Вечером 21 июня перед отбоем мы натянули на дубах простыню и смотрели кинофильм «Чапаев».

Проснулись на рассвете от гула самолетов. Выскочили из палаток, смотрим: на востоке уже занялась заря, небо она охватывала далеко, а от летящих самолетов снова стало темно. Бомбардировщики и штурмовики летели сплошняком. С крестами, не наши. И все же не верилось, что началась война.

Пролетели они над нами. Потом, смотрим, часть самолетов отделилась и перестроилась в отдельный косяк. Косяк этот тут же развернулся – и на нас. Один самолет сразу клюнул вниз, и из него будто горох посыпался…

«Ложись!» – закричали. Вокруг начали рваться бомбы.

Самолеты заходили на бомбардировку снова и снова. Я лежал рядом с младшим лейтенантом Сидоренко. Что-то тяжело упало позади нас. Мы оглянулись, а там человек без головы лежит.

Во время третьего захода меня засыпало землей. Ребята подбежали, откопали.

В ночь на 22-е командир нашей 28-й танковой дивизии полковник Черняховский командирам нескольких танковых полков приказал срочно передислоцироваться. Немцы бомбили пустой лес, где еще несколько часов назад стояли наши танки. Вот тебе и милиционеры на дорогах…

– Стали мы отступать. Горючего ни к танкам, ни к машинам не было. К утру только подвезли и сделали заправку. Все это время нас бомбили и бомбили. А на земле атаковали танки и пехота.

Наши танковые полки время от времени контратаковали. Танки у нас были легкие, слабые против их ПТО. Многие тут же, при попадании, загорались. Но контратаки все же удавались. Мы их отбили, и дивизия начала собранно отступать.

Мы, водители, подвозили к танкам снаряды. Иногда в дороге нас перехватывали немецкие самолеты. Жутко, когда ты мчишься по дороге, в кузове снаряды, а над тобой висит «Мессершмитт» и долбит из пулемета. Он стреляет, а ты от него – как заяц…

Вскочили мы в Ригу. Следом за нашими машинами – немецкие танки. Мы спрятали свои машины за домами возле рынка. С чердаков по нашим машинам и по нас латыши открыли из пулеметов огонь. Откуда-то взялся наш танк БТ, около роты солдат пошли в атаку и начали очищать дом за домом от пулеметчиков.

Из Риги мы выехали на дисках. Колеса у всех машин были пробиты. Начали ремонтироваться.

Вскоре догнали колонну наших танков. Вел колонну сам Черняховский.

Немцы в то время были и позади, и впереди, и справа, и слева. И сверху. Потому что самолеты не прекращали налеты. Черняховский дал такую команду: «Вперед! До полного соприкосновения с противником!» Так мы прорывались к своим. Чтобы не попасть в плен.

Подошли мы к Новгороду.

Танкисты, потерявшие свои танки, были сформированы в пехотные роты.

Оборону держали на валу. Окна первых этажей домов заложили кирпичом. Между домами по окраине Новгорода соорудили валы из кирпича и камней. Мы засели за домами. У меня был карабин. Я стрелял из него.

Многие жители Новгорода тоже взялись за оружие. Не хотели сдавать немцам свой город. Помню, из слухового окна своего дома стреляла одна девушка. Стреляла из винтовки. И так метко! Выстрелит – и немец в цепи падает. Может, спортсменка была.

Атаковали немцы непрерывно и вскоре потеснили нас к центру города. К древнему детинцу, к кремлю. Но и там мы долго не продержались.

Началась переправа через Волхов. А кремль еще не сдавался. Его еще сутки после нашего ухода защищал батальон разведки. После остатки батальона через Волхов перебрались к нам.

Мы к тому времени уже заняли оборону по берегу Волхова.

По воде плыли трупы. Наши, немецкие. И вода в реке была красной от крови. Немцы несколько раз пытались форсировать Волхов прямо перед нами. Но мы их сбивали назад. Они обошли нас где-то южнее и там перешли через Волхов.

Начались бои в Ярославовом дворище.

Мы отошли к Ильменю. Прижали они нас к озеру. Непрерывные артиллерийские обстрелы и бомбежки. Взрывы, дым, копоть, огонь, стоны раненых. В тыл отправляли только тяжелораненых. Все остальные были в строю. Там, у озера, меня тяжело ранило. Мгновенный удар, как будто бревном. Все сразу потонуло, и я уже ничего не помню.

