Так мы работали вдвоем целый месяц, ожидая репетиций на сцене вместе со всей труппой. Пьер Монди руководит мной, словно я опытный актер. Другие актеры испытывают те же страхи, что и я. Это меня немного успокаивает и убеждает, что я смогу справиться со своей задачей. Во время репетиций Луи мне больше не отец. Его интересует только пьеса, освещение, размещение актеров и собственная игра. Он превращается в профессионала. Лишь дома передо мной снова отец. Он рассказывает маме, как прошел день, отмечает мои успехи, говорит, что верит в меня и счастлив рискнуть вместе со мной.

Риск? Не думаю, что это риск для него. Помогая мне, он отнюдь не уверен, что меня интересует карьера актера. Но он, по крайней мере, старается. Единственное его требование заключается в том, чтобы подмостки не вскружили мне голову:

— Так приятно, когда тебе аплодируют каждый вечер и просят автографы при выходе из театра! Ты будешь играть в пьесе, имеющей успех, о тебе станут говорить… Постарайся оценить это спокойно. Я знаю твой характер, но ведь так просто бывает увлечься, особенно на пирушках с коллегами после спектакля. «Ты здорово играешь, парень, у меня есть для тебя предложение!» Еще бы! Не забывай о том, что завтра у тебя очередной спектакль. Если ты растратишь силы накануне, тебе не хватит энергии и ты сыграешь плохо! Поверь мне, музыкант накануне концерта в зале Плейель не позволяет себе развлекаться!

За несколько дней до премьеры я пытаюсь подвести итоги тому, чему научился. Я знаю назