Вопреки нормальному рабочему расписанию, он который день подряд работал на какие-то общественные нужды: то подъезд ремонтировал, то жильцов спасал, то молодоженам Губкиным ордера выбивал. К тому же – о ужас!!! – все это сделал абсолютно бесплатно. Ни тебе гонораров, ни тебе славы. Ни пиара, ни долларов! Павлов тихо прикрыл за собой дверь и глянул в зеркало в прихожей.

«Еще пару таких недель, и можно получать премию имени матери Терезы…»

– Николай, – негромко позвал он главу подселенной семьи. – Лида…

Квартира отозвалась тишиной – видимо, «подселенцы» гуляли, и Артем с облегчением вздохнул: сегодня ему хотелось побыть одному.

Павлов снова посмотрел на свое отражение в зеркале. На него нахально пялился крепкий здоровьем, неплохо одетый пижон, как-то совсем непохожий на вконец заезженного беззаконием нормального русского адвоката.

– Ну и кому ты будешь рассказывать про свои проблемы? А? Наглый ты. Сытый. Даже откормленный. Эх, Павлов, Павлов, доиграешься! – погрозил сам себе кулаком и, даже не заглянув на кухню, отправился возиться с бумагами. Ему позарез надо было перерыть все оставшиеся от отца документы, и прежде всего следовало выяснить, есть ли в природе договор на приватизацию квартиры или все это бредовые фантазии обиженного адвокатского самолюбия.

– Эх, права мамуля. Лицом к лицу лица не увидать. Бегаю по судам, спасаю обездоленных олигархов. А родному отцу вовремя не помог документы на квартиру оформить как следует.

Он ходил из угла в угол, выдергивая то один, то другой документ. Открыл уже проверенный сейф, еще и еще раз переворошил одну за другой все бумаги и таки увидал затерявшийся в одной из папок тоненький файл, на котором почерком отца было выведено: «Документы на квартиру».

– Ага! Так-так. Иди-ка сюда, красавчег! Как же это я тебя не заметил раньше? – вытряхнул он содержимое. Ничего утешительного. Старенький пожелтевший ордер на заселение, выданный еще МИДом СССР. Квитанции. Выписка из домовой книги. Зарегистрирован один – Андрей Андреевич Павлов.

– А это что за квиток? – Артем развернул сложенный пополам корешок приходного ордера из сберкассы. Хлопнул себя по лбу: – Эврика! Эврикака-ка-ка-кака! Ах, какая кака! – тут же одернул себя Артем и для невидимых зрителей сообщил: – Уважаемые господа присяжные заседатели, я никого не хотел обидеть. Дело в том, что «кака» с любимого мною норвежского переводится «конфетка». Так что я вполне мог сказать: «Ах, какая конфетка!»

Это действительно была конфетка. Артем нашел квитанцию, согласно которой Павлов А. А. оплатил стандартную государственную пошлину за приватизацию квартиры. Мало того, в ней был аккуратным убористым почерком отца указан номер договора о приватизации жилья – «67/015-11/27-ААП». Что явно можно было расшифровать как договор с А. А. Павловым от 27 ноября. Это уже само по себе было важным свидетельством в пользу существования права Артема на квартиру отца.

– Остается найти сам договор.

Только при наличии договора можно было получить свидетельство о собственности. И лишь на основании этого свидетельства нотариус мог переоформить квартиру на сына-наследника. Но ключевого документа – самого договора – не было. Артем выложил на стол все, что нашлось в сейфе: грамоты, наградные документы, ветхие дореволюционные документы давно умерших отцовских родителей, заполненная почерком отца стандартная тетрадка в клеточку на сорок восемь листов… но не договор.

Артем вздохнул, подхватил отцовскую тетрадочку и двинулся на кухню. Налил себе чаю и открыл первую страницу. «Дневник А. А. Павлова» – значилось на ней, и внизу – короткая запись: «Моему сыну завещается. Продолжи мой труд, сынок! А. А. П.». Брови Артема машинально поднялись. Папа, и при жизни не слишком открытый, оставил очередную загадку.

«Май 1979 г. В Лондоне виделся с ХХ-3, – вслух прочитал он первую строку, – он по-прежнему выстраивает «систему всемирного страхования». Необходимо противодействовать».

Артем опустил взгляд ниже.

«Июнь 1980 г. Нью-Йорк. На конференции по разоружению видел ХХ-2. Выступал в кулуарах за активную помощь СССР. Осуждал правительство США за блокаду Олимпиады в Москве. Маскируется под друга нашей страны».

