Солдаты сидели в окопах. Все были целы. Я предупредил их: голову не высовывать – снайпер! Не знаю, достал ли я его одной из очередей, или он понял, что за ним тоже началась охота, но снайпер с участка нашего фронта исчез. А выжил я его или подстрелил – это уже дело второе.
Стрелял немец разрывными. Свойство разрывной пули таково: при попадании в тело человека она, как и обычная пуля, входит в мякоть, но при столкновении с твердым, с костью например, мгновенно взрывается. Образуется большая рваная рана. Обычная пуля и на выходе так сильно мышцы не рвет. Какой вход, такой почти и выход. Разрывная же на выходе делает огромную дыру. Разрывная есть разрывная. И если уж такую поймал, то уж точно – либо покойник, либо калека.
Я продолжал обстреливать ветряки бронезажигательными и зажигательными пулями. Снайпер молчал. Мельницы не загорались. Стрелял то с одной позиции, то с другой. Брал то один пулемет, то другой. Петр Маркович тут же заряжал диски. Когда ты чувствуешь, что за тобой охотятся, мгновенно, инстинктивно, стремишься сам стать охотником. Но для этого нужно перехватить инициативу. Я жалел о том, что у меня нет снайперской винтовки.
Всю войну я искал немецкую снайперскую винтовку. Мне хотелось добыть не столько винтовку, сколько цейссовский оптический прицел. Один раз, тогда мы уже шли по Югославии, мои автоматчики среди брошенного отступающими немцами имущества и оружия нашли снайперскую винтовку. На ней остался крепеж для оптики, но самой оптики не было. В городе Петровград мы захватили огромные склады с оружием и снаряжением. Там были и снайперские винтовки с оптическими прицелами. Но буквально по нашим пятам шли югославские партизаны Тито. Они тут же взяли под усиленную охрану все захваченные нами склады. Там было и продовольствие, и одежда. Так что и братья славяне не особенно-то хотели с нами делиться. Даже оружием.
Что касается одежды, то переодеться в новое, добротное, меховое обмундирование мой взвод все же успел. Когда мы ворвались на меховой склад, увидели новенькие регланы. А мои автоматчики все оборванные донельзя. Прямо орда. За войну обносились. И тогда я приказал старшине взять для моих окопных тружеников 33 реглана. На этот трофей мы имели полное право. Старшина конечно же взял больше.
На плацдарме мы постоянно окапывались. Меняли ячейки. Нельзя было немцам позволить присмотреться к нам, пристрелять наши позиции. Да и снайпер тот, чуяло-таки мое сердце, не насовсем ушел…
21 апреля, еще не рассвело как следует, я отправился к командиру роты на его командно-наблюдательный пункт. Там же я застал связного из штаба батальона. Ротный мне сказал, что меня срочно вызывает к себе комбат Лудильщиков. «Зачем?» – спросил я. «Во второй роте все офицеры ранены. Я рекомендовал тебя», – сказал старший лейтенант Макаров.
Комбат сперва спросил о взводе. Я доложил: 18 солдат автоматчиков, в том числе два сержанта, все в строю, четыре исправных пулемета, 19 автоматов. Ранен, говорю, только один автоматчик во время нелепой атаки направлением на ветряки. Раненого отправили за Днестр. Доложил и о немецком снайпере. Поинтересовался он и тем, кто отдавал приказ на атаку ветряков. Выслушал и, ничего в ответ не сказав, только выругался. И сказал уже доброжелательно: «Принимай роту. С наличием огневых средств разберешься на месте. Возможно, там у них в роте пулеметов меньше, чем у тебя во взводе. Но воевать надо. Задача: не допустить прорыва немцев через свои позиции. Иди. В роте уже вторые сутки нет офицеров».
Сначала я со связным отправился в свой взвод, назначил за себя командовать взводом одного из сержантов. Потом пополз в первый взвод второй роты. Взводом командовал сержант. Он тут же доложил: во взводе 21 человек, вооружены винтовками, патронов достаточно. Взводный, сказал он, младший лейтенант, вчера был ранен и отправлен на паром, а кроме лейтенанта, трое раненых и двое убитых. «В строю осталось 16 человек, – подытожил сержант. – Два ручных пулемета, два автомата, 12 винтовок. Гранат достаточно».
