Мальчика определили в монастырь в Лхасе, где его обучали и готовили к тому, чтобы стать главой государства и духовным лидером страны. В годы его детства Тибет процветал. Но в 1950 году туда вторглась китайская армия, и уже к 1959 году насилие и беспорядки разрывали страну на части. Далай-лама, по настоянию своих подданных, опасавшихся за его жизнь, вынужден был бежать со своей любимой родины. Перед этим он вознес молитвы в храме Господа Будды и сделал Ему подношение в виде белой шелковой шали. Это был знак расставания и обещание вернуться. С тяжелым сердцем снял он с себя монашеские одежды и, переодевшись в военную форму, под покровом ночи бежал из дворца.
Вместе с небольшой группой сопровождающих он, словно беглый преступник, скрывающийся от преследования, пересек труднопроходимое Тибетское нагорье. Снежные заносы, лютые морозы и проливные дожди не могли помешать им. Все это время сердцем он был со своим народом, размышляя о его скорбной участи. Больной, изможденный и охваченный, по его же собственным словам, «горем, которое невозможно описать словами», он наконец пересек границу с Индией.
Эта удивительная история изгнания, борьбы и преодоления препятствий произвела на меня такое сильное впечатление, что я почувствовал настоятельную необходимость посетить место, ставшее домом для духовного лидера тибетского буддизма. В то время, в 1971 году, Маклеод Ганж, скрывающийся среди высоких, поросших деревьями гор и горных долин, напоминал Тибет в миниатюре. Беженцы носили традиционные одежды и жили в деревянных и кирпичных домах, построенных в тибетском стиле — с драконами и другими мифическими существами, вырезанными из дерева или нарисованными сочными и яркими красками на столбах и арках. На склонах холмов паслись яки, неподалеку в уединении медитировало несколько паломников с Запада. Как и в Тибете, большинство мужчин здесь были буддистскими монахами. В центре лагеря располагалась большая прямоугольная площадь, окруженная молитвенными вертушками. Верующие обходили площадь, вращая вертушки и повторяя мантру Ом Мани Падме Хум. Я уже знал из книги, что этой мантрой тибетские буддисты призывают благословения Чэнрэзига — воплощенного сострадания, и что в этой мантре содержится учение Будды во всей его полноте.
Жители Маклеод Ганж были необычайно дружелюбны. Куда бы я ни направился, они неизменно приветствовали меня улыбками. невзирая на выпавшие им испытания и статус беженцев в иностранном государстве, они выглядели полностью умиротворенными. Я не встретил среди них ни одного нищего или мошенника. Все были вполне довольны жизнью. Одна семья пригласила меня в свой маленький домик и угостила тхупкой (традиционным супом с лапшой) и тибетским чаем с солью и маслом из молока яка. Этот чай хорошо помогал согреться в студеные гималайские ночи. Местные жители очаровали меня настолько, что я мог часами наблюдать за тем, как они хлопочут по хозяйству, а те в ответ широко улыбались мне.
Неподалеку от дома Далай-ламы стоял храм Будды с величественным божеством, сидящим в позе лотоса. Этому золотому божеству поклонялись как монахи, так и миряне: они подносили ему благовония, колокольчики, лампады и другие дары. Пуджа, церемония поклонения, очаровала меня. Монахи рассаживались в два ряда лицом друг к другу так, что божество Будды оказывалось между ними. Затем они начинали читать священные писания, записанные на не скрепленных друг с другом листах пергамента. Взяв лист из одной стопки и хором прочитав с него молитвы, монахи перекладывали его в другую стопку. Время от времени несколько монахов принимались дуть в длинные трубы, звенеть ритуальными колокольчиками, бить в большой гонг и стучать палочками по огромным барабанам. Когда церемония достигала кульминации, главный священнослужитель торжественно поднимал отлитый из латуни узорчатый скипетр. Этот скипетр, или дордже, действовал как приемник духовной энергии. Стены храма были украшены янтрами — яркими картинами, изображавшими историю и символику буддизма. Янтры должны были помочь верующим обрести просветление. Я сидел с монахами, которые медитировали или повторяли мантры, и аромат лампад и благовоний уносил мой ум в бескрайние дали.
Особенно меня поразило, с какой любовью и почтением тибетцы относятся к Далай-ламе. Для них он был непререкаемым духовным авторитетом, как Папа Римский для католиков, и в то же время он был наделен всей полнотой мирской власти, как самодержец. Фотографии ламы висели в каждом доме и в каждой лавке на самом видном месте.
Однажды рано утром, когда я медитировал в храме, ко мне подсел пожилой высокий лама, облаченный в бордовые одежды. Голова его была обрита, а шею украшали деревянные четки. Лама сказал, что уже несколько дней наблюдает за мной, и поинтересовался, есть ли у меня вопросы. С тех пор мы ежедневно проводили с ним по нескольку часов в разговорах. И вот однажды наступил особый день: мой новый знакомый предложил отвести меня на аудиенцию с самим Далай-ламой. Дом Далай-ламы стоял на поросшем лесом холме и охранялся вооруженными индийскими солдатами — его жизнь находилась под постоянной угрозой. Когда я прошел через контрольный пункт, меня отвели в комнату, украшенную красочными изображениями Будды и великих Бодхисаттв. На алтаре стояло великолепное металлическое божество Будды, украшенное цветами. Вокруг горели лампады, стояли колокольчики и другие атрибуты поклонения. В комнате курились благовония с хвойным ароматом.
Несколько минут спустя отворилась дверь, и я встретился взглядом с Далай-ламой. Он смотрел на меня искрящимися от радости карими глазами через очки в коричневой оправе. Его крупная голова была обрита, лицо имело выразительные черты, а нос был большим и округлым. На ламе была бордовая накидка, обернутая поверх ярко-желтой монашеской рубахи. Заразительно улыбнувшись, он поспешил ко мне навстречу. Громко смеясь, он взял меня за обе руки и принялся трясти их в крепком рукопожатии, сердечно приветствуя меня: «Вы пришли издалека. Добро пожаловать к нам!»
Мы сели с ним на стулья друг напротив друга. С детским любопытством Далай-лама стал расспрашивать меня о моей жизни в Америке и о том, почему я стал садху. С искренним участием слушал он мой рассказ, внимая каждому слову. Всякий раз, когда в моем повествовании проскальзывала хотя бы тень юмора, лама очень живо реагировал, хлопая в ладоши и всем телом содрогаясь от смеха. Так прошло около получаса, и тогда я спросил ламу о его подданных в Тибете. Нахлынувшие воспоминания мрачной тенью легли на его лицо, в глазах заблестели слезы. В наступившей тишине он прошептал: «Когда я был еще ребенком, моя страна была свободна. Мы жили счастливо, были единым народом, и религия наша процветала». Далай-лама замолчал и протянул руку к чайнику, чтобы налить мне тибетского чая. Дымящейся струйкой чай потек из носика в мою чашку. Поставив чайник на место, Далай-лама в глубокой задумчивости опустил голову. Казалось, что мысленным взором он видит, какую борьбу его народ ведет по другую сторону Гималаев, в Тибете, и сопереживает своему народу. Потом он негромко произнес «Мы в огромном долгу перед Индией, приютившей тысячи наших граждан».
«Сострадание к другим живым существам, — стал объяснять он, — неотъемлемая черта всех религий. Готовность пожертвовать собой ради блага других — вот истинная дхарма». Слова эти, подтвержденные жертвой, которую он сам принес своему народу, врезались мне в память. «Медитация, изучение писаний и обряды поклонения, — сказал он, — дают нам внутреннюю силу и позволяют жить в доброте и знании». Сказанное им заставило меня задуматься. Личность его внушала почтение, но его искренняя доброта и забота заставляли меня забыть о почтении и относиться к нему как к близкому другy. Далай-лама с улыбкой обернул вокруг моей шеи белую шелковую накидку с вышитыми на нем тибетскими мантрами. «У нас так принято — дарить этот подарок нашим дорогим гостям», — пояснил он. Мне показалось, что я не заслуживаю его времени и его доброты, и я с благодарностью склонил перед ним голову. Благодаря общению с Далай-ламой я смог лучше понять важность бескорыстного служения. Лама был живым олицетворением этой добродетели: он не только неукоснительно следовал духовным принципам, но также нес тяжкое бремя служения своему народу, который частично находился в изгнании, а частично томился под властью иноземцев. Далай- лама мужественно преодолевал немыслимые трудности и препятствия в своей, на первый взгляд, безнадежной борьбе. Терпеливо перенося изгнание и живя под постоянной угрозой смерти, он, несмотря ни на что, продолжал служить своему народу. Принимая от него шелковую накидку, вместе с ней я принял и этот урок самоотверженности и служения — поистине, бесценный подарок.
