Рив сошел с последней ступеньки, перенес трость в правую руку, и практически ринулся открывать дверь. Холодный ветер стал благословением и проклятием одновременно. Температура его тела ушла в свободный полет, но он хотя бы смог сделать глубокий, леденящий вдох, который заменил часть того, что его беспокоило, жгучим обещанием приближающегося снегопада.

Откашлявшись, он протянул руку врачу расы.

– Вы обошлись с телом моей матери с невероятным почтением. Благодарю вас за это.

Глаза Хэйверса за черепаховой оправой были полны не профессиональной, а искренней скорби, и он в сочувствующем жесте протянул ладонь в ответ.

– Она была особенной. Раса потеряла часть своего духовного огня.

Бэлла шагнула вперед, чтобы обнять врача, а Рив поклонился медсестре, которая оказывала помощь, зная, что она, несомненно, предпочтет к нему не прикасаться.

Когда эта пара вышла через переднюю дверь, чтобы дематериализоваться обратно в клинику, Рив какое-то время просто всматривался в ночь. Снова начинался крупный снегопад – не та мелкая пыль, что шла накануне вечером.

Ему стало интересно, видела ли его мать снег вчера вечером? Или же она пропустила этот последний шанс понаблюдать, как чудесные тонкие кристаллики падают с небес?

Боже, никто из них не обладал бесчисленным запасом дней. Бесчисленным количеством снегопадов, за которыми можно наблюдать.

Его мать любила смотреть, как падает снег. Всякий раз, она приходила в гостиную, включала внешнее освещение, а свет в доме гасила, и сидела, вглядываясь в ночь. Она сидела так, пока падал снег. Часами.

Интересно, что она видела? Что она видела в падающем снеге? Он никогда не спрашивал об этом.

Господи, ну почему все когда-нибудь заканчивается?

Рив закрыл дверь, отгораживая себя от зимы по ту сторону порога, и прислонился к толстой деревянной панели. Перед ним под огромной люстрой стояла его сестра, ее глаза ввалились, с уставшим видом она держала на руках свою дочь.

Бэлла не отпускала Наллу ни на миг с того момента, как умерла мать, и ребенок не возражал. Дочь спала на руках у матери, нахмурив бровки, как будто  не переставала взрослеть даже во сне.

– Когда-то я держал тебя так же, – сказал Рив. – И ты спала точно так же. Крепко.

– Правда? – Бэлла улыбнулась и погладила Наллу по спинке.

Сегодня вечером ребенок был одет в черно-белые ползунки со значком AC/DC, что вызвало у Рива невольную улыбку. Не удивительно, что его сестра забраковала всю эту жеманную фигню с уточками и зайчиками для новорожденных, что было охренительно. Благослови ее Бог. Если у него когда-нибудь будет ребенок…

Рив нахмурился и сразу же отбросил эту мысль.

– Что такое? – спросила его сестра.

– Ничего. – Да, только что впервые в жизни он подумал о том, чтобы иметь детей.

Может, это вызвано смертью матери?

Может, дело было в Элене, подсказала какая-то часть его.

– Хочешь что-нибудь поесть? – спросил Рив. – Перед тем как вы с Зи соберетесь домой?

Бэлла взглянула на лестницу. Сверху, из душевой, доносился шум воды.

– Да.

Рив положил руку ей на плечо, и они вместе пересекли зал, полный картин на стенах, а потом столовую со стенами цвета мерло[133]. За ней располагалась кухня, которая, в отличие от остальной части дома, была до прагматичности проста. Посередине стоял симпатичный стол, и Рив усадил свою сестру с младенцем на один из стульев с высокой спинкой и подлокотниками.

– Чего желаешь? – спросил он, подходя к холодильнику.

– У нас есть хлопья?

Он подошел к шкафу, где хранилось печенье и консервированные продукты, надеясь, что... «Фростед Флейкс»[134], да. Большая коробка с хлопьями стояла бок о бок с крекерами  «Киблер клаб» и сухариками  «Пепперидж фарм».

Достав хлопья, Рив посмотрел на упаковку и изображенного на ней Тигра Тони.

Проведя пальцем по мультяшному герою, он тихо спросил:

– Тебе все еще нравятся «Фростед Флейкс»?

– О, конечно. Мои любимые.

