадцать метров вниз по склону и забраться на лошадь, если перед этим не могли самостоятельно подняться с земли?

– Смотрите и учитесь.

Эви поднялась на ноги. Стена была всего в полуметре. На нее можно будет опереться, спускаясь с холма.

– Подождите секундочку. Предлагаю вам сделку.

Теперь он стоял прямо перед ней. Самостоятельно добраться до стены она еще смогла бы, а вот обойти его – уже, вероятно, нет.

– Что еще?

– Если вы согласитесь отдохнуть еще десять минут и позвонить мне сразу же, как только доберетесь на конюшню, я помогу вам сесть на лошадь и провожу вас на верховую тропу.

Итак, она уже ведет переговоры насчет самых главных своих свобод с мужчиной, которого встретила буквально только что.

– А если я не соглашусь?

Он вынул из кармана мобильный телефон.

– Я звоню в конюшню Брокс Фарм и рассказываю им в деталях, что здесь произошло. Думаю, они стартуют еще до того, как вы дойдете до конца этой стены.

– Идиот!

Слово вырвалось прежде, чем она успела сдержать свой язык. Он поднес телефон к глазам.

– Убирайтесь с дороги!

Он уже нажимал какие-то кнопки.

– Привет! – сказал он через секунду. – Мне нужен номер телефона платной конюшни…

Эви подняла руки, сдаваясь, и снова села на скамейку. Мужчина извинился перед оператором справочной службы и спрятал телефон в карман. Он присел рядом с ней, и Эви выразительно посмотрела на свои часы. Она понимала, что выглядит это по-детски, но ей было плевать.

– Чашечку чая? – предложил он.

– Нет, благодарю вас.

– Может быть, еще стакан воды?

– Только если вы будете нести его долго-долго.

Мужчина смущенно улыбнулся.

– Надо же, – сказал он, – последний раз я имел подобный успех у женщин, когда напился на свадьбе кузины и меня вырвало прямо на подружку невесты.

– Что ж, похоже, ваша компания приводит меня в такое же волнующее возбуждение, как, видимо, было и с ней.

– Мы с ней не разговаривали восемнадцать месяцев.

Наступило молчание. Эви снова посмотрела на часы.

– Ну и что вы думаете о Гептонклафе?

Эви уставилась прямо перед собой, твердо решив смотреть только на короткий пролет ступенек и крошечную улочку, шириной не больше размаха рук взрослого человека, напротив. Внезапно у нее появилось желание снова снять шляпу.

– Очень милый городок, – сказала она.

– Вы здесь в первый раз?

– И в последний.

В стене были железные перила, чтобы облегчить пожилым и менее подвижным людям подъем по лестнице. Но даже с их помощью очень непросто двигаться по таким крутым ступенькам. А их там четыре. С таким же успехом их могла быть и сотня, для нее это практически все равно.

– Вы уверены, что у вас нет сотрясения мозга? Люди обычно не бывают настолько неприветливы, когда впервые видят меня. Потом – да, даже частенько, но не с самого начала. Сколько пальцев я сейчас поднял?

Эви резко повернулась и уже открыла рот, чтобы сказать ему… Он держал оба кулака поднятыми вверх, никаких пальцев. Его шутка вызвала обратную реакцию. Она замахнулась правой рукой, чтобы врезать ему по физиономии, и к черту возможные последствия, и…

– Вы намного красивее, когда улыбаетесь.

…и вдруг поняла, что это самое последнее, что ей сейчас хотелось бы сделать.

– Не поймите меня неправильно, вы очень красивы и когда не улыбаетесь, просто мне больше нравятся женщины, которые улыбаются. Такая у меня особенность.

Ей уже не хотелось его бить. Она хотела сделать что-то совсем другое. Прямо здесь, на улице, где это мог видеть весь мир…

– Вы бы заткнулись, – сумела ответить она.

Он поднес два пальца ко рту и сделал вид, что застегивает его на змейку, – дурацкий детский жест. Но губы его были по-прежнему растянуты в широкой улыбке. Она успела отвести взгляд в сторону, прежде чем… расплылась в такой же улыбке. Снова повисло молчание. На другой стороне дороги появился кот. Он уселся на верхней ступеньке и принялся умываться.

– Я всегда жалел, что не умею так, – сказал он.

– Эй! – Она предостерегающе подняла палец.

– Простите.

Снова тишина. Кот поднял лапу и принялся облизывать свои гениталии. Скамья, на которой они сидели, начала подрагивать. Это было безнадежно. Спустя секунду Эви уже хохотала, как подросток. Она повернулась к незнакомцу, потому что это был единственный способ не смотреть на кота.

– Вы здесь живете? – спросила она.

Он покачал головой.

– Нет, здесь я только работаю. А живу в нескольких милях отсюда, вниз по склону.

У него были светло-коричневые глаза и темные ресницы, которые очень неожиданно смотрелись на фоне белокурых волос. Впрочем, его волосы были скорее рыжеватыми, цвета имбиря. Но если подумать, то и это определение казалось слишком грубым для оттенка, который в мягком свете сентябрьского солнца был больше похож на… на… На мед?

Опустив глаза, Эви мельком взглянула на часы. Десять минут уже прошло. Она положила руку так, чтобы больше не видеть циферблат, даже случайно.

– А что это за церкви? – спросила она.

– Они великолепны, не правда ли? Так было раньше, так будет и после. О'кей, приготовьтесь к экскурсу в историю. В давние времена, когда в Англии управляли большие аббатства, в Гептонклафе было свое собственное. Строительные работы начались в тысяча сто девяносто третьем году. Сначала была выстроена церковь, которая сейчас позади нас, а жилые кварталы и фермерские постройки появились уже позднее.

Он повернулся на скамейке и теперь сидел лицом к разрушенному зданию. Эви сделала то же самое, хотя при этом ее левая нога отчаянно заныла.

– Резиденция аббата стоит по сей день, – продолжил он. – Это великолепное старинное средневековое здание. Отсюда вы не сможете толком его рассмотреть, оно находится по другую сторону новой церкви. В нем сейчас живет семья Реншоу.

Эви вспомнила уроки истории из школьной программы.

– Значит, за то, что аббатство пришло в упадок, несет ответственность Генрих VIII? – спросила она.

Мужчина кивнул.

– Что ж, он действительно не помог, – согласился он. – Последний аббат Гептонклафа Ричард Пастон участвовал в мятеже против политики Генриха в отношении церкви и был обвинен в предательстве.

– Его казнили? – спросила Эви.

– Неподалеку отсюда. Как и большинство его монахов. Но город продолжал бурно расти. В шестнадцатом веке он стал центром торговли шерстью в Южных Пеннинах. Здесь появились суконный рынок, несколько банков, гостиницы, магазины, начальная школа и – со временем – новая церковь, построенная рядом со старой, потому что городские жители решили, что эти развалины выглядят весьма живописно.