Вода плавно и молчаливо вытекала из бетонной арки, вымощенной изнутри булыжниками, миновала то место, где сидел Эдди, ныряла под крытый деревянный мост между Бэсси-парк и Средней школой Дерри. Стены моста и дощатый настил (даже балки под крышей) были исчерканы инициалами, телефонными номерами, различными фразами. Признаниями в любви, сообщениями, что такой-то хочет отсосать или такой-то хочет кончить; заявлениями, что отсасывающие кончающие лишатся крайней плоти или им в очко зальют расплавленного дегтя; иной раз встречались крайне необычные фразы, не поддающиеся объяснению. Над одной Эдди думал всю весну, но так ничего и не понял: «СПАСАЙ РУССКИХ ЕВРЕЕВ! СОБИРАЙ ЦЕННЫЕ ПРИЗЫ!»

И что это означало? Означало ли что-нибудь? Имело какое-то значение?

Эдди не собирался подниматься в этот вечер на Мост Поцелуев; не было у него необходимости переходить на ту сторону, где была средняя школа. Он думал, что найдет место для ночлега где-нибудь в парке, скажем, в сухих листьях под эстрадой, а пока его вполне устраивало и это место, на берегу Канала. Ему нравилось в парке, и он частенько приходил сюда, когда возникала необходимость подумать. Иногда он видел людей в рощицах, разбросанных по всему парку, но Эдди не трогал их, а они не трогали его. Он слышал жуткие истории, которые рассказывали на игровой площадке в школе, о гомиках, рыщущих по Бэсси-парк после захода солнца, и никогда эти истории не оспаривал, но к нему никто в парке не приставал. Парк казался ему мирным уголком, а лучшим местом он считал то, где сейчас сидел. Особенно ему нравилось здесь в середине лета, когда воды становилось так мало, что она буквально журчала, обтекая камни, более того, разделялась на отдельные ручейки, которые извивались по каменистому дну и иногда снова сливались. Это место нравилось ему и в конце марта, и в начале апреля. После того как сходил лед. Тогда Эдди стоял на берегу Канала (не садился – слишком холодно, можно отморозить зад) по часу, а то и больше, подняв капюшон куртки, из которой уже год или два как вырос, сунув руки в карманы, не замечая, что его худенькое тело дрожит от холода. В одну-две недели, следующие за ледоходом, Канал набирал огромную, неодолимую силу. Эдди завораживала бурлящая, в белой пене вода, которая вырывалась из арки и неслась мимо, таща с собой палки, ветки, всякий бытовой мусор. Не раз и не два он представлял себе, как однажды в марте прогуливается по берегу Канала со своим отчимом и, изо всех сил толкая этого мерзавца, сбрасывает в воду. Отчим с криком, размахивая руками, упадет вниз, а он, Эдди, будет стоять на бетонном берегу и наблюдать, как бешеный поток уносит отчима с собой, как его черную голову мотает среди белой пены. Он будет стоять, смотреть, а потом сложит руки рупором у рта и закричит: «ЭТО ТЕБЕ ЗА ДОРСИ, ТЫ, ГРЕБАНЫЙ ЧЛЕНОСОС! И КОГДА ТЫ ДОБЕРЕШЬСЯ ДО АДА, ПЕРВЫМ ДЕЛОМ СКАЖИ ДЬЯВОЛУ, ЧТО, УХОДЯ, ТЫ РАССЛЫШАЛ МОЕ НАПУТСТВИЕ: ЕСЛИ ЧЕШУТСЯ КУЛАКИ, НАЙДИ СЕБЕ РАВНОГО ПО СИЛЕ!» Такого, естественно, случиться не могло, зато какой великолепной была эта фантазия. Об этом стоило грезить, сидя здесь, на берегу Канала, об…

Рука обхватила ступню Эдди.

Он смотрел на противоположный берег Канала, где находилась средняя школа, сонно и радостно улыбаясь, представляя себе, как весеннее половодье навсегда уносит из его жизни отчима. Ногу его не сжимали, но держали крепко, и прикосновение это было столь неожиданным, что Эдди едва не потерял равновесие и не свалился в Канал.

«Это один из гомиков, о которых рассказывали старшеклассники», – подумал он, а когда посмотрел вниз, у него отвисла челюсть. Горячая моча потекла по ногам, в лунном свете выступила на джинсах темными пятнами. За ногу его держал не гомик.

За ногу его держал Дорси.

Дорси, каким его похоронили, Дорси в синем блейзере и серых брюках, только блейзер превратился в лохмотья, как и желтая рубашка, а штанины, должно быть, мокрые, облегали ноги, тоненькие, будто черенки швабры. И голова Дорси ужасным образом трансформировалась, провалилась сзади и соответственно выпучилась впереди.