– Хорошо. Это меня радует.

Бэлла слегка усмехнулась.

– Почему?

– Ты... не помнишь? – он остановился. – Хотя, с чего тебе помнить это.

– Помнить что?

– Это было давно. Я наблюдал, как ты ешь их, и... это было так мило, правда. То, как ты их любила. Мне нравилось то, как ты их любила.

Он достал миску, ложку, пакет обезжиренного молока и поставил набор перед ней.

Пока она перекладывала Наллу так, чтобы правой рукой свободно взять ложку, он открыл коробку и тонкий пластиковый пакет, и высыпал хлопья.

– Скажи когда, – произнес он.

Тихий, шуршащий звук, с которым хлопья падали на дно миски, был таким нормальным, повседневным, и слишком громким. Как и их шаги вниз по лестнице. Как будто остановившееся сердце матери врубило на полную все звуки окружающего мира, пока он не почувствовал, что ему нужны затычки для ушей.

– Когда.

Он сменил коробку с хлопьями на картонную с молоком «Hood», и направил белый поток в хлопья.

– Еще раз, с чувством, с толком, с расстановкой.

– Когда.

Рив сел, завернул крышку и не придумал ничего лучше, как спросить ее, хочет ли она, чтобы он подержал Наллу. Но как бы неудобно ей не было есть, она не собиралась отпускать ребенка даже на время, и это хорошо. Даже лучше чем хорошо. Картина того, как она с комфортом устроилась за столом вместе со следующим поколением, успокаивала его.

– Ммм, – промурлыкала Бэлла, отправив в рот первую ложку.

В тишине, воцарившейся на кухне, Рив позволил себе вернуться в другую кухню, в прошлое, когда его сестра была гораздо моложе, и он еще не превратился в такое чудовище. Он вспомнил ту самую миску с хлопьями Тони, которую не помнила Бэлла, ту, которую она вычистила до дна, и захотела вторую порцию, но ей пришлось бороться с тем, чему учил ее ублюдок отец: что все женщины должны быть стройными и никогда не просить добавки. Рив бесшумно подбадривал ее, когда она пересекла кухню их старого дома и вернулась в кресло с коробкой хлопьев. Когда она налила себе еще одну порцию, у него на глаза навернулись кровавые слезы, и ему пришлось быстро ретироваться в ванную комнату.

Он убил отца по двум причинам: из-за его матери и Бэллы.

Одной из его наград стала относительная свобода Бэллы есть столько, сколько она хочет. Другая заключалась в том, что он больше никогда не увидит синяки на лице матери.

Он подумал, что сделала бы Бэлла, узнай она о том, что он совершил? Возненавидела бы его? Может быть. Он не знал, насколько хорошо она помнила творившееся насилие, и в частности то, которому подвергалась их мамэн.

– Ты в порядке? – вдруг спросила она.

Рив пригладил свой ирокез.

– Да.

– Порой тебя трудно прочитать. – Бэлла адресовала ему легкую улыбку, будто хотела убедить, что не имела в виду ничего плохого. – Я никогда не знаю, в порядке ли ты.

– Я действительно в порядке.

Она осмотрела кухню.

– Что ты собираешься делать с этим домом?

– Придержу его, по крайней мере, еще на полгода. Я купил его полтора года назад у человека, и мне придется держать его в собственности еще немного, иначе не получу прибыли на вложенный капитал.

– Ты всегда умел обращаться с деньгами. – Она наклонилась, чтобы положить в рот очередную ложку с хлопьями. – Могу я спросить тебя кое о чем?

– О чем угодно.

– У тебя есть кто-нибудь?

– В смысле?

– Ну, знаешь... женщина. Или мужчина.

– Ты думаешь, что я гей? – Когда он засмеялся, Бэлла густо покраснела, и ему захотелось крепко-прекрепко обнять ее.

– Ну, ничего страшного, если это так, Ривендж. – Она кивнула, как будто ободряюще похлопала его по руке. – Я хочу сказать, возле тебя никогда не было женщин, никогда. И я не хочу предполагать... что ты... ах... Ну, днем, когда я направлялась в твою комнату, чтобы проверить как ты, я слышала, что ты разговариваешь с кем-то. Не то чтобы я подслушивала, нет... О, черт.