Гаррати посмотрел на часы. 3:20.

— Спасибо, — сказал он.

— За то, что опять спас тебе жизнь? — весело рассмеялся Макврайс.

— Да, это точно.

— А ты уверен, что это любезность с моей стороны?

— Не знаю. — Гаррати помолчал. — Все равно я тебе кое-что скажу. Я никогда не перестану ощущать ограниченность во времени. Даже если у тебя нет предупреждений, все равно тебя от кладбищенской ограды отделяют всего две минуты. Это не много.

Прогремели выстрелы, словно солдаты услышали высказанную им мысль. Получивший билет Идущий издал высокий захлебывающийся вскрик, как индюк, которого неожиданно схватил неслышно подкравшийся фермер. Толпа глухо ахнула. Этот звук можно было с равной степенью вероятности принять за глубокий вздох, жалобный стон или шумный выдох при оргазме.

— Это ничто, — согласился Макврайс.

Они шли вперед. Тени удлинились. Появились на свет Божий куртки, словно некий фокусник извлек их все сразу из своего волшебного цилиндра. В какой-то момент Гаррати ощутил теплый аромат трубочного табака, который пробудил в нем горькое и одновременно сладкое воспоминание об отце. Чья-то собака ускользнула от хозяина и выбежала на дорогу. За ней волочился красный пластиковый поводок. Она высунула розовый язык, изо рта показалась пена. Она тявкнула, неуклюже попыталась поймать обрубок собственного хвоста, так же неуклюже атаковала Пирсона и была расстреляна. Пирсон с досадой выругал стрелявшего в нее солдата. Пуля, выпущенная из крупнокалиберного карабина, отбросила ее к левой обочине, где она и осталась лежать, вздрагивая и тяжело дыша. Глаза ее подернулись пленкой. Никто не изъявлял желания протестовать. Маленький мальчик прошел мимо полицейских, вышел на левую обочину и остановился, захлебываясь от плача. Солдат приблизился к нему. В толпе пронзительно завопила женщина. Пораженный страхом Гаррати решил было, что солдат собирается застрелить ребенка, как только что застрелил собаку, но солдат равнодушно оттолкнул мальчика назад, в толпу.

В шесть часов вечера солнце коснулось горизонта, и небо окрасилось в оранжевый цвет. Похолодало. Многие Идущие подняли воротники. Зрители переминались с ноги на ногу и растирали ладони.

Колли Паркер, как обычно, жаловался на климат дерьмового штата Мэн.

Будем в Огасте без четверти девять, подумал Гаррати. А оттуда — прыг-скок во Фрипорт. Его охватило уныние. И что тогда? Ну увидишь ты ее на две минуты, если только заметишь в толпе — не дай Боже не разглядеть. А что потом? Загибаться?

Он вдруг решил, что ни Джен, ни мама наверняка не появятся во Фрипорте. Разве что он увидит ребят, которые учились с ним в школе, не зная, что под одной крышей с ними растет самоубийца. И еще — Женское Попечение. Эти обязательно будут там. За двое суток до начала Прогулки Женское Попечение устроило чаепитие в его честь. Это было в прежние времена.

— Давай возвращаться назад, — предложил Макврайс. — Только медленно. Надо бы оказаться рядом с Бейкером. Войдем в Огасту вместе. Как три мушкетера. Что скажешь, Гаррати?

— Согласен, — отозвался Гаррати. Мысль ему понравилась.

Мало-помалу они начали отставать, уступая лидерство недоброму Гарольду Куинсу. Они поняли, что вернулись к своим, когда Абрахам, восставший из мрачной прострации, спросил их:

— Все-таки решили вернуться и посмотреть на бедных смертных?

— А что, он и в самом деле похож, — сказал Макврайс, изучая усталое, поросшее трехдневной щетиной лицо Абрахама. — Особенно при таком освещении.

— Четырежды двадцать и семь лет тому назад, — нараспев произнес Абрахам, и Гаррати с суеверным страхом подумал, не вселился ли в Абрахама некий дух, — наши отцы заселили эти земли…[28] Черт, дальше не помню. Это нужно было учить наизусть для высшей отметки на экзамене по истории.

— Внешность отца-основателя и разум осла-сифилитика, — с грустью проговорил Макврайс. — Абрахам, тебя-то как засосало в это говно?

