«Совсем другое дело!» — сказал себе Яша и аккуратно пошел вниз. Согнутая в локте левая рука была притянута ремнем к телу, — так идти было несравненно легче. Беспокоило то, что плечо он так и не перебинтовал — индивидуальный пакет остался в вещмешке, где-то на перевале. При осмотре раны он понял, что у него раздроблен сустав, и пуля, по-видимому, осталась в теле. «И пошла она! — констатировал Яша. — Пусть сидит, с-сука!»

Боль еще не вернулась, и он за час спустился в долину.

Сколько он прошел, и сколько прошло времени, Яша не знал. Вся ночь превратилась в одну сплошную, бесконечную и изощренную пытку. Несколько десятков шагов на подламывающихся ногах, падение, подъем, опять отрезок пути, снова падение. И так до бесконечности. Все на одном и том же фоне: зверская, раздирающая плоть невыносимая боль. Промедол….И опять все с самого начала.

На загадочном внутреннем автопилоте, ему удалось обойти два кишлака и перебраться то ли через речушку, то ли через большой арык. Когда начало светать, этот же голос подсказал уколоть очередную, предпоследнюю ампулу. Так он и сделал.

Яша, шатаясь, стоял посреди голого поля, в отдалении маячил небольшой кишлачок. И все. Гладкое, как стол, усыпанное округлыми, разновеликими камнями пространство, старое русло реки. Спрятаться совершенно негде. Тот, сидевший внутри, упрямо твердил: «В кишлак, в кишлак…» Словно ведомый за руку маленький ребенок, Яша поплелся к селению, твердя сквозь ссохшиеся губы: «Один хрен, убьют!» и «Самоубийца».

Перед кишлаком его ожидал маленький сюрприз: длинные, воткнутые в землю шесты, увешанные лаконичными черными лоскутами. «Это мы проходили, знаем: чума, проказа, брюшняк и прочая гадня…в общем, то, что нужно!»

Зайдя, на всякий случай, в самую середину небольшого кишлачка, Яша забрался в низкий загаженный подвал и, не дожидаясь начала пытки, уснул.

Разбудил его страшный хрип. Вырвавшись на мгновение из окутавшего тело липкого жара, Яша осознал, что заходится в хриплом стоне он сам. Предательское сознание его не оставляло и пришлось с ужасной мыслью «А дальше что?» вколоть себе последнюю ампулу обезболивающего.

Кошмар, наступивший через несколько часов описать просто невозможно. По силе спазмы были соизмеримы только с той минутой, когда он впервые после ранения пришел в чувство. Но вдобавок к не оставляющей его больше ни на минуту боли прибавился иссушающий жар.

Яша то проваливался в обморок, то вновь с рыданиями и стоном вырывался наверх. Даже внутренний цензор заткнулся. Боль разрывала сознание в клочья. Если бы Яша мог в те часы хоть на мгновение задуматься, он наверняка застрелился бы или, что более вероятно в той ситуации, подорвался бы на гранате. В какой-то миг, через неодолимо долгий период мучений, он окончательно рухнул в бездну небытия.

Когда Яша понял, что он все еще жив, стояла душная, темная ночь. Что-то переменилось. Он чувствовал горящее в высокой температуре тело, и боль была рядом, на месте, но что-то было не так. Он мог думать, мог терпеть, мог двигаться. Да и боль была уже не та: «Или притерпелся, или сама себе надоела, с-с-сука!» Даже второе Я вновь ожило и, как всегда, настойчиво толкало в спину: «Иди!»

Все плечо, шея, спина до позвоночника, половина груди и даже рука по самые пальцы распухли так, что ремень полностью врезался в тело. Сцепив зубы, ослабил. Полегчало. С трудом стянул с себя жилет с магазинами, забросил в угол. Туда же полетели и остальные гранаты. Одну, правда, все равно оставил — привесил на ремень, как раз около изуродованного плеча. И, опираясь на винтовку, как на костыль, выполз из подвала.

На смену поутихшей боли пришел новый враг — слабость. Каждый шаг он делал из последних сил. Десять-пятнадцать метров — и Яша повисал на своей винтовке. Несколько минут отдыха — и новая серия шагов.

