Они миновали поворот, и их весело приветствовали дети, высыпавшие из домика на колесах.
— Да, — сказал Гаррати.
— Зачем?
Он посмотрел на Гаррати, но его опустошенный взгляд был, вероятно, обращен внутрь.
— Я хочу тебе помочь, — сказал Гаррати.
Макврайс глянул вниз, на левую ногу.
— Мне больно. У меня теперь плохо двигаются пальцы на ногах. Не сгибается шея и болят почки. Гаррати, моя девушка оказалась сукой. Я пошел на Долгую Прогулку по тем же причинам, по каким другие нанимаются в Иностранный легион. Как сказал один великий поэт рок-н-ролла, я отдал ей сердце, она в него всыпала перца, давайте ж сыграем скерцо.
Гаррати молчал. Половина одиннадцатого. До Фрипорта еще далеко.
— Ее звали Присцилла. Ну, догадываешься? Я был типичным маленьким романтиком, мое второе имя Мун-Джун.[19] Я целовал ее пальцы. Я даже читал ей Китса на заднем дворе, когда дул подходящий ветер. У ее отца были коровы, а запах коровьего дерьма, мягко говоря, плохо сочетается с поэзией Джона Китса. Может, стоило почитать ей Суинберна,[20] когда ветер дул в другую сторону. — Макврайс усмехнулся.
— Ты искаженно представляешь свои чувства, — сказал Гаррати.
— Нет, Рей, это ты все видишь в ложном свете, хоть это и не имеет значения. Помнится же только Великая Сказка, а не то, как ты шептал в ее коралловое ушко слова любви, а потом приходил домой и терзал свою плоть.
— Ты по-своему искажаешь, я по-своему.
Макврайс, казалось, не услышал его.
— Для всех этих вещей слова слишком тяжеловесны, — сказал он. — Джей-Ди Сэлинджер…[21] Джон Наулз… даже Джеймс и Кирквуд и этот тип Дон Бридс… Понимаешь, Гаррати, все они разрушили отрочество. Сейчас шестнадцатилетний мальчишка уже не в состоянии сколько-нибудь чистым языком говорить о муках первой любви. Сразу начинаются грубости в духе этого гнусного Рона Говарда.
Макврайс рассмеялся, слегка истерически. Гаррати понятия не имел, о чем толкует Макврайс. Он-то не сомневался в своей любви к Джен и ни капельки ее не стыдился.
Они шли, шаркая ногами. Гаррати ощущал, что отрывается правый каблук. Скоро гвозди не выдержат и каблук отлетит. Сзади закашлялся Скрамм. Гаррати волновала только Прогулка, а не вся эта муть насчет романтической любви.
— Но все это не имеет отношения к моей истории, — сказал Макврайс, словно читая его мысли. — Так насчет шрама. Это случилось прошлым летом. Нам обоим хотелось убежать из дома, подальше от родителей, от коровьего дерьма, чтобы наша Великая Сказка началась всерьез. И вот мы с ней устроились на работу на фабрику, где делали пижамы. Как тебе, Гаррати? Производство пижам в Нью-Джерси!
Жили мы в отдельных квартирах в Ньюарке. Знатный город Ньюарк, в иные дни там можно понюхать дерьмо сразу всех коров штата Нью-Джерси. Родители наши покочевряжились, но, так как жили мы раздельно и устроились на неплохую летнюю работу, кочевряжились они не слишком. Я жил с двумя другими ребятами, и у Прис было три соседки. Мы отправились туда третьего июня: сели в мою машину и около трех остановились в каком-то мотеле, где избавились от проблемы девственности. Я чувствовал себя вором. Ей не очень хотелось, но она решила сделать мне приятное. Мотель назывался «Тенистый уголок». Когда мы закончили, я опорожнил свои причиндалы в туалете «Тенистого уголка» и прополоскал рот водой из стакана в «Тенистом уголке». Очень романтично, очень возвышенно.
Потом мы приехали в Ньюарк нюхать коровье дерьмо и думать о том, что здесь не то коровье дерьмо. Я отвез ее и поехал к себе. В следующий понедельник мы приступили к работе на Плимутской фабрике ночной одежды. Знаешь, Гаррати, там было не совсем как в кино. Там здорово воняло, мой бригадир оказался козлом, а в обеденный перерыв мы постоянно швыряли клубками в крыс, которые шныряли среди тюков. Но меня это не очень трогало, так как это была любовь. Понимаешь? Это была любовь.
Он сплюнул на обочину, глотнул из фляги и крикнул, что ему нужна новая. Дорога была неровная и к тому же в гору и Макврайс с трудом переводил дыхание.
