— Слышь, вместо… А ведь Богдан Николаич орден-то именно благодаря колесу и заработал… — резонно заметил Евменов.

Все согласно кивнули, вспоминая, как Бондарь устроил воздушный бой с фашистскими асами.

Вокруг колеса ротного пулеметчика старшего сержанта Бондаря, прикомандированного к отделению Аникина, разговор крутанулся не случайно. Колесо это — обыкновеннейшее в прошлом деревянное колесо от телеги — стараниями Бондаря стало достопримечательностью всего батальона. Таскал он его с собой с месяц — с молчаливым упорством, не обращая внимания на шуточки и подковыристые замечания товарищей по оружию. В любом месте, где взвод хоть на малое время обустраивал свои позиции, Бондарь устраивал один и тот же ритуал. Выбирал на небольшом удалении средней толщины дерево и аккуратно его спиливал, да так, что пень ствола оставался торчать где-то на метр от земли. К этому пню Богдан приносил из обоза свое колесо и крепил его по центру спила железным штырем. Сверху, на эту конструкцию Бондарь и устанавливал пулемет, фиксируя сошки на двух деревянных колесных спицах.

— Смотри-ка, как быстро старший сержант из пулеметчика в зенитчики переформировался, — замечал кто-то из доморощенных взводных остряков.

— Смотри, щас физиономию тебе малеха переформирую… — незлобливо откликался пулеметчик.

Справедливости ради надо отметить, что острили умники на расстоянии, чтобы не получить под горячую руку увесистого тумака. Впрочем, Бондарь и не особо обращал внимание на замечания и комментарии к своим приготовлениям. Он терпеливо ждал своего шанса.

С самого февраля над позициями батальона ни разу не появлялись немецкие истребители и бомбардировщики. Сказывалось превосходство нашей авиации, которая господствовала в воздухе, не пуская фашистских стервятников далеко в глубь освобождаемой советской земли. Дивизия неудержимо двигалась вперед, на запад. В батальон поступал приказ выступать, и солдаты вновь, в бессчетный раз, снимались с только-только обжитого места. Бондарь как ни в чем не бывало демонтировал свою зенитно-пулеметную установку и прятал колесо в обозной телеге. А на следующем привале все опять повторялось заново.

И вот, под Николаевом, настал долгожданный час Бондаря. В результате ночного боя батальон вышел на противоположную, к городу обращенную окраину села Виноградный Сад. Здесь комбат приказал окапываться и готовиться к наступлению на город.

Настроение у бойцов было подавленное. Только что они закопали в сырую глину тело

Кости Фролова и еще пятерых бойцов, трое из которых были из отделения Аникина. Еще когда в яме было чуть меньше метра, стала прибывать вода. Комбат торопил. Надо было окапываться, так как ожидалась контратака со стороны города. Убитых пришлось хоронить прямо в эту воду. Бондарь все же успел сколотить что-то вроде настила. Его положили на чавкающее, серо-желтое дно ямы, а уже на него — убитых.

Голодное, продрогшее до костей отделение Аникина вычерпывало до жижи раскисшую от распутицы землю на левом фланге села.

— И еще эти тучи… сплошной пеленой, — бубнил Зайченко. — Словно в саван тебя закутывают…

— Заткнись лучше! — зло одергивал его Попов. — И без тебя тошно…

Остальные молча рыли раскисшую землю. Но их лица красноречиво подтверждали, что в душе каждого — та же картина.

Только сержант Бондарь времени не терял. Уже оттяпал полствола у приземистой, но крепенькой яблони с обломанной снарядом кроной. Не успел он приладить к колесу пулемет, как серое предрассветное небо наполнилось гулом авиационных моторов. Гул нарастал из-за Буга. Оттуда, с левого берега, несколько часов назад батальон форсировал на лодках ледяную гладь реки. В расположившейся неподалеку Киндиновке еще гремели выстрелы. А может, соседи из гвардейской стрелковой дивизии решили с ходу, без передышки, войти в город. Судя по нарастающему в небе гулу, наземную операцию по освобождению Николаева решили поддержать с воздуха. И поддержку оказали немалую.