Очнулся я в медсанбате. Как оказалось, где-то под Валдаем. Гляжу – ветки надо мной. Лежу в шалаше. Подушка, простыня, серое солдатское одеяло. Ага, думаю, живой и где-то в глубоком тылу…

Две девушки стоят неподалеку и разговаривают. Я весь в бинтах. Оказывается, меня еще и сильно обожгло. Контузило. Как оказалось, рядом разорвалась бомба и меня взрывной волной отбросило на 18 метров.

– Служить я хотел в кавалерии. Мимо нашего техникума шли поезда, и часто я видел, как в дверях вагонов стояли кавалеристы Особой Дальневосточной армии. Стройные, в длинных шинелях, подтянутые, со шпорами, с шашками на боку.

Когда пришло время служить, в военкомате меня спросили: «В военное училище хочешь поступить?» – «Хочу. Только в кавалерийское». – «Хорошо». Выписали направление в Тамбовское кавалерийское училище. Но когда начал проходить комиссию, выяснилось, что принимают только рост 164–167, а у меня 177 сантиметров! Мне говорят: «Вы на 10 сантиметров переросли».

Загоревал я. Но потом мне подсказали, что в том же Тамбове есть пехотное училище. Я и пошел туда.

16 июня 1941 года мы сдали выпускные экзамены и получили лейтенантские звания – два кубаря в петлицы.

Отпуска нам не дали. Сформировали команду из 21 лейтенанта и направили для дальнейшего прохождения воинской службы в Прибалтику.

В Каунасе нам сказали, что наша часть расположена на станции Козлова Руда. Нам выдали денежное довольствие. Помню, я получил 1960 рублей красными новенькими тридцатками с портретом Ленина.

Когда ехали до станции, слышали, литовцы шушукались: вот, мол, русские молодыми офицерами части пополняют, к войне готовятся…

На станции мы выяснили, что до части еще идти проселком километров десять – двенадцать. А тут ночь наступает. Что делать? Старший нашей команды, Малашенко, позвонил в часть, и оттуда сообщили: куда вы, мол, на ночь глядя, завтра воскресенье, пришлем за вами машину, а пока располагайтесь на ночлег там, на станции.

В 6 часов утра из части приезжает младший лейтенант и поднимает нас: «Подъем, ребята! Война с Германией!»

Мы – на машину и в часть. А уже самолеты немецкие пролетают, бомбят то тут, то там.

Часть была поднята по тревоге. Нам приказ: занять позиции по границе с Восточной Пруссией.

Я принял взвод 190-го стрелкового полка 11-й армии. Взвод находился на позициях и в обороне. Весь батальон наш был сформирован из курсантов полковой школы, младших командиров. Сержантская школа.

Выслали мы разведку. Разведка вернулась, доложила, что перед нами никого нет. Стали ждать. Ждали недолго. Вскоре по фронту перед нами появились грузовики. Из них выскочила пехота. Немцы сразу развернулись и пошли в атаку. Идут – цепь ровная. В руках карабины с примкнутыми штыками. Штыки короткие, плоские.

Комбат подает команду: «Без команды огня не открывать!» Лежим ждем команду. Немцы уже близко. Слышим, комбат кричит: «Примкнуть штыки! В атаку! Вперед!»

У меня был пистолет ТТ и автомат ППД. Рядом лежал сержант. Я сразу сержанту: «Сержант, на мой автомат, а мне дай-ка твою винтовку». В училище мы основательно изучали штыковой бой. Штыком я владел.

Поднялись. Идем. И они идут. Тоже, видать, поняли, что сейчас будет. Сходимся. Без единого выстрела. Только топот сапог и дыхание. Уже каждый наметил себе противника, с кем схватиться. Гляжу, на меня идут трое. Рукава засучены, воротники расстегнуты. Сбоку болтаются коробки противогазов. Сзади над плечами торчат ранцы из телячьей кожи. Каски плотно пристегнуты ремешками под подбородком.

Я ударил одного. Штык вошел легко, легче, чем в манекен на полигоне. Немец не ожидал моего выпада, он еще только готовился к удару. Выронил карабин. От моего удара ранец за его спиной подпрыгнул. Я попытался выдернуть штык, но немец не падал и держал ствол моей винтовки руками. Тогда я изо всех сил рванул винтовку на себя.