Дорси улыбался.

– Эдди-и-и-и, – прохрипел его мертвый брат, совсем как мертвецы, которые всегда возвращались из могилы в комиксах ужасов. Улыбка Дорси стала шире. Желтые зубы заблестели, в темном провале рта, похоже, что-то копошилось. – Эдди-и-и-и… Я пришел, чтобы повидаться с тобой, Эдди-и-и-и…

Эдди попытался закричать. Волны серого ужаса перекатывались через него, и у мальчика возникло странное ощущение, будто он летит. Но это не был сон – все происходило наяву. Рука на его кроссовке белизной не уступала брюху форели. Голые ноги брата каким-то образом держались на бетоне. Что-то откусило у Дорси одну пятку.

– Пойдем вниз, Эдди-и-и-и…

Эдди не мог кричать – не хватало воздуха в легких. Он выдавил из себя хлипкий стон. На что-то более громкое сподобиться не мог. Ну и ладно. Он знал, что через секунду-другую разум его плюхнется в трясину безумия, а после этого крики потеряют всякий смысл. Маленькая рука Дорси неумолимо делала свое дело. Ягодицы Эдди скользили по бетону к краю.

Все с тем же хлипким стоном Эдди протянул руки за спину, ухватился за задний край бетонной стены и рывком дернулся назад. Почувствовал, как рука соскользнула, услышал злобное шипение, успел подумать: «Это не Дорси. Я не знаю, что это, но это не Дорси». Потом адреналин захлестнул его, и он уже отползал от края, попытавшись бежать еще до того, как поднялся, дыхание короткими свистками вырывалось из груди.

Белые руки появились на бетонной кромке Канала, послышались влажные шлепки. В лунном свете с мертвенно-бледной кожи полетели капли воды. Теперь и лицо Дорси появилось над краем. Тускло-красные искры поблескивали в глубоко запавших глазах. Мокрые волосы прилипли к черепу. Грязь сползала по щекам, как боевая раскраска.

Эдди наконец-то сумел набрать полную грудь воздуха. Весь этот воздух вышел криком. Мальчик вскочил и побежал. Бежал, оглядываясь через плечо, чтобы видеть, где Дорси, и в результате врезался в большой вяз.

Ощутил, будто кто-то (к примеру, его отчим) взорвал динамитную шашку в его левом плече. В голове вспыхнули и полетели во все стороны звезды. Он рухнул у дерева, как громом пораженный, кровь потекла по левому виску. Пребывал в полубессознательном состоянии секунд девяносто. Потом ему удалось встать. Стон сорвался с губ, когда Эдди попытался поднять левую руку. Не хотела она подниматься. Онемела и, казалось, отделилась от тела. Поэтому он поднял правую и потер раскалывающуюся от боли голову.

Тут вспомнил, почему с разгона врезался в вяз и обернулся.

В лунном свете увидел верхнюю часть стены Канала, белую, как кость, и прямую, как натянутая струна. Никаких признаков твари из Канала… если такая тварь вообще была. Он продолжал поворачиваться, медленно, пока не описал полный круг, все триста шестьдесят градусов. В Бэсси-парк царила тишина, он застыл, напоминая черно-белую фотографию. Плачущие ивы волочили по земле свои тонкие темные руки, и под их сенью могло стоять что угодно, ссутулившееся и безумное.

Эдди зашагал, стремясь одновременно смотреть во все сто роны. В ушибленном плече боль пульсировала синхронно ударам сердца.

«Эдди-и-и-и, – стонал ветер в кронах деревьев, – неужели ты не хочешь видеть меня, Эдди-и-и-и?» Он почувствовал, как дряблые пальцы трупа погладили его шею. Развернулся, вскинул руки. В этот момент ноги его заплелись, и, падая, он увидел, что покачиваются только ветки ивы.

Снова встал. Хотел побежать, но, когда попытался, еще одна динамитная шашка взорвалась в его плече, и ему пришлось остановиться. Он знал, что необходимо каким-то образом перебороть охвативший его страх, обозвал себя глупым сосунком, который испугался своего отражения в воде или заснул, не зная об этом, и увидел кошмар. Но, конечно, он не заснул; как раз наоборот, происходило все наяву. Сердце теперь стучало так быстро, что он уже не мог разделять отдельные удары, и Эдди не сомневался, что оно сейчас разорвется от ужаса. Он не мог бежать, но, выбравшись из-под ив, обнаружил, что прихрамывающий бег трусцой ему по силам.