Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Виктор сидел в вольтеровском кресле, в бессильной ярости сжимая кулаки. Жаль, что он не нашел времени задать несколько вопросов Морису Ломье! Время от времени он бросал гневные взгляды на стенные часы, раздражавшие его своим назойливым тиканьем. Казалось, оно становилось все громче и громче, заполняя всю комнату. Виктор отвернулся, словно надеясь, что проклятое письмо исчезнет. Но оно, разумеется, никуда не делось. Он взял его, хотя ему казалось, что бумага жжет пальцы. Развернул.

Дорогая, милая Таша!

Вот видишь, я пишу тебе по-французски, потому что теперь это твой язык. Я рад, что все у тебя хорошо. Благодарю за милое письмо. Что касается денег, не беспокойся, я выпутаюсь. Приеду в Париж в среду вечером и остановлюсь в недорогой гостинице «Отель де Пекин» — мне ее посоветовали. Я сгораю от желания сжать тебя в объятиях и увидеть твои успехи в живописи. Я давно жду этой минуты, но, как ты знаешь, обстоятельства были против меня. После Берлина — такого строгого, застегнутого на все пуговицы, — я мечтаю сесть рядом с тобой за круглым маленьким столиком на веранде какого-нибудь легкомысленного кафе… О Париж! Жизнь прекрасна! Недаром у нас говорится: «Во Франции я счастлив, как бог[89]».

До скорого свидания, дорогая.

Старый, горячо любящий тебя безумец.

Виктор перечитывал письмо снова и снова. Странное чувство охватило его: будто тело осталось в кресле, а сам он, легкий, невесомый, парит где-то высоко. Он не мог пошевелиться.

А потом на него набросилась боль. В горле встал ком, руки дрожали. Ревность накатывала волнами, казалось, он в ней вот-вот утонет. Он знал мужчин, которые не придавали значения чувствам, и считал себя одним из них — скользил от одного романа к другому, не заботясь о том, что творится в душе подруг, следуя лишь собственным желаниям, подчиняясь привычке. Так было до встречи с Таша.

Что это за «старый безумец»? Таша как-то раз упомянула об одном из своих бывших возлюбленных — скульпторе из Берлина. Неужели Ганс? А кто же еще? Что с того, что он женат, Таша любила его.

Виктор сложил письмо и сунул в карман. Зря он его прочитал. Разочарование сменилось угрызениями совести, а потом — уверенностью, что ему не пережить утрату Таша.

Он пытался убедить себя, что она отправилась в Барбизон, и нашел этому тысячу доказательств. Какой бы придумать предлог, чтобы оправдать свой визит к Ломье и при этом не выглядеть идиотом?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Суббота, 16 апреля

Сон пошел Анне на пользу. Она отдохнула, согрелась, ее накормили сытной гороховой похлебкой, она почистила обувь и даже получила от администрации теплую накидку — пожертвование какой-то богатой дамы. Пора было возвращаться к себе. Однако стоило ей выйти на улицу, как в животе у нее словно лег холодный камень. Страх вернулся отголоском ночного кошмара, в котором Ахилл Менаже с окровавленным ртом гнался за ней, а потом превратился в ворона с острым клювом. Анна проснулась вся в поту на заре холодного серого дня. Соседку по-прежнему бил кашель.

Не зная, как поступить, Анна прислонилась к стене. Она сразу же замерзла. Руки, судорожно сжимающие края накидки, казались двумя белыми пятнами на черной ткани.

Мимо нее быстрым шагом прошел мужчина. Остановился, повернулся, окинул ее оценивающим взглядом.

— Малышка, что-то у тебя усталый вид. Ночка выдалась жаркая, а? Бьюсь об заклад, у тебя еще остались силы! Пойдешь со мной?

Анна, разом очнувшись, бросилась к булочной, гневно крикнув:

— Отвали, скотина!

Буржуа, разозлившись, обратился к прохожим:

— Вы видели, как она приставала ко мне? Бесстыжая!

И он попытался ухватить девушку за рукав. В этот миг из булочной вышел высокий молодой человек.

— Аттила! — воскликнул он с сильным акцентом уроженца юго-востока и, схватив буржуа за воротник, отшвырнул его в сторону. Тот поспешил прочь, а спаситель Анны поглядел на нее и, приподняв шляпу, произнес: — Святая Женевьева!

Анна, окончательно сбитая с толку, не решалась и рта раскрыть. Не хватало еще, чтобы и этот прицепился к ней.

