— Я… я боюсь…

— А ты не бойся. Подумай о чем-нибудь хорошем. — Он тихо вздохнул. — Розы знают, что ты пахнешь, как они. Маленькие бледные бутоны, завернутые в целлофан, их сильные стебли перевязаны шелковой лентой… Или прекрасные, распустившиеся чайные розы с капельками росы на тонких лепестках, и пчелы, жужжащие над ними… Или влажные темно-красные, полные тайны…

Торри никогда так и не узнала, в чем заключалась эта тайна: то ли в чувстве безопасности, которое она ощутила в кольце его рук, то ли в его дыхании на ее щеке, в тихом низком голосе, погружавшем ее в глубокий долгий сон без тревог и сновидений.

Когда она проснулась, день уже перевалил за половину. Дождь перестал и светило солнце.

Торренс потянулась, села, откинув со лба волосы и, все еще плохо соображая, сонным взглядом окинула комнату.

Джон стоял в дверях, прислонившись к косяку, и наблюдал за ней. На его плечи был небрежно наброшен пиджак, а взъерошенные волосы в беспорядке падали на лоб.

Он открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но девушка перебила его.

— Не уходи, пожалуйста, — прошептала она.

— Я должен, — сказал он, окидывая ее волосы, обнаженные плечи, по-детски припухшие губы, выпуклость груди под тонким батистом ночной рубашки взглядом, в котором промелькнуло желание.

Торри смотрела на него глазами, полными мольбы и отчаяния…

— Если я останусь, — Джон говорил едва слышно, и она почувствовала, как он напряжен, — боюсь, мы можем совершить такое, о чем впоследствии… будем жалеть.

— Нет, — сказала она тихо. — Мы ни о чем не будем жалеть. Я… Ты мне нужен, Джон. Пожалуйста, останься…

— Улыбочку! — воскликнул местный фотограф. — Так. Отлично! — Он с энтузиазмом захлопал в ладоши. — Чудесно! Теперь только одно последнее фото: миссис О'Кинли с младенцем.

Подходил к концу скромный прием, устроенный Джоном и Торренс О'Кинли по случаю крестин их первенца. Среди приглашенных, разумеется, были родители Торри, Фифа и Жорж, Грейс в сопровождении высокого, плотного мужчины с тихим голосом, ни на минуту не отводившего от нее влюбленного взгляда. Хью О'Кинли, главный виновник торжества, которому как раз в этот день исполнилось три месяца, ни о чем не подозревая, мирно спал на протяжении всей вечеринки.

Это милое общество собралось в доме на высоком холме над тихой рекой.

Торри взяла Хью из рук его бабушки, и леди Энн улыбнулась дочери. Она уже забыла о своей болезни, и лишь легкая хромота, единственное последствие удара, напоминало об этом.

Алекс наполнил бокалы.

Присев в плетеное кресло для последнего снимка, молодая мать не отрывала взгляда от спящего сына, который был так похож на своего отца, что порой это даже забавляло ее. Она думала о том, что скоро малыша нужно покормить и он вот-вот проснется и заявит об этом с решимостью, которую тоже унаследовал от Джона.

В бледно-голубом платье с белым кружевным воротничком и манжетами, с волосами, мягкой волной падающими на плечи, и спящим младенцем на руках, она казалась прекрасной картинкой на фоне зелени.

Сэр Рональд взволнованно откашлялся и предложил маленький тост:

— За тебя, Торренс, — сказал он, поднимая бокал.

Торри подняла глаза и, почувствовав, как розовеют ее щеки, взглянула на мужа. Джон молчаливо поднял свой бокал, их глаза встретились, и она увидела взгляд, с которым была теперь очень хорошо знакома. Взгляд, который безошибочно говорил ей, что еще немного, и, дипломатично закончив прием, он терпеливо дождется, пока она покормит и уложит спать сына, и будет заниматься с ней любовью… Прочтя это в его глазах, она поразилась, что даже после двух лет замужества легкий трепет пробежал по ее телу, а сердце замерло в предвкушении наслаждения.

Солнце уже почти зашло за линию горизонта, наполовину спрятавшись за грядой далеких холмов. Сейчас, на фоне оранжево-красного неба, они казались почти черными, словно чья-то невидимая рука нарисовала их контур тушью. Закат постепенно догорал, и небо, теряя свой пламенный блеск, поблекло.