Я осмотрел их позиции, окопы. И тут же приказал сержанту, чтобы взвод отрыл новые окопы. «Даю вам тридцать минут. Оружие держать при себе. Ячейки отрывать конусные, а не такие могилы, какие вы тут себе накопали. В стенах – никаких нор. При артобстреле завалит, похоронит заживо. Действуйте».
В первых двух окопах солдаты заворчали. Они слышали наш разговор. Не хотелось им покидать свои просторные, обжитые окопы. Тогда я сказал, чтобы слышали все: «Я плохого вам не желаю. Это приказ. Выполняйте».
С наступлением темноты на позициях первого взвода застучали саперные лопаты. К середине ночи новые окопы были отрыты. Взвод затих. Сердце мое успокоилось.
Со связным я отправился во второй взвод. Там были отрыты нормальные окопы, а не могильники, как в первом взводе. Здесь тоже командовал сержант. Командир взвода, лейтенант, был ранен осколком мины в первом же бою. Здесь по списку числилось 22 человека, но за время боев было ранено пятеро солдат, двое убиты. В строю оставалось 14 человек. Один ручной пулемет, три автомата и 10 винтовок. В 15–20 метрах позади взвода находилась позиция станкового пулемета «максим».
Мы поползли к пулеметчикам. Позиция у них была хорошая. Они полностью контролировали подходы к опушке леса. Окоп отрыли правильно. «Максим», укрытый плащ-палаткой, стоял на дне окопа. Первый и второй номера сидели тут же, набивали пустые ленты патронами. Запас лент они приготовили хороший. «Запасная позиция есть?» – спросил я. «Есть. Вот там». И первый номер указал на ивовый куст метрах в сорока от нас. Позиция «максима» находилась на стыке второй и третьей стрелковых рот.
Утром я отправил комбату донесение о численности роты, наличии оружия и боеспособности личного состава.
Немцы молчали. Только несколько артиллерийских снарядов прилетело с той стороны и упало на позициях второй стрелковой роты. Никто не пострадал.
Я приказал роте почистить оружие, особенно пулеметы. Чистое, смазанное оружие никогда не подведет солдата. А между тем, обходя роту, я заметил, что у некоторых солдат на винтовках уже появился налет ржавчины. Такого в моем взводе никогда не было. Я тут же сделал замечания.
Вечером немцы открыли огонь по позициям второй и третьей рот. Обошлось без потерь. Когда солдат в окопе, который правильно отрыт и тщательным образом замаскирован, его просто так не возьмешь.
Я сидел в окопе рядом с пулеметчиком и думал о своем взводе. Как они там?
Ночью старшина принес горячую пищу, ящики с патронами и гранатами.
Я ел кашу с хлебом и разговаривал со старшиной. Спросил его, почему первый взвод вооружен винтовками, а не автоматами. «На формировке говорили, что первые взвода все будут автоматными, – сказал я старшине. – А у нас – винтовки. С автоматами только сержанты». – «Так автоматов на складе не оказалось, – ответил старшина. – Раздали что было. Винтовки, между прочим, хорошие. Подобранные на поле боя, отремонтированные».
Задавать подобные вопросы надо было конечно же не старшине. Но старшина многое знал и отвечал откровенно.
Весь следующий день немцы долбили оборону второй стрелковой роты из орудий и минометов. Они хотели расколоть оборону батальона на две части и затем уничтожить нас по отдельности, таким образом ликвидировав плацдарм. Особенно сильным был обстрел вечером 22 апреля. Немцы пытались атаковать. Но их атаки тут же прерывали наши пулеметчики. Солдаты стреляли из винтовок. А когда цепи приблизились на угрожающее расстояние, в дело вступили минометчики.
На ночь пулеметчики пристреливали свои пулеметы «под колышек». Что это такое? У пулемета Дегтярева внизу в прикладе есть небольшое округлое отверстие. Так вот днем пулеметчики заранее пристреливают цели, одновременно вбивают колышки и вставляют их в отверстие в прикладе таким образом, чтобы прицел при этом контролировал нужный сектор. Ночью, к примеру, зашевелились возле какого-нибудь дома, где у них установлен пулемет, сразу перевел приклад на нужный колышек и дал очередь. Таким образом пулеметчики время от времени вели ночной огонь, стреляя вовсе не вслепую, как могло показаться неопытному и неискушенному человеку, а по конкретным целям. Так и контролировали весь фронт перед собой. Пристреливали и нейтральную полосу, и полосу заграждений.