— Прис работала на первом этаже и тешила взоры идиотов туристов, которые не находили ничего лучшего, чем глазеть на здание, в котором для них шьют пижамы. Там, у Прис, было неплохо. Стены выкрашены в пастельный тон, хорошее современное оборудование, кондиционеры. Прис там пришивала пуговицы с семи до трех. Ты только представь себе, по всей стране мужчины носят пижамы с пуговицами, пришитыми руками Присциллы. От такой мысли согреется даже самое черствое сердце.
Я работал на пятом. Где тюки. Видишь ли, внизу красили нити, затем посылали наверх по трубам с горячим воздухом. Когда партия заканчивалась, они давали звонок, и тогда я открывал ящик и видел в нем груду нитей всех цветов радуги. Я выгребал их оттуда, укладывал в тюки на две сотни фунтов, волок эти тюки к другим таким же. Оттуда специальная машина забирала их, разделяла нити, и они поступали на ткацкий станок. Какие-то славные ребята резали готовую ткань, шили из нее пижамы, которые шли вниз, в ту милую комнату на первом этаже, где Прис пришивала к ним пуговицы, а всякие тупоголовые мужики глазели на нее и других девушек сквозь стеклянную стену… как сейчас народ глазеет на нас. Гаррати, я доступно излагаю?
— Шрам, — напомнил Гаррати.
— Я отвлекаюсь, да?
Дорога по-прежнему шла в гору. Макврайс вытер лоб ладонью и расстегнул рубашку. Лес волнами простирался впереди, а на горизонте показались горы. Их вершины на фоне неба выглядели как зубья ножовки. Наверное, милях в десяти впереди, едва различимая в знойном мареве, над морем зелени торчала верхушка пожарной каланчи. Дорога змеилась среди бескрайнего леса.
— Сначала было море восторгов, счастья и Китса. Я еще трижды входил в нее, каждый раз в машине на шоссе и каждый раз на фоне запаха коровьего дерьма, который просачивался в машину с ближайшего пастбища. А еще, сколько бы я ни мылил голову, я никак не мог избавиться от застрявших в волосах волокон, а хуже всего было то, что она стала отдаляться от меня, стала возвышаться надо мной. Я любил ее, я ее правда любил, я знал это, но я уже не мог говорить с ней так, чтобы она меня понимала. Я даже не мог обладать ею. Всюду был этот запах коровьего дерьма.
Понимаешь, Гаррати, оплата труда на фабрике сдельная, то есть ты получаешь определенный процент в зависимости от того, сколько сделано сверх установленного минимума. Я был неважным рабочим. Делал в день в среднем двадцать три тюка, тогда как норма была что-то около тридцати. И это не добавляло мне популярности среди ребят, так как из-за моей низкой производительности страдали и они. Харлан в красильном цеху страдал, потому что не мог быстрее отправлять партии нитей наверх. Ральф, тот, кто опустошал тюки, недорабатывал из-за того, что я мало ему подносил. Малоприятное положение. Они позаботились о том, чтобы мое положение стало малоприятным. Понял?
— Ага, — сказал Гаррати, провел ладонью по затылку и обтер руку о штаны. На них осталось темное пятно.
— А Прис на своих пуговицах зарабатывала. Иногда по вечерам она часами рассказывала мне о своих подружках. Сколько эта делает, сколько та. А главное — сколько делает она сама. А она делала — и, соответственно, получала — достаточно. И я почувствовал, что означает соревноваться в заработке с девушкой, на которой хочешь жениться. В конце недели я вез домой чек на 64 доллара 40 центов и волдыри на ладонях. Она в неделю получала около девяноста и тут же неслась в банк. А когда я предлагал ей сходить куда-нибудь, по ее реакции можно было подумать, что я предложил ей убить человека.
И я прекратил ее трахать. То есть я бы предпочел выразиться поизящнее — прекратил ложиться с ней в постель, но постели-то у нас с ней и не было. Я не мог привести ее к себе, так как там, как правило, человек шестнадцать баловались пивком, и у нее дома тоже постоянно кто-то был — так по крайней мере она говорила, — а на номер в мотеле у меня не было денег и я, естественно, не мог предложить ей разделить расходы на это, так что просто трахал ее на заднем сиденье машины на шоссе. Могу сказать только, что ей это становилось неприятно. Я это знал и уже начинал ее ненавидеть, но продолжал любить, так что предложил ей выйти за меня замуж. Немедленно. Она стала юлить, стараясь от меня отделаться, но я заставил ее ответить прямо — да или нет.