Одно за другим над головами аникинских бойцов величественно прошли несколько звеньев «горбатых». По флангам, в охранительных двойках, их сопровождали несколько «Як-9». «Илы» шли так низко, что кто-то поневоле даже пригнул голову, когда их черные разлапистые силуэты заслонили небо над головой. Зримая мощь авиационной поддержки действительно впечатляла. «Ух ты!» — не сдерживая радостных эмоций, тут же оживились солдаты. Все как один провожали восхищенными взглядами краснозведные самолеты. Один только Бондарь не пялился в мутно-серое, будто не проспавшееся, небо. Он спешно крепил к колесу сошки своего «дегтяря». Так дружелюбно, на мирный ремесленный лад, называл боец свой пулемет.

Немецкие истребители возникли в небе неожиданно. Вначале в мерный, низкий гул вклинился резкий, завывающий рев. Тут же из-за Киндиновки появились и «крестовые»: сначала пара «Фокке-вульф-190», а следом — пара «Мессершмиттов». Тут уже одним наклоном головы не обошлось. «Мессеры», на бреющем полете проревев прямо над позициями батальона, плеснули в бойцов одну за другой две очереди, заставив всех броситься плашмя прямо в чвакнувшую, обдавшую ледяным холодом грязь.

Всех, да не всех… Бондарь, крутанув колесом, пустил вдогонку ведомому «мессеру» ответную порцию бронебойного свинца. Очередь не причинила самолету никакого вреда. Но, видимо, внимание фашистского летчика Бондарь на себя успел-таки обратить. Фашист не спеша развернулся, видимо, по ходу пытаясь сообразить, что за букашка там, на земле, осмелилась огрызнуться в адрес непобедимого аса.

С такой малой высоты немецкий летчик наверняка заметил фигуру Бондаря. Все полегли кто куда, стараясь зарыться поглубже в спасительную жижу, а этот вызывающе торчал один в поле воин, со своей импровизированной зенитной установкой.

Старший сержант, словно испугавшись, что фриц сейчас улетит, так и не дав ему второй попытки, вдруг призывно замахал ему руками. Потом, согнув свою правую в локтевом суставе, Бондарь стукнул по ней левой. Соорудив эту недвусмысленную композицию, он величественно потряс ею в воздухе, прицелив торчащую правую прямо в немца. Как выяснилось, зрение у фашиста оказалось хорошее. Так же верно он воспринял немое послание, столь наглядно продемонстрированное Бондарем. Более того, международный язык, на котором так доходчиво изъяснился сержант, по всему, здорово задел немчуру. «Мессер» вдруг взял резко вверх и взвился свечой к серой пелене туч. У самой облачной кромки, как у грязного потолка, он мастерски вошел в «мертвую петлю» и по изящной дуге ринулся к земле. Бойцы, как завороженные, следили за тем, что вытворял в воздухе немец. Действительно, ас, будь он трижды проклят. Страх нагоняет, показывает: вот, мол, смотрите, с кем вы связались, сейчас, мол, ваша смерть и пожалует.

Наблюдал за ним из своей землеройной позиции и Аникин. Он уже понял замысел немца. Летчик до метра рассчитал траекторию выхода из «мертвой петли». Дуга ревущей, обвешанной крестами машины должна была разомкнуться как раз над их головами. Тогда немец и пройдется еще разок по ним своей авиационной пушкой, только теперь уже наверняка. Фашист приготовил свою «мертвую петлю» для них и теперь готовился закинуть ее на манер лассо и затянуть удавкой на шее отделения. А все из-за Бондаря, будь он неладен.

— Богдан Николаич!… Прячься! Прячься!… — закричал Аникин что есть силы. Бондарь ничего не слышал, кроме стремительно нарастающего рева. Самолет, уменьшившийся в вышине до еле заметного крестика, падая, вдруг ужасающе вырос. Он продолжал расти, заполнив невыносимым ревом моторов полнеба. Раскинув свои хищные черные крылья, «мессер» несся прямо на Бондаря. И тут сержант открыл огонь. Пригнувшись, вцепившись обеими руками в пулемет, Бондарь жал на курок с такой силой, как будто от этого зависела интенсивность и точность стрельбы.

Очередь, пущенная в сторону «мессера», нащупала машину не сразу. Летчик успел пустить ответную ленту трассеров. На миг две эти ленты пересеклись в воздухе. В следующую долю секунды пули «дегтяря» словно выпутались из цепкой вязи немецкой пушки и ударились в нос самолета. Брюхо фюзеляжа испещрила целая горсть дырок и вмятин.