Присматривать за Джилли было все равно что за простодушным ребенком, но Монку это даже нравилось — никогда прежде он не чувствовал, что живет такой полной жизнью. Пожалуй, только в этом они были не похожи: он — сама осторожность, Джилли — кипучий энтузиазм без оглядки на последствия, на все эти мелочи жизни вроде того, что ФБР, к примеру, может выследить их по карте, которой она так безрассудно воспользовалась.

Монк и не подумал ставить это ей в вину. Наоборот, он винил себя зато, что вовремя не уничтожил использованные карты. Человек методического склада, он держал их в особом отделении чемоданчика, куда Джилли рано или поздно должна была сунуть нос. Обнаружив карты, она пустила в ход первую же из них.

Новичкам везет, таков закон жизни. Все в конце концов обернулось к лучшему: пронырливый Джон Пол не замедлил объявиться. Одна мысль об этом приводила Монка в восторг. Он прекрасно знал, что вот уже год тот пытается напасть на его след (перехватил ряд телефонных звонков, в которых Джон Пол наводил о нем справки в правоохранительных органах различных стран Европы). Такое бульдожье упрямство сулило крупные неприятности, и Монк был счастлив, что подвернулся шанс покончить с Джоном Полом раз и навсегда, не просто прикончив его, но и дав Джилли возможности поиграть с ним, как кошка с мышью. В этом было столько извращенного удовольствия! Поистине жизнь расцветилась новыми красками.

Даже строить первые, еще туманные планы было наслаждением. Жертвы еще ни сном ни духом не ведали о том, что их ждет, и жили безмятежно, а Джилли уже была с головой в работе: не ложилась допоздна, изучая заметки, сопоставляя, анализируя, — словом, сплетая паутину идеальной интриги. Прекрасная возлюбленная Монка обожала козни, происки, возбуждение погони, но более всего — риск и довольно скоро научила его наслаждаться всем этим в той же мере. Что и говорить, они во всем дополняли друг друга, и никто не чувствовал себя обделенным: Монк соглашался на все, даже если планы менялись в последнюю минуту, а Джилли щедро вознаграждала его за это.

В постели она была на редкость изобретательна. Случалось, что, вспоминая прошлую ночь (все, что делал он и что позволял делать с собой), Монк краснел, как мальчишка. Однако вместо того, чтобы стать еще циничнее, он превратился в романтика и не стыдился этой перемены. В своей слабости к Джилли он видел скорее достоинство, чем недостаток, и всем сердцем верил, что они вместе встретят старость (разумеется, если раньше он не скончается в постели от истощения).

Слабость к Джилли (или, вернее сказать, одержимость) заполняла равно часы его бодрствования и его сны. Теперь он был осторожен вдвойне, потому что на карте стояла безопасность его подруги.

Именно из таких соображений он отговорил ее от идеи похитить Эвери и в долгой доверительной беседе рассказать, что представляет собой Кэрри на самом деле. Что за наивный ребенок она, его Джилли! Всерьез полагала, что может обратить дочь в истинную веру. Пришлось объяснить, что Эвери уже слишком взрослая и непоправимо отравлена тлетворным влиянием семьи, в которой выросла. После стольких лет она просто не способна поверить, какую любящую мать потеряла.

При всей своей одержимости Джилли Монк был не слепой и видел ее недостатки, в том числе извращенное представление о материнстве. С ее точки зрения, тот факт, что она произвела Эвери на свет, давал ей право на безраздельную власть над ней — иными словами, право собственности. Она и говорила о дочери не как о личности, а как о некоей фамильной драгоценности, которая должна была перейти к ней, но незаконно досталась сестре. Точно так же ее ненависть к Кэрри была болезненным чувством, воспаленной раной в душе. Тем поразительнее было ее терпение в час мести. Человеку вроде Монка это внушало глубокое уважение.

Джилли настаивала на том, что сама, лично нажмет кнопку, которая разнесет дом на куски, и гордо заявляла, что не уронит ни слезинки, потому что Кэрри получит только то, что заслужила. Из-за нее она вынуждена скитаться и ничего не добилась в жизни, из-за нее дочь ненавидит родную мать — иными словами, она суть и причина всех бед и страданий, что когда-либо выпадали на долю Джилли. Будет только справедливо, если она умрет в муках на глазах той, кому так насолила.