— Хвастовством взял, — немедленно отозвался Абрахам. Он хотел сказать что-то еще, но тут прозвучали выстрелы. И знакомый шорох тяжелого мешка, который волокут по асфальту.

Бейкер оглянулся и пояснил:

— Это Галлант. Он весь день шел как труп.

— Хвастовством взял, — повторил Гаррати и засмеялся.

— Конечно. — Абрахам почесал то место под глазом, где вскочили прыщи. — Знаете, что такое тест по эссе?

Все кивнули. Написание эссе на тему «Почему вы считаете себя готовым к участию в Долгой Прогулке?» было стандартной частью академического раздела испытаний.

Гаррати почувствовал, как его правую пятку заливает теплая жидкость. Он не знал, кровь ли это, или гной, или пот, или все сразу. Больно вроде бы не было, хотя носок давно уже порвался.

— Понимаете, — продолжал Абрахам, — дело в том, что я вовсе не чувствовал себя готовым. Я решил сдавать экзамен исключительно под влиянием минутного настроения. Я просто шел в кино, и получилось так, что проходил мимо спортзала, где другие сдавали экзамен. Вы сами знаете, чтобы в нем участвовать, нужно представить разрешение на работу. Мое разрешение чисто случайно в тот момент было у меня в кармане. Если бы у меня его не оказалось, я бы не потащился за ним домой. Сходил бы в кино, как обычно, и не был бы сейчас здесь, не умирал бы в такой милой компании.

Все молча слушали его.

— Я прошел физические тесты, рассказал о своих целях и так далее. И вдруг, уже в конце, вижу анкету на трех страницах. Написано: «Просьба ответить на следующие вопросы по возможности объективно и честно». Ну, думаю, еще какое-то дерьмо. А дальше я оборжался. Такие идиотские вопросы, сдохнуть можно.

— Ага, как часто вы ходите по-большому, — сухо сказал Бейкер. — Нюхали ли вы табак?

— Ну да-да, в этом роде, — подтвердил Абрахам. — Я и забыл уже про этот хренов табак. В общем, наплел им чего положено, ну, вы понимаете, и потом перешел к эссе насчет того, почему я чувствую себя готовым. Мне и думать-то не о чем было. Потом к нам подошел какой-то кретин в военной форме и сказал: «У вас пять минут. Прошу всех закончить вовремя». Так что я написал: «Чувствую, что готов к участию в Долгой Прогулке, потому что я раздолбай и с. сын, без меня мир станет лучше, а если я вдруг выиграю и разбогатею, то накуплю картин Ван Гога и развешаю во всех комнатах своей виллы, закажу себе шестьдесят первосортных шлюх и не стану никого беспокоить». Потом подумал минуту и добавил в скобках: «Каждой из шестидесяти шлюх в старости я буду выплачивать пенсию». Я думал, они взбесятся. Потом, примерно через месяц, когда я уже обо всем забыл, вдруг получаю письмо, где говорится, что меня признали готовым. Я чуть джинсы не обмочил.

— И после этого тебя включили в списки? — спросил Колли Паркер.

— Ну да. Это трудно объяснить. Понимаете, все сочли это хорошей шуткой. Моя девушка предложила сделать с письма фотокопию и перевести ее на майку, ведь она считала, что я отмочил лучшую шутку века. И все остальные смотрели на это точно так же. Мне жали руку и говорили что-нибудь вроде: «Привет, Аб, здорово ты надрал Главному яйца!» Было так смешно, что из-за этого я иду до сих пор. И должен вам сказать, — добавил Абрахам с болезненной улыбкой, — этот смех, по сути, был бунтом. Все считали, что я буду до самого конца драть Главному яйца. А потом я однажды проснулся участником Прогулки. Я попал в основной состав, мою фамилию вытянули шестнадцатой. Так что в итоге оказалось, что это Главный надрал яйца мне.

По рядам Идущих прошел негромкий гул, отдаленно напоминающий веселый смех. Гаррати поднял голову. Огромный дорожный указатель над их головами сообщал: ОГАСТА 10.

— Ты мог бы умереть от смеха, верно? — заметил Колли.

Абрахам долго молча смотрел на него, потом мрачно сказал:

— Отец-основатель не слишком доволен.