Температура не падала. Страшно хотелось пить. Несколько раз ему удалось напиться из арыков, но теплая вода, переполняя желудок, не утоляла его жажды. И, отойдя от воды на полсотни шагов, Яша только из-за слабости не возвращался назад.

Сколько прошло времени, какое расстояние ему удалось одолеть, где примерно он находится — все эти вопросы для него больше не существовали. Подобно автомату, переставляя дрожащие, подламывающиеся ноги, Яша делал несколько шагов, останавливался и опять шел.

На каком-то отрезке пути он поймал себя на мысли, что по долине ползет только его тело, а разум находится в совсем другом, незнакомом ему месте. Перед глазами стояли дивные, нигде ранее не виданные, мягкие, золотистые пейзажи. Казалось, что это даже не реальность, а нарисованное, сделанное изображение. Какой-то новый, неизвестный ранее, принципиально иной вид искусства. Несколько минут ему понадобилось, чтобы стряхнуть, сбросить, настойчиво появляющуюся перед глазами картинку, и тогда он увидел то, чего в природе, а тем более здесь, вообще не могло существовать.

Метрах в пятидесяти от него, на небольшом, отдельно стоявшем на его пути деревце, резвилось несколько медвежат. Совершенно бесшумно изумрудно-зеленые, сотканные из светящихся тончайших неоновых волокон зверушки, довольно быстро перебираясь с ветки на ветку, казалось, играли друг с другом. Для полной идиллии не хватало лишь такой же, полупрозрачной, заботливой мамаши медведицы.

Яша, не останавливаясь и не сводя с дерева замершего взгляда, неизвестно каким образом прошел непомерно длинную для него дистанцию. Видение к этому времени уже исчезло. В нескольких шагах от него, слегка покачивая скудно освещаемыми луной ветвями, стояло одинокое дерево.

«Ну вот, галлюники. С чем и поздравляем!» — констатировал Яша и растянулся на земле. Минут десять он приходил в себя и вдруг осознал, что окружающая его действительность куда-то незаметно исчезла, вытесненная огромным, грандиозным, слабо мерцающим матово-зеленым монолитом, по всей площади которого было высечено более двух десятков гигантских букв неизвестного ему алфавита. Несмотря на то, что знаки были явно высечены, они не производили впечатления однородного с монолитом материала, а казались самостоятельными, живыми, одухотворенными существами, выглядывавшими из маленьких для них нор. Буквы были значительно темнее фона, но намного контрастней и ярче светились насыщенным и глубоким лимонно-салатовым светом.

Яша был умненьким мальчиком, выросшим в культурной семье, и имел общее представление обо всех более или менее известных письменностях, но то, что ему привиделось, было совершенно незнакомо.

Потом видение как бы разделилось. Он неожиданно наряду с алфавитом вновь стал видеть окружающий его пейзаж. Сказав себе: «Или я иду, или подохну!» — Яша тяжело поднялся и, не обращая внимания на наплывающее на долину призрачное изображение, медленно пошел дальше.

На какое-то время ему удалось взять себя в руки и не давать возможности своему сознанию покидать его. Но страшная усталость брала свое, и через несколько этапов пути реальность, окружавшая его, вновь изменилась.

Долина вокруг Яши несколько раз конвульсивно дернулась, потом часто и мелко завибрировала, а затем стала медленно, но упорно деформироваться. Расстояния перестали служить надежным ориентиром. Отдаленные объекты то быстро, то медленно приближались, а те, что находились рядом, как будто неожиданно отпрыгивали в разные стороны. Яше пришлось остановиться. Вначале он подумал, что это кружится голова, но потом убедился: нет, дело не в нем.

Стало лучше видно. Нет, освещения не прибавилось, но он неожиданно, в полной темноте, стал отчетливо различать удаленные на огромные расстояния объекты и детали ландшафта. Неизвестно, как и откуда, но в определенный момент Яша совершенно точно понял, что за небольшим подъемом, начинающимся в нескольких километрах от него, находится урочище Бура Дайрам — место, где расположился лагерь батальона.

Выждав момент, когда желанная возвышенность, словно верная собака, на брюхе подползла к самым его ногам, Яша шагнул на каменистый склон…и вновь потерял сознание.