Пришло время искупать Хью, покормить и уложить спать.

Торри переоделась в шелковый восточный халат цвета слоновой кости на темно-лиловой подкладке, с золотым узорным шитьем по краю широких рукавов и длинного, в пол, подола. Зная ее пристрастие к подобным вещам, Джон купил его на Тибете, где они провели часть своего медового месяца.

Торренс взглянула на пейзаж за окном, тонущий в сумерках уходящего дня, и… задумалась. Она вспоминала, как, по молчаливому обоюдному согласию, их с Джоном физическая близость естественно и логично завершилась браком. Но между ними до сих пор так и не произошло каких-либо объяснений. Кроме формальных брачных обетов они не сказали друг другу никаких слов, не сделали никаких заверений, но с каждым последующим днем он все крепче и крепче привязывал ее к себе. Иногда Торренс задавала себе вопрос: если бы Джон произнес долгожданные слова, которые ей так хотелось услышать, что-нибудь изменилось бы? Ведь взамен она получила страсть, внимание и поддержку во время довольно трудной беременности и родов.

Она смирилась, никогда не показывая мужу, что ее тяготит его молчание, и постепенно привыкла…

Джон ждал ее в гостиной. На низком столе перед камином стоял поднос с сандвичами, два хрустальных бокала и бутылка вина. Он тоже переоделся, и теперь на нем были джинсы и спортивная рубашка. Его светлые волосы, аккуратно зачесанные назад, влажно блестели после душа. Когда она вошла, он сидел на диване, вытянув босые ноги.

— Уложила? — спросил он.

— Да, спит. — Торри улыбнулась. — Не думаю, что крестины произвели на него какое-то впечатление.

— Он еще очень маленький, и все его потребности сконцентрированы только на одном, — с улыбкой заметил Джон. — Любопытно, что мы с ним так… похожи.

— Ты хочешь сказать, яблоко от яблони недалеко падает?

Он взял ее за руку и усадил рядом с собой.

— Откуда это берется? — Джон сделал паузу, и его голос странно дрогнул. — Кто может объяснить эту абсолютно безграничную привязанность двух мужчин, такого крошки и вполне взрослого, к одной и той же персоне?

Торри молча посмотрела на мужа. Ее серо-голубые глаза тревожно заблестели.

— Не надо, Джон. — Голос изменил ей.

— Ты ошибаешься. — Он склонил голову и повертел тонкое обручальное кольцо на ее пальце. — Лично я обдумывал это слишком долго.

— Джон, — дрожа, прошептала Торри, — я… — Она долго не могла подобрать слов и наконец спросила: — Зачем сейчас? Разве я не прошла уже…

Он крепко сжал ее пальцы и сказал с едва сдерживаемой жесткостью:

— Дело не в тебе, Торри, дело во мне. Я никак не мог понять, что со мной происходит… Ты как-то сказала мне о радости… Именно это чувство переполняло меня сегодня, когда я наблюдал за тобой. Гордость и радость, и что-то еще, скорее всего сознание, что я никогда не позволю тебе уйти и никогда не покину тебя сам. — Его губы дрогнули. — Из ярого скептика, не верящего ни в какие романтические истории, — он усмехнулся, — я превратился… в человека, одержимого страстью собственника. Ты понимаешь?

— О боже! — тихо воскликнула она, чувствуя, как слезы подкатывают к горлу.

Джон тяжело вздохнул и притянул ее к себе.

— Надеюсь, это не прозвучит легкомысленно, — глухо произнес он. — В эту минуту я, как никогда, серьезен. Я люблю тебя, Торренс… и если мне потребовалось слишком долгое время, чтобы понять это, постарайся меня простить. Я помню, — сказал он с усилием, — когда Хью появился на свет, ты, измученная родами, с надеждой взглянула на меня, словно ждала чего-то, и, не дождавшись, отвела глаза, а потом посмотрела снова и улыбнулась… Тогда я понял, что люблю тебя, и не только потому, что ты красивая и желанная, но и потому, что ты гордая и сильная, терпеливая и искренняя.

— Почему…

— Почему я не сказал это тогда? — Он вздохнул. — По правде говоря, я не знал, как выразить словами свои чувства. Я… несколько раз просил тебя выйти за меня замуж, и когда мы поженились, то больше не касались этого вопроса. Тебя удивляет, почему я решил заговорить об этом сейчас?