Здание штаба министерства было разрушено при очередном налете, и офис Мильха временно размещался в реквизированной вилле километрах в пяти от станции. Бомбы не пощадили и это здание. Когда я прибыла туда, там все еще собирали битое стекло и несколько помещений было по щиколотку засыпано штукатуркой. Потолки местами подпирались деревянными стойками.

Кабинет Мильха находился в чистой, уютной комнате. Он поднялся на ноги и поприветствовал меня своей обычной холодной улыбкой.

– Рад видеть вас в добром здравии, – сказал он, а потом сразу перешел к делу: – Не стану притворяться, будто у нас нет недостатка в летчиках-испытателях. Интересующий меня в данное время проект относится к категории сверхсекретных, и испытания начнутся через несколько недель. Возможно, вам он не понравится. Вы вправе отказаться от участия в нем, не опасаясь повредить себе в глазах руководства.

Странное вступление.

Мильх вынул из ящика стола фотографию и, не показывая мне, положил перед собой лицом вниз.

– Вы слышали о проекте под кодовым названием «Вишневая косточка»?

– Нет, герр фельдмаршал.

Я слукавила. Пилоты «комета» строили много веселых предположений относительно «Вишневой косточки».

– «Вишневая косточка» – это беспилотная машина, самолет-снаряд, – сказал Мильх. – Я сам отдал распоряжение о его разработке несколько лет назад. Принцип действия чрезвычайно прост. Самолет поднимается с буксировочной платформы; он снабжен автоматической системой управления, которая корректирует курс, а когда он пролетает заданное расстояние, двигатель выключается. Тогда самолет входит в пике и взрывается при ударе о землю. Он разработан главным образом для использования против южной Англии. Это не прицельное оружие, разумеется. Его задача – подорвать моральный дух гражданского населения.

Он посмотрел на меня, проверяя, все ли я поняла. Мильх заведомо считал женщин глупыми. И глупые вызывали у него презрение. А неглупые – враждебность.

– Ясно, – сказала я.

Он перевернул фотографию и подтолкнул ко мне.

Я увидела штуковину, похожую на рыбу, но с короткими крыльями и с сужающейся к хвосту луковицеобразной трубой на спине.

– Это реактивный двигатель. – Мильх указал кончиком карандаша на трубу. – Работает на смеси керосина и воздуха. Дешев в изготовлении. Настолько дешев, что мы до последнего момента не запускали разработку в производство, опасаясь, что противник сумеет захватить такую машину и начнет производить свой аналог… Но сейчас… – Он сжал губы. – Летом мы ожидаем вторжения на французское побережье.

Даже Мильх понимал, что война проиграна.

– Герр фельдмаршал, – сказала я, – но вы сказали, что это беспилотный самолет…

– Сейчас мы работаем над пилотируемой версией.

До меня дошло не сразу. Я слишком долго не общалась с ними. Я жила в нормальном мире.

– Но… – осторожно начала я и по напряженной позе Мильха поняла все, что мне требовалось знать. – Пилотируемая версия будет машиной для летчиков-смертников.

– Совершенно верно.

Волна отвращения поднялась в моей душе. Оно отразилось на моем лице независимо от моей воли.

– Это обычная реакция, – сказал Мильх. – Мне лично она понятна. Данную разработку инициировал не я, но я взял на себя ответственность за нее. Все летчики будут набираться из числа добровольцев и все будут в полной мере понимать, на что идут.

Он говорил сухим голосом. Так, словно речь шла о новой системе хранения документов.

Потом он сказал с коротким смешком:

– Разумеется, мы не предлагаем вам вступить добровольцем в команду смертников. Положение дел еще не настолько безнадежно. Но я должен объяснить вам вашу задачу. В первую очередь вам придется испытывать новую версию самолета. Пилотируемая машина будет подниматься в воздух «Хейнкелем-сто одиннадцать», а затем отцепляться и планировать. Потом, когда будут набраны команды пилотов – а комплектование идет очень быстрыми темпами, что, наверное, удивит вас, – нам понадобятся инструкторы.

Он взял фотографию и положил обратно в стол, словно считая разговор законченным.

