Я поняла, что не могу презирать такую позицию.

Да, они грубые и наглые – ну и что? С ними обошлись жестоко. Многие из них оказались безработными не по своей вине, но по вине некомпетентных политиков. Многие из них были ветеранами войны, вернувшимися домой – в Германию, за которую доблестно сражались, – и обнаружившими, что здесь живут в достатке только друзья политиков. И если требовалось встряхнуть, перевернуть страну, вытащить из трясины, – кто мог сделать это? Они или политики в белых перчатках?

Штурмовики маршировали по улицам, по-военному четко печатая шаг. Четыреста тысяч штурмовиков.

Армия наблюдала за происходящим в задумчивом молчании. Но толпы на улицах восторженно ревели.

Для человека, ненавидевшего политику, я приехала в Берлин в самое неудачное время. Канцлер руководствовался указом о чрезвычайном положении. Многочисленные коалиции сформировывались, а потом распадались. Война велась в Рейхстаге, и война велась на улицах. На улицах штурмовые отряды сражались с отрядами Красного фронта.

Срок президентских полномочий Гинденбурга истек. Весной началась выборная кампания, и одни выборы следовали за другими до самого конца года. Состоялся второй тур выборов на пост президента, поскольку в первом ни один кандидат не собрал большинства голосов; потом выборы в прусский парламент; потом два тура выборов в Рейхстаг. В феврале все стены облепили крикливые плакаты, которые оставались там (не одни и те же, конечно: старые срывали и заменяли новыми почти каждый день) до самого ноября. Проводились стихийные бурные митинги. Взрывались бомбы. В конце концов дело так никак и не решилось и никто по-прежнему не знал, кто же придет к власти.

Во всем происходящем – во всех этих бесконечных выборах – чувствовалась некая преднамеренная жестокость. Словно людей умышленно запугивали. Мы не просили об этом. Так почему же такое происходило? Ладно, это демократия. Но если это и есть демократия – нужна ли она нам? К черту демократию, яростно вопил внутренний голос.

– К черту демократию! – радостно ревели национал-социалисты. – Голосуйте за нас – и вам никогда больше не придется голосовать!

По результатам июльских выборов национал-социалистическая партия получила наибольшее количество мест в Рейхстаге.

«Бюкер» поет. Тонкий мелодичный звук, который начинает немного походить на треск, когда я прибавляю газ, но никогда не превращается в треск в полном смысле слова.

Я неплохо разбираюсь в самолетных двигателях. Вы поневоле начинаете в них разбираться, когда от этого зависит ваша жизнь. Мне требовалось узнать довольно многое. Некоторые двигатели, с устройством которых я знакома, до сих пор числятся в секретных списках, если сегодня еще можно говорить о таких вещах, как секретные списки, военные тайны и тому подобное. Пару двигателей вообще не стоило запускать в производство. Мои знания формировались, подобно геологическим слоям, долгие годы, в течение которых я летала на всем, на чем только можно летать; но все основы знаний, все азы я постигла в пору своего обучения медицине в Берлине.

От судьбы не убежать.

Я не собиралась просто учиться. Я собиралась учиться со всем усердием. Чем скорее я получу медицинское образование, тем скорее стану летающим врачом-миссионером. Я сняла комнату в мансарде и купила кучу книг. Я пошла на вводную лекцию. Там один студент в разговоре со мной между прочим упомянул о летном клубе, находившемся на южной окраине Берлина. Они летают на спортивных самолетах, сказал он.

Я поехала туда на автобусе. Поездка оказалась долгой, но я сказала себе, что, по крайней мере, смогу читать учебники по дороге, если буду ездить в клуб регулярно. А может, у них нет летных курсов. А может, мне там не понравится. Но когда я добралась до клуба и увидела маленькие одномоторные «клеммы», которые стояли на траве, задрав носы, я сразу поняла, что собираюсь сделать. Узнав стоимость курсов, я на мгновение лишилась дара речи, но неожиданно для себя записалась.

