Подошли к озеру. Про него и говорил лейтенант Беленький: держитесь, мол, правой стороны, когда выйдете к озеру, и дальше все время – вдоль озера.

Тут мы снова остановились отдохнуть. Ноги тряслись от усталости. Нашли каску, размочили брикеты с горохом, развели костер, сварили этот горох. Наелись от души!

Идет полувзвод наших с той стороны озера. С лейтенантом. Лейтенант подошел к нам: «Кто такие?» Сержант доложил. И вдруг лейтенант говорит: «Кто из вас может пойти обратно? Нужно показать нам дорогу». Они несли продукты. Туда, нашим, оставшимся в окружении. Лейтенант говорит сержанту, а сам смотрит на меня. Потому что, наверное, разведчики выглядели совсем неважно. «Я, – говорю, – назад не пойду». Он – к сержанту. Сержант говорит: «Я выполняю задание комполка, документы несу». – «Ладно, – говорит лейтенант, – тогда покажите нам направление движения».

Рассказали мы им, как идти. И они нам подсказали, чтобы шли вдоль озера, у самой воды. «Выше не поднимайтесь, там все простреливается», – предупредил лейтенант.

Вышли-таки.

Наши тыловики уже наготовили продуктов. И время от времени отправляли их окруженным. Гляжу, среди них толчется помощник нашего старшины. Он увидел меня, обрадовался, говорит: «Саш, пошли обратно». – «Нет, – говорю, – Серега. Я там уже побывал. Давай теперь и ты сходи». И пошел я искать своего старшину. Нашел. Старшина Фролов налил мне стакан водки, дал поесть. Я выпил, поел. Лег под повозку и сутки целые проспал.

Проснулся, потрогал голову. Да, думаю, надо на перевязку. Пошел искать санчасть. А немцы постреливают. Снаряды так и пролетают. Бухают то в глубоком тылу, то поближе. Иду наблюдаю. Тыл есть тыл: и люди здесь другие, и повадки у них иные. Вот летит снаряд, а они все падают на землю. Кто в кювет, кто куда. «Чего вы падаете? – говорю. – Вот когда снаряд фурчит, тогда да, этого опасаться надо. Но все равно своего не услышишь…» А они при каждом перелете падают. Побыли б, думаю, на передовой хотя бы денек, пообвыклись бы скоро.

Не нашел я санчасти. Вернулся назад. Мне старшина Фролов еще стакан водки налил. Я выпил – и опять под повозку…

А ночью вышли все наши.

Утром я опять пошел искать санчасть. И меня отправили дальше в тыл. Боли никакой я не чувствовал. Помогал снимать с машины раненых. Когда последнего сняли, мне и говорят: «Ты кто, сопровождающий?» – «Нет, – говорю, – я тоже раненый». – «Ну, тогда сдавай оружие и иди к операционной».

Положили меня на стол, сняли бинты. Я потрогал голову: вот они, осколки, под кожей, как горох, ходят…

Попал я в госпиталь в Кандалакшу. Это километров восемьдесят в тыл. Ни один снаряд не долетит. Привезли сперва в один госпиталь – мест нет. В другой, в третий. Бои идут, раненых поступает много. И вот привезли в школу. Госпиталь № 10/14. Запомнил. Я несколько суток не спал. После тех ночей, под телегой старшины. Усталый, голодный. Как в тыл попал, так сразу и расслабился. Меня с дороги – в ванну. Молоденькие девчата меня повели, раздели, стали мыть. А у меня хоть бы что пошевелилось… Вот что такое в окружении побывать. Да, брат ты мой…

– Окружение – это, брат ты мой, особая война.

В 1943-м я попал последний раз в окружение.

Немец нас обошел. Мы думали, что удержимся на своих позициях, а соседи подойдут, выручат. А он всерьез за нас взялся. И через несколько дней нас в том котле все же дожал.

Прорвались, помню, немцы, атакуют, бегут прямо на нас. Вот уже на нашу батарею ворвались. Пехоту смяли. Я пистолет выхватил, одного повалил.

Как я убежал оттуда, не помню. Миномет мы оставили. Прицел только остался у меня. Я не помню, как и снимал его. Машинально.