Артем заинтересовался. Он помнил, как тяжело дался работающему в МИДе отцу Олимпийский год в Москве. По крайней мере, домой папа приходил совершенно выжатый.

«Франция. Париж. Лето 1982 г. В Фонтенбло обедали с ХХ-5. Прямо пытался купить. Говорил о высоких материях, марксизме, социализме. А глаза бегают. Надо проанализировать, как его прижать. Передал информацию ВВ. Работает…»

Дальше шли совсем уже какие-то криптограммы и шифровки: «Дж. Ср., Зб. Бз., Кн. Рс., Рн. Рг., Гн. Гн.». Затем – числа, означавшие не то даты, не то возраст, не то стоимость. Разобрать, о чем речь, без ключа к этому шифру было невозможно.

Артем захлопнул дневник. Помотал головой вправо-влево. Хрустнули позвоночные суставы. Он потер виски и резко выдохнул:

– Пфф-фу-у-у! Ой, папа, лучше бы ты поподробнее написал, что у тебя получилось с договором о приватизации. Пойду-ка я спать.

Завтра ему предстоял очередной нелегкий день.

На следующее утро Артем отложил все и занялся главным – квартирой, точнее, поиском Жучкова.

– Нету яво. Нету. Хгаварю вам. Ну шо не панятно-то? Я шо, яво рожу, што ли? – Толстая неопрятная не то диспетчер, не то секретарь возмущенно пыхтела в сторону надоедливого посетителя.

– Мадам, – проникновенно улыбнулся Артем, – я же вовсе не предлагаю вам воспроизвести вашего начальника. Отнюдь! Просто подскажите, где его искать?

Павлов снова улыбнулся – как можно шире. Он понимал, стоит ему поддаться своему истинному настроению, и легкое недовольство собеседницы моментально превратится в ненависть. Ту самую ненависть, которую работник жилищно-коммунального хозяйства испытывает порой при виде жильца. Женщина покраснела, но… не сорвалась, а все-таки зашуршала своим рабочим журналом:

– О-от. На пятый дом ушел он. Там ищите!

– Вот это другое дело. Спасибо.

Артем поспешил по указанному адресу и через несколько минут уже заходил во двор соседнего дома, где с криками и матюгами пятеро работяг разгружали машину с трубами и арматурой. Впрочем, при ближайшем рассмотрении оказалось, что реально в разгрузке участвуют лишь четыре таджика, причем работают они споро и молчаливо. А весь шум и крик поднимает один помятый замухрышка с пропитым лицом:

– Куда, твою за ногу, передери тебя так и этак, зараза азиатская! Тащи на себя, чума таджикская, перетак тебя за так и на эдак! Ах ты, чурбанище недоделанный, перетак и натак да тебя за так.

Артем некоторое время ждал, когда словарный запас народного сказителя иссякнет, но вскоре осознал, что до самого дна кладези русского словотворчества все равно не вычерпать.

– Эй, служивый! Тебе бы рэп попробовать петь. Стал бы звездой, – оценил он явный талант. – А скажи-ка мне лучше, командир, где твой начальник Жучков?

На лице отца командира появился, да так и застыл мучительный мысленный процесс. Наконец он переварил все сказанное, громко прочистил нос, вытер пальцы о ватные штаны и кисло проговорил:

– Смешно. Я бы с тобой тоже посмеялся, мил-человек. Но ты бы на мое место встал и поруководил этими обезьяньими мордами. Они ж ни хрена в технике не понимают! Одно слово, чурки! Мы вот с тобой хоть обязательное среднее получали, а у меня – так вообще институт за плечами!

Он так гордо выпятил живот, что стало ясно: Павлову до него расти и расти.

Павлов с трудом подавил рвущийся наружу приступ смеха и вежливо кивнул в знак понимания. Он уже опознал в работяге того самого не то электрика, не то сантехника, тащившего кабель, которого встретил в коридоре жэка № 3 в свой первый визит в поисках Жучкова. Мужичок, видя внимание жильца, еще больше приосанился и с чувством собственного достоинства продолжил:

– Во-о-от. Я и говорю, русский человек, он изначально более образован, чем эти. Мы ж нация великих писателей и поэтов. Лермонтов, Пушкин, Солженицын, Акунин. Ты что ж думаешь, я не читаю? Я все время слежу за печатью. Газету выписываю. Только что мне с того? А? Нас было по штату два инженера, три техника и пять рабочих. Я, Ванька Климов, Петро Карпов, Леха Пузырев и Николай Савельев. А что теперь? Теперь я один остался. Петро в колодце задохся, Кольку в щитовой прибило разрядом. Остальных Митрич выгнал за пьянку. Тьфу! А кто не пьет-то?!