– Не стану вас уговаривать, – сказал он.

Он задел меня за живое: так легко ему меня не выпроводить.

– Можно задать вопрос?

– Конечно.

– Зачем нужна пилотируемая версия?

– Чтобы повысить точность стрельбы. Пилотируемый самолет-снаряд будет нацеливаться на военные объекты армии вторжения. Склады боеприпасов, портовые сооружения и так далее. Мы надеемся таким образом заставить противника изменить планы.

– Это отчаянная мера, – сказала я.

– Согласен. Однако кое-кто считает, что сам этот факт окажет сильное психологическое воздействие на противника.

Интересно, подумала я, кому же пришла в голову такая идея. Уж точно не Толстяку: он любил жизнь, это повергло бы его в ужас.

Вряд ли я смогу заниматься таким делом. Я приготовилась к сомнениям и колебаниям по поводу работы, которую предложит Мильх, даже к тому, что в конце концов меня так и не примут обратно; но мне и в голову не приходило ничего подобного. Однако что-то в проекте зачаровало меня.

– Почему вы обратились ко мне, герр фельдмаршал?

– Я возражал против вашего участия в проекте, должен признаться. Но кое-кто указал на ваш большой опыт работы с планерами. Как я уже заметил, у нас не хватает летчиков-испытателей.

– Понятно.

– Подумайте над нашим предложением. – Мильх поднялся из-за стола. – Если вы решите отказаться, думаю, мы найдем кого-нибудь другого. Тем временем можете потихоньку приступать к полетам.

Я вышла на улицы разрушенного города.

Помню, как в глаза мне ударил яркий свет, когда я вышла за дверь. Это солнце отражалось в каком-то зеркале, вот и все: в зеркале, находившемся где-то в глубине соседнего здания.

Больше я ничего не помню о том утре, о той части моей жизни – лишь ослепительный солнечный свет и конверт на столе в гостиной.

Белый прямоугольник с моим именем, написанным почерком, который всегда волновал меня, как волновал ее голос и звук шагов.

Я стояла посреди пустой квартиры и тупо смотрела на белый конверт. Потом взяла и вскрыла его.

Я бросилась обратно на улицу. Я бегала взад-вперед как безумная. Я останавливала людей и спрашивала, не видели ли они ее. Несколько часов кряду я носилась кругами по кварталу, ничего не соображая, словно муха, оглушенная ударом об оконное стекло. Потом я вернулась обратно в квартиру и начала постепенно осознавать свою утрату.

Конечно, я искала Паулу.

Я сходила на завод, где она работала. Там ничего о ней не знали. Я навестила подругу с двумя маленькими детьми, жившую на соседней улице; она уже две недели не видела Паулы и понятия не имела, куда та могла податься.

У меня был адрес ее младшего брата в Нойруппине. Я поехала к нему. Он потерял ногу в Норвегии. Он принял меня любезно, но ничем не смог мне помочь, только дал адрес другого брата, жившего в Виттенберге.

Я написала туда. Ответа не последовало. Путешествовать к тому времени стало чрезвычайно трудно: железнодорожная сеть была почти полностью разрушена в результате постоянных бомбардировок, найти машину было очень сложно, а достать бензин – практически невозможно. В конце концов мне удалось добраться до Виттенберга. Улицы, на которой жил брат Паулы, больше не существовало.

Теперь у меня не осталось никаких зацепок, кроме имени кузины, которую Паула недолюбливала и которая была замужем за бригадным генералом и жила в Потсдаме. Я поехала в Потсдам. Кузина уже восемь лет не поддерживала с Паулой никакой связи.

Оставалась последняя надежда. Я страшно не хотела встречаться с ним и не допускала мысли, что Паула обратилась к нему за помощью, но не могла успокоиться, покуда не исчерпаю все возможности. С помощью писем и документов, оставленных Паулой, я разыскала его довольно легко. Я позвонила Карлу, ее бывшему мужу, и попросила о встрече. Чтобы он не отказался, я сказала, кто я такая, и пригласила его позавтракать со мной в отеле «Адлон».