— Не бойтесь, я в здравом уме. Просто вы точь-в-точь — героиня моей пьесы, именно такой я себе ее и представляю!

— Пьесы? — несмело переспросила Анна.

— Драма в пяти актах под названием «Святая из Лютеции»! Еще две сцены — и я завершу мой труд! — гордо объявил незнакомец и откинул назад длинные волосы.

— О, так вы писатель?

— Матюрен Ферран, драматург, — усмехнулся он и поклонился так низко, что Анна не удержалась от улыбки.

— Пресвятые угодники, вы улыбаетесь! Может, мне стоит сменить жанр и вместо трагедии написать комедию?

С этими словами он извлек из кармана булку, разломил пополам и протянул половину Анне.

— Так с кем я имею честь беседовать, о прелестная незнакомка?

— Меня зовут Анна Манчини.

— Ага. Вы землячка Данте и Ариосто! Могу ли я пригласить вас во французское кафе, мадам… или мадемуазель?..

— Мадемуазель.

Они сели за круглый столик в глубине полупустого зала. Хозяйка, пышная блондинка, поставила перед ними две огромные чашки горячего кофе, сливки и две тартинки на блюдце, потому что, объяснила она, ей нравится подкармливать художников и поэтов.

— Благодарю, мадам Нобла! Непременно приглашу вас на премьеру моей пьесы в «Театр Франсе»![90] — Матюрен ущипнул ее за пухлую щеку.

Дождавшись, пока хозяйка вернется за стойку, он шепнул Анне:

— Она уверена, что как только я прославлюсь, немедленно на ней женюсь. Насчет второго она ошибается.

Он рассмеялся и отпил кофе. Анна, сама не зная почему, испытывала доверие к этому длинноволосому чудаку. Поэтому, когда он спросил, чем она занимается, без колебаний ответила:

— Музыкой. Хожу по улицам и исполняю под шарманку итальянские и французские песенки. Кое-какие из них написал мой отец. Когда я пою — пусть даже при этом стою по колено в грязи, — мне так хорошо… Хочется, чтобы все, кто слушают меня, были счастливы. Иногда они принимаются подпевать — о, это такая награда для меня!

— Как я вас понимаю! Со мной творится то же самое, когда я пишу. Я уношусь в мир фантазий. Порой скачу галопом по лесам и степям с криком «Н-н-но!» и сражаюсь с врагами. Порой я — святая Женевьева и уговариваю жителей Лютеции покаянием и молитвой отвести от города полчища варваров. Пожмем друг другу руки, ибо наша встреча неслучайна!

Анна несмело коснулась его твердой, горячей ладони.

— Да вы совсем замерзли, — покачал головой Матюрен. — Это никуда не годится. Мадам Нобла, принесите нам коньяку!

Анна запротестовала, но Матюрен настоял, чтобы она сделала хотя бы глоток. Она поморщилась и закашлялась, а он рассмеялся.

— Я и сам вчера чертовски замерз в своей конуре. Пришлось отправиться к коллеге по лицею Вольтера. Я там наставник.

— Наставник?

— Наставник, воспитатель… Увы, неделю назад меня уволили. Нечего, мол, было читать ученикам аморальный рассказ. Они называют аморальным — Мопассана! Правда, я еще продавал школярам лотерейные билеты. Тому, кто вытянет счастливый номер, должна была достаться моя шляпа… Ба! Жизнь — череда невзгод, к которым нужно относиться философски. Найду другую работу. Черт, я все болтаю, а вам, должно быть, пора возвращаться к шарманке.

Анна помрачнела.

— К сожалению, моя шарманка… осталась дома, а я боюсь туда возвращаться. Сегодня я спала в ночлежке.

— Понимаю… что ж, влюбленные ссорятся, это бывает. — Он задумчиво пощипывал бородку.

— Нет, вы не понимаете… Вчера утром я завтракала, когда…

— Ни слова больше! Это ваша тайна. Итак, как я уже сказал, угля у меня маловато, но какое-никакое жилье есть. Не «Гранд-Отель», конечно, зато с видом на площадь Сент-Андре-дез-Ар. Если пообещаете сидеть тихо, как мышка, пока я сражаюсь с александрийцами, приглашу вас разделить со мной кров. Да, у меня еще есть целый мешок картошки! Вы можете занять кровать, а с меня довольно и кресла. Ну, что скажете?

вернуться

89

Немецкая пословица.

вернуться

90

«Театр Франсе» — Французский национальный театр, один из старейших в Париже, единственный репертуарный театр во Франции.

32
{"b":"140542","o":1}