Огонь был такой мощный, что кругом за несколько минут были буквально срезаны кусты и небольшие деревца. Лесок наш постригли, как английский газон. Кто встал, побежал – того сразу наповал.

Я переждал стрельбу. Когда чуть поутихло, побежал. Впереди наша пушка стреляет прямой наводкой. По танкам. Они танки пустили. Бегу, а немецкие трассирующие пули обгоняют меня. Бегу и думаю: вот какая-нибудь сейчас и меня смахнет. Но добежал.

Тут подошли наши танки. Ударили. Помню, как вышла наша «тридцатьчетверка». Остановилась. Стволом повела. Шлеп! – и немецкий танк сразу загорелся. Налетели немецкие самолеты. Бомба упала возле нашего танка – и башню с него так и сорвало.

Полежали мы в лесочке, образумились. Пришел откуда-то лейтенант, стал поднимать нас в контратаку. Так и я в пехоту попал. А ничего, отбились.

Удары немецких моторизованных группировок были настолько мощными, настолько тщательно спланированными, что противостоять им наши постоянно отступающие части попросту не могли. Храбро сражающиеся полки и батальоны, одиночки-герои не могли существенно повлиять на ход событий, складывающихся на том или ином фронте. Как раз-то зарывшиеся в землю отдельные подразделения в результате своей стойкости и оказывались в окружении, а затем, как правило, в плену. Впрочем, дорога в плен была разной. Так же как и последующая судьба.

Согласно немецким источникам, за четыре года войны вермахт пленил 5754 тысячи военнослужащих. По данным Генерального штаба Вооруженных Сил РФ – 4059 тысяч человек.

Погрешность, как видим, огромная, более полутора миллионов человек. Цифра примерно равная всей группировке нашей армии, сражавшейся в битве за Москву осенью – зимой 1941/42 года. И что в бездне этих миллионов и сотен тысяч судьба моих героев?.. Они, может, и не учтены этой статистикой, оставшись за полями погрешностей.

И что за манера у историков-политиков преуменьшать собственные потери и преувеличивать потери бывшего врага. Ведь, умышленно уменьшая, к примеру, количество наших военнопленных, мы тем самым умаляем страдания своего народа в годы Великой Отечественной войны. Другие народы, к примеру народы Прибалтики, пошли по другому пути. Правда, там тоже в статистику грозит вмешаться меркантильная политика. России хотят предъявить счета за ущерб, нанесенный нашей оккупацией. Но кто заплатит за жизни красноармейцев, убитых в спину в прибалтийских городах и на хуторах во время летнего отступления? А каждый убитый – это русская семья, оставленная без кормильца.

Сколько советских солдат и офицеров умерло в плену и сколько казнено, точной статистики тоже нет. В 1941 году в германском плену оказалось более 3500 тысяч человек. Первую зиму пережила только половина из них.

В плену были расстреляны и умерли несколько советских генералов. К примеру, генерал-майор И. А. Пресняков, командир 113-й стрелковой дивизии, генерал-лейтенант Ф. А. Ершаков, командующий 20-й армией, генерал-майор В. Н. Сотенский, командующий артиллерией 5-й армии.

В этой главе представлены воспоминания тех, кому посчастливилось выжить. Некоторым удалось даже бежать и затем сражаться в партизанских отрядах.

Итак, пусть обо всем пережитом расскажут они.

– В сорок первом, под Вязьмой…

Разгрузили наш полк на станции Новодугинская. Построились повзводно, повели дорогой влево от станции. Шли день. Никого не встретили, никто нас не встречал. Переночевали в каком-то овраге. Доели свои сухари.

Утром нас опять построили. Прибыл какой-то генерал и несколько человек с ним, тоже, видать, из начальства. Комполка наш докладывает: так, мол, и так, такой-то запасной полк в составе стольких-то человек прибыл в ваше распоряжение… Генерал уже пожилой. Прошелся вдоль строя, внимательно осмотрел нас. Потом отвел комполка в сторону и говорит: мол, нам тут пушечное мясо не надобно, своих безоружных хватает, веди, говорит, дальше и действуйте там самостоятельно. Передал нашему комполка карты, указал, где занимать рубеж обороны. Разговаривали они тихо, не для посторонних ушей. Но я стоял крайним в первом взводе первой роты первого батальона и все слышал.