– Эх, скажи мне кто утром, что – я! ...кого-то на молитву подбивать буду – засмеял бы.
– И то, что это ты развеселился-то?..
– Да вот, понимаешь, мне ж эту вот кобылу, ребята, на обратном пути на себе на горбу тащить придется. Разве это не смешно?
– Кобылу на себе?! Это ж зачем же?
– Обещал. В ведь придется тащить.
– Ну как мимо нас потащишь, подсобим.
– Нельзя. Обещал, что один... Ладно, прощевайте, селяне, мне ведь не скакать, лететь велено, ласточкой лететь, не зря же подо мной скакун из Тамерлланова стана...
Изрядная толпа бородатых насупленных мужиков перегородила дорогу.
– ...Не отдадим святыню...
– ...И ваш архиерей нам не указ...
– ...Да что там, да подкупили они его, они Московские такие...
– ...Все себе забрать Москва хочет..
– ...Обнесем крестным ходом вокруг города...
– Правильно! И довольно с того, а то – в Мо-ск-ву...
Елецкий Владимир пошел к толпе.
– Здорово, Владимирцы! Мир вам и благоденствие. Только не будет вам ни мира, ни благоденствия, коли не отпускаете на крестный ход образ сей Пречистой...
– Не, глянь, мужики, они еще и угрожают.
– Да Москва всегда токо на силе стояла...
– Не москвич я, владимирцы, поклон передаю вам от сожженного Ельца. И поклон не откуда передать, один я остался. Видел живого Тимура как вас вот вижу, ближе даже. Войско, вам предназначенное, наблюдал. В Ельце один я остался. Здесь никого не останется. Это он твердо обещал, а слово он держит. Образ малый сей иконы, список с вашего, защищал я, чудом Царицы Небесной цел и жив он. Сейчас владыко Киприан ему об нас с вами молится. Не пойдем против воли Матери Божьей, пойдем крестным ходом в Москву...
– ...Не, опять они про Ее волю! Гляди-ка каки знающие.
– ...Никто Ее воли не знает!...
– ...Не отдадим!...
– Я знаю Ее волю. Отдадуте! – вперед выдвинулся князь Данила.
Мужики из толпы оторопели. Мгновенно наступила тишина и князь Данила мгновенно ей воспользовался. Он поднял вверх руку и во всю мощь своих легких гаркнул:
Да, я, князь Данила, слуга Государев, кстати я не Московский.
– ...Москва все поглощает...
– Не перебивать! Я – знаю Ее волю. Ее воля прежде всего в том, что б этот чудо-собор, вами построенный, собор в честь Ее Успения, что б он целым и невредимым до скончания веков стоял. А в Соборе, что б образ Ее, главный образ Ее на Руси, – был, и что б тоже до скончания веков.
– ...Был... Уносите же...
– Не уносим! А в столицу крестным ходом несем. А не понесем... не перебивать!! Не понесем – так и собор этот разрушен будет и икона великая сожжена будет. И ваше «скончания веков» здесь будет в огне и под саблями и копытами Тамерлана. Вместе с собором этим и иконой. И она вам этого не простит. А в Столицу несем, потому что – Столица, потому что Тамерлан на нее первей всего идет. Не будет столицы и державе конец. Всегда так. А без нее, без иконы этой, столица беззащитна.
– ...Так войско же пошло...
– Войско только на этот крестный ход и надеется. Вся Русь надеется. А вы, подлецы, на пути встали. Да всего лишь в доме... Не просто в доме, а в Доме Пресвятой Богородицы из одной светелки в другую нарисованный образ хозяйки переносим Освещенный и всеми чтимый. До может завтра Ее же таким же крестным ходом в Смоленск понесем. А ведь и понесем, придется. Тефтоны-ляхи оттуда на нас скалятся и зубы не перестают точить. Да и кто на нас не скалится. И я и понесу ее в Смоленск из Москвы. С вами ж вместе. А оттуда на Дон, коли понадобится.. Дорогу! Все, кто ходить может, все вслед за иконой за нами. И чтоб пение ваше и колокола в стане Тамерлана слышали!...
– ...Чего пристыл, елецкий, вперед за мной...
– Ну и глотка у тебя, князь Данило.
– Сам не ожидал.
– И я не ожидал, думал юлить будешь.
– Нет, с этими не поюлишь, не ляхи, эти сразу на вилы.
– Ты, это, князь Данило, за богохульника-то прости что-ли...
– Да уж чего там, было, не отвертеться теперь.
– Уже отвертелся, считай.
– ...Эх, ну, берем что ли, благословили уже. Никогда столько попов вместе не видал все в праздничном, что ли правда со всей Владимирщины?
– Как не видел? В Москве-то? Да их на день Егория Победоносца в Москве больше... на крестном ходе...
– Эх, елецкий, давно я на этих празднествах не бывал... А скажи кто вчера, что с тобой икону эту потащу, так плюнул бы в того.
– Эк тебя на плевки-то разбирает, плеватель. Ну, а скажи, а сам-то веришь, что как ты им проорал тут, здорово проорал, так и есть, что спасительницу несем в Москву?
Вздохнул князь Данила тяжким вздохом:
– Нет, елецкий, нет увы... Я выполняю великокняжеский приказ.
– Хорошо, однако, выполняешь.
– Ну, если я знаю, что, когда и как ляху – немцу сказать, то уж нашим-то...
– Оно и – да, оно и – ладно... приказ выполнил ладно, глядишь и в душе отложится. Ведь в самом деле, спасительницу несем, князь Данило.
– ...Да донесем ли, это ж толпища-то!.. Эй, растопчите ведь, свалите, оглоеды...
– Приложиться спешат.
– Гляди и плачут.
– Так ведь о спасении просят—плачут, ну и – прощуются...
– Да, может, назад понесем.
– Э, нет, Москва назад ничего не отдаст. Да и то, где же, как не в стольном граде Владимирской пребывать...
– Не, ну это, невозможно!.. Да не прите вы!...
– Пожалей глотку, князь Данило, в пути на другое сгодится, переть все равно будут.
– Не гляди, дети под ногами... Куда ты?! Задавят!
– К Цалице Небесной плилозыться...
– Плилозиться!.. – Князь Данило поймал мальчишку за шкирку и поднял его к иконе:
– Прикладывайся, шельмец,... подстрахони, елецкий.
– ...Мамка, мамка, я плилозылся...
– ...Ну и ручищи у тебя, князь Данила! Думал завалимся...
– Однака тяжела ноша, нести долго. Не сопреем?
– Донесем. Кто хоругви несет, тем тяжельше. Потужимся. Это тебе не с ляхом юлить.
– Это тебе не плуг за кобылой поправлять.
– Да, взялись за плуг, князь Данила, да не обернемся... Эх, Царица Небесная, спаси землю русскую...
***
Долго смотрел митрополит Киприан на Владимирскую из Ельца. Пытался представить, как на нее смотрел, что видел в ней Тамерлан.
Большим мастером был неизвестный иконописец со скрупулезной, дотошной точностью скопировал он икону. Абсолютная копия. Сколько Киприан не видел списков с Владимирской, точной копии сделать никто не мог, ибо невозможно скопировать эти глаза, этот взгляд – приникающий, успокаивающий и взыскующий вместе, при чем все эти три качества на самом высшем недоступном для любой кисти уровне. Ибо как ни манипулируй красками, геометрией линии и точек, из которых составляется изображение, как ни изыскивай соотношение цветов, как ни вымучивай из себя всего мастерства – знания движения выражений лиц человеческих, никогда не положить тебе того единственного штриха, той единственной точки, которая сделает изображение женского лица единственным вселенским ликом Девы – Богоматери. Нету в природе того штриха, той точки, не причем здесь любое мастерство. Что б снизошел на штрих, на точку тот Дух, творящий из лица святой лик, нужна сверх молитва, нужна рука евангелиста Луки, смотрящего на живую Матерь Божью. И вот неизвестный это сделал. Или так Киприану казалось? Ибо очень ему сейчас хотелось увидеть то, что присутствовало только у Владимирской, Ее единственность, Ее вселенскость. Это – Сама Богородица... И только мы, русские, эту вселенскость видим-воспринимаем. Вообще само то, что иконы вообще есть, что или переполнена Русская земля, воспринималось сейчас как чудо, как вселенская богоизбранность того чуда-понятия «Святая Русь», которому беззаветно отдался служить митрополит Киприан и частью которого себя считал.
Он зашторил окно, зажег свечу перед ликом и встал на колени. Маленькое узенькое пламя походило на желтую самосветящуюся кисточку. И пятно тусклого света на Богородичьем лике... «Пресвятая Богородица, спаси землю русскую!» – прошепталось тихо. Тихо, но страшно. Воплем взывающим, шепотом прошептанным.