Все эти оправдания были ни к чему — Монку не пришло бы в голову осудить свою подругу за жестокость. Разве она не принимала его таким, как есть, со всеми грехами, прошлыми и будущими? Кто он такой, чтобы бросать первый камень?

Однако, чтобы держать ситуацию под контролем, приходилось все время быть начеку. Например, история с заброшенной штольней. Джилли почему-то решила, что Эвери и Джон Пол с ходу туда сунутся, попавшись на такую примитивную приманку, как шарфик Кэрри. Монку полагалось дождаться этого, потом взорвать штольню так, чтобы завалило вход, и вернуться к пленницам, чтобы вместе с Джилли довести дело до конца.

Однако Монк, не столь наивный, ни минуты не верил в то, что Рейнар попадется на удочку. Правда, он верил в другое — что того (не говоря уже об Эвери) удастся поймать на мушку. Потом осталось бы только сбросить тела в штольню и взорвать ее. К сожалению, шанс был упущен, когда эти двое прыгнули в реку.

Конечно, не шло и речи о том, что все потеряно, нужно было просто загнать дичь, чем Монк теперь и занимался. Приходилось наверстывать время (немало его ушло на то, чтобы вернуться к машине и найти переправу), однако на колесах погоня шла не в пример быстрее. Горная дорога вскоре должна была привести Монка туда, куда, как он полагал, направлялись и беглецы. Не было никакого смысла идти по следу, потому что морские пехотинцы не оставляют следов.

Не так давно, изучая своего преследователя, Монк собрал на него изрядное досье и знал основные вехи его жизни не хуже, чем ФБР. Надо признать, они произвели на него известное впечатление. По сути, они с Рейнаром были одного поля ягоды (каждый хороший солдат — профессиональный киллер, разве не так?) и при других обстоятельствах могли бы стать друзьями. Отличие состояло лишь в том, что сам он убивал ради денег, а его противник — ради славы. Возможно, Рейнар полагал, что это делает его неподсудным, но в глазах Монка это делало его разве что болваном.

Жаль, очень жаль, думал Монк, изучая досье. Будь все иначе, как чудно они могли бы посидеть за холодным пивом, вспоминая былые подвиги, обмениваясь опытом. Куда там! Рейнар мнил себя карающей десницей, носителем высшего правосудия и никогда не опустился бы до беседы с меркантильной личностью. Правда, если верить досье, в данный момент он переживал некий кризис или срыв, почему и был отправлен в бессрочный отпуск. Но верилось с трудом. Такие, как он, не знают срывов. Скорее Рейнар сам ушел с работы, когда понял, что со все большим наслаждением нажимает на курок и что упоительное чувство власти над чужой жизнью и смертью давно заменило ему честь. Иногда Монк задавался вопросом, что думает о нем Рейнар и приходит ли тому в голову та же картина: как они двое за кружкой пива обсуждают тонкости охоты на человека. Он надеялся, что судьба даст ему шанс и, вместо того чтобы уложить противника наповал, он его только ранит, свяжет, вызовет на разговор, который будет длиться долго-долго… по крайней мере пока Рейнар не истечет кровью. Вряд ли он сумеет воспротивиться искушению похвастать перед равным себе.

В очередной раз поймав себя на таких мыслях, Монк смущенно усмехнулся. А еще обвиняет Джилли в неуемной фантазии!

Взгляд на часы напомнил, что время идет. Если он вскоре не выйдет на беглецов, придется отказаться от преследования и ехать туда, где ждет Джилли. Ей не терпится вернуться в горный дом и отправить сестрицу на тот свет. Что касается пленниц, они, конечно, обезумели от страха и сейчас царапают друг другу лицо. Во всяком случае, Джилли очень надеялась, что этим кончится.

Монк отбросил посторонние мысли и сосредоточился на главном. Мощный бинокль, верный спутник таких вылазок, помог осмотреться. К северу, примерно на расстоянии мили, обнаружилась наблюдательная вышка, с нее как раз спускался человек — очевидно, местный лесник. Монк не опускал бинокля, пока тот не достиг земли.