От тополевой аллеи мы двинулись к Рихтере. Я взял с лесничего обещание, что он пришлет мне завтра парочку ушастых.

Затем мы повернули домой. Пану Яну и мадемуазель Сюзанн не о чем было говорить, я тоже молчал. Оба мои путника забились по углам саней, словно потеряли добрую половину своего веса. Сидел я теперь просторно, словно маленький король, и, право, не пойму, как мог я не вместиться в эти же сани, когда мы трогались со двора.

Лошади шли шагом. Я подремывал, размышляя о своей старости, и впервые меня удручал мой возраст. Потом мысли мои перенеслись к племяннице Элишке.

Так добрались мы до замка. Ян тотчас выскочил из саней и бросился разыскивать полковника. Нам сказали, что тот еще не возвращался. Сюзанн скрылась за дверью, но когда Ян отошел от меня, она вернулась.

— Господин Спера, — сказала она, поднимая на меня глаза, — вы не станете насмехаться надо мной?

Я ответил, что был бы от всей души рад заслужить ее доверие. Сюзанн меня поняла и протянула мне руку.

Мне не хотелось входить в дом без Яна, и я решил вместе с ним подождать полковника. Мы стояли у подъезда. Пан Ян крутил усы, я зевал по сторонам.

Ваш друг, — заговорил Ян немного погодя, — ваш друг полковник — пустобрех, гистрион и мошенник. Cегодня, когда они с паном Стокласой играли в карты, он пошел королем, а король-то этот вышел раньше!

Вот как? — отозвался я. — Вы в этом уверены и не допускаете, что могли ошибиться? У князя Алексея карты так и мелькают в руках.

— Что верно, то верно, — со злостью ответил Ян. Некоторое время мы еще обменивались мнениями, изощряясь в остроумии, и разговор (как то случается между мужчинами) приобрел уже характер ссоры. Тут зазвенели бубенцы — подъехал князь Алексей.

Он круто осадил лошадей, так что они присели, бросил вожжи Марцелу и помог сойти Михаэле. Я заметил, что щечки ее разрумянились. Она махнула мне и Яну и заявила, что князь — самый замечательный кучер из всех, которые когда-либо правили лошадьми.

— А знаете, — продолжала она, причем улыбка ее стала еще шире, — мы проехали через заповедник и вернулись дорогой вокруг пруда!

Я подивился тому, что они проделали такой долгий путь за столь короткое время, но пан Ян не сказал ничего.

Барышня Михаэла взбежала по лестнице, мы медленно последовали за ней. Я хотел было рассказать что-нибудь веселое, чтобы развлечь Яна, но мне это не удалось. Он искал предлога к ссоре с князем — однако тот довольно долго отвечал ему мирным тоном.

На верхней ступеньке Ян остановился и сказал князю:

Доктор Пустина отзывался нынче о вас в таких выражениях, что мы смеялись.

Вот как, — парировал князь. — Адвокат — известный шутник, что же и остается, как не смеяться его словам?

Хорошо, — сказал Ян, — вот это вы ему и повторите, но что касается вашего обыкновения нападать на сани, то тут, мне кажется, вы хватили через край. Я слышал, что именно вы повернули лошадей к прудам.

Сударь, — молвил князь, едва заметно усмехаясь. — Если вы ищете ссоры, то начали не с того конца. Чего вы хотите? Ссориться из-за маршрута прогулки, которая уже закончена? Поверьте, меня никто не просил ехать в ту сторону, где вы ждали. Угодно вам принять это объяснение — принимайте, а не хотите — найдите другой повод к ссоре. Менее тщеславный, менее прозрачный! И, честное слово, не стойте тут с видом влюбленного, пожелавшего наказать даму, которой и дела нет до вашего желчного характера. Не впутывайте ее в наши свары, которые и возникли-то оттого лишь, что у вас слишком высокая шапка и что ваше лицо напоминает мне физиономию деревянной куклы!

Ваша милость, — вмешался я, — если бы даже ваша милость были моим крестным отцом и я носил бы на шнурочке крестильную монетку из ваших рук, поверьте, и тогда бы я взял сторону пана Яна. Как же ему не упоминать о барышне, когда о ней-то и речь? И почему бы ему не говорить о ней? Послушайте, нет ничего дурного в том, что ограничивается словами, а вот в отношении прочего — умерьте ваши аппетиты.