На этом мои занятия медициной практически закончились. Я платила за квартиру вперед, питалась яблоками и хлебом – и летала.

Когда я не летала, я болталась у здания клуба, растягивая одну чашку кофе на все утро, и собирала информацию, словно голодный пес, рыскающий в поисках объедков. Или торчала в ремонтных мастерских. В автобусе я читала прыгающий учебник и говорила себе, что в самое ближайшее время займусь учебой всерьез.

Научиться пилотировать «клеммы» оказалось несложно. Самое главное здесь – умение сосредоточиться, а с этим у меня никогда не было проблем. Но вот двигатели… Я ничего о них не знала.

Я явилась в мастерскую с яблоком в руке, одетая в мешковатый комбинезон, который позаимствовала у Петера, взяв с него клятву хранить молчание. Я выглядела, полагаю, как обычно: маленькое энергичное существо неопределенного пола.

– Привет, – сказала я. – Я Фредди. Я учусь летать, и мне необходимо поближе познакомиться с самолетными двигателями. Вы не возражаете, если понаблюдаю за вашей работой?

Неважно, что именно ты говоришь. На тебя всегда смотрят одним и тем же взглядом. Он вовсе не служит ответом на слова, которые ты сказала или скажешь впоследствии. Однако это продолжается недолго: через несколько секунд они смущенно отводят глаза.

Меня впустили. Я изо всех сил старалась быть полезной. Я бегала по разным мелким поручениям, подавала гаечные ключи и варила кофе на керосинке. Я выполняла разную случайную работу. Со временем случайная работа стала настоящей работой. Они никогда прежде не сталкивались с существами вроде меня, но поскольку я не уходила и всегда держалась одинаково ровно, они смирились с моим присутствием – как с присутствием ящика для кошки в углу мастерской.

Я лгала им. У меня не было выбора. Я скрывала, что являюсь студенткой. Могла ли я сказать, что в ту самую минуту, когда я разбираю карбюратор, мне надлежит сидеть на лекции в аудитории медицинского факультета? Они бы меня не поняли. Они бы рассердились. Я сказала, что жду свободной вакансии и что до поступления в университет у меня еще год.

В то время я познакомилась с девушкой по имени Лиза.

Я еще изредка предпринимала отчаянные попытки учиться в надежде за несколько дней напряженных усилий наверстать упущенное за многие недели. Однажды утром я отправилась на лекцию по анатомии позвоночника. Через несколько минут я сдалась. Я перестала записывать лекцию, поскольку не понимала, о чем идет речь, и принялась рисовать на память схему полета (я тогда училась летать над аэродромом по кругу).

– А это что такое? – прошептала моя соседка, высокая девушка с продолговатым высоколобым лицом, которому очки придавали суровое выражение.

– Схема кругового полета, – шепотом ответила я.

– Схема чего?

Очевидно, она решила, что я рисую схему электрической цепи. Я хихикнула. Она тоже.

– Тс-с! – укоризненно прошипел кто-то позади нас.

Моя соседка покраснела. Она была серьезной девушкой: несколько раз я видела ее погруженной в чтение учебников.

Когда по завершении лекции мы укладывали книги в свои сумки, она сказала:

– Пойдем перекусим. Я знаю здесь славное кафе, возле художественной галереи.

Такие траты были мне не по карману, но я впервые получила подобное приглашение. Она отвела меня в полуподвальное кафе, где на столах горели красные свечи, облепленные змеистыми струйками расплавленного воска, а на стенах висели французские и испанские плакаты. Мы съели фасолевый суп с ржаным хлебом и запили пивом. С непривычки пиво ударило мне в голову, и я пришла в бесшабашное настроение.

Мы отправились в шарлоттенбургский парк, где купили пакетики сухарей и стали кормить белок.

– Почему ты так редко посещаешь лекции? – спросила Лиза.

– Я хожу на летные курсы.

– Летные?

– Да.

– Но они же стоят больших денег, наверное?

– Просто огромных.

– И ты можешь себе позволить такие расходы?