Простите, — перебил меня Ян, — простите! Ваша помощь сейчас мне вовсе не нужна.

Тем хуже, — сказал я. — Тем хуже для нынешнего сева, тем хуже для крольчих, грызущих корни грабов!

С этими словами я взял князя под руку, и мы удалились, поддерживая друг друга. Пан Ян остался на месте и, если не ошибаюсь, менялся в лице, как времена года.

В конце коридора я оглянулся и увидел, как к нему подходит доктор Пустина.

Ах да, адвокат… Собираясь на прогулку, мы выпустили из виду этого малого. Что-то он поделывал, пока мы колесили по лесу?

Мой хозяин, Йозеф Стокласа, желая покончить с ним счеты, пригласил его к себе в кабинет. Дело между ними клонилось к буре. Оба были мрачны и наконец-то, спустя столько времени, заговорили друг с другом, как следовало бы с самого начала.

Управляющий упрекал своего поверенного, говоря, что ему не по вкусу все эти интриги и увертки, в которых адвокат находит такое удовольствие.

Наше дело час от часу запутаннее, — сказал Стокласа. — Полгода назад я был почти у цели. А теперь что? Без конца — комиссии, без конца — оценщики! Министерство. Земельное управление! Проволочки! Один черт знает, к кому в конце концов попадет имение.

Шесть месяцев назад у меня были развязаны руки, — возразил поверенный. — Тогда Льгота еще не вмешивался!

С этими словами он глянул из-под очков на моего хозяина.

— Это было вызвано необходимостью, — ответил управляющий. — Я должен был попросить у Льготы помощи — ведь мы ничего больше не могли поделать.

Они помолчали. Стокласе было немножко стыдно за то, что он говорит неправду, и он от смущения ломал спички.

Мне кажется, вы плохо выбрали заступника, — заявил адвокат. — Интересы Льготы не совпадают с вашими. Да если б он даже и захотел — что он может? У него на шее договор с сахарозаводчиками, и свекловоды охотятся за ним, как черт за душами грешников. Он вынужден бегать от них и разъезжает лечиться по курортам.

Ошибаетесь, — стоял на своем Стокласа. — Льгота пользуется влиянием, и он мой старинный приятель. А чего мне ждать от крестьян? Или вы забыли, какая вышла история с Хароусеком? Вот видите — а ведь я собрался сотрудничать с этим человеком, подумывая о кооперативе…

Как?! — перебил его адвокат. — Вы согласитесь на то, чтобы Отрада стала кооперативной собственностью?

О Хароусеке уже не может быть и речи.

Наоборот! Напротив! — воскликнул поверенный, и на лбу его выступил пот. — Хароусек сделает все, о чем я его попрошу. Я в нем уверен.

Поздно, — ответил мой хозяин, вкладывая в это слово все упрямство слабовольных людей.

Доктор Пустина поднялся — язык не повиновался ему. Он знал, что на карту поставлено все, знал, что любит Михаэлу и что его место — возле Стокласы. Он хотел заговорить, но в голове его перепутались мысли о власти в политической партии, об Отраде, о свадьбе — и о единственной ошибке, которую он допустил в деле с Хароусеком. Боже мой! И из-за этого все должно рухнуть! Из-за этой ошибки ему теперь весь свой век трепать языком в прениях по мизерным процессам в Крумловском суде? Нет доктор Пустина все-таки обрел дар речи; он стал объяснять, почему Хароусек написал то злополучное письмо и почему на собраниях он выступает против Стокласы.

— Это надо понимать просто как предостережение, чтобы вы не отдалялись от прежних ваших союзников, — говорит он. — Нас всех встревожило появление Якуба Льготы…

Это имя вносит ясность в мысли адвоката, он вдруг отдает себе отчет, что именно Льгота — очаг раздора; он понимает теперь, зачем Ян снова приехал в Отраду, — и мысленно прощается с Михаэлой и с имением. «Тебе перебежали дорогу! Тебя ограбили!» — думает он, но еще не сдается. Он говорит, говорит — чем дальше, тем лучше. Он так отделал Льготу, словно завтра тому предстояло пойти с сумой по миру, и намекнул, что Льгота — негодяй. Пустина решил вести атаку непосредственно на Якуба, а заодно помериться силами с Яном; затем, улучив момент, попросить руки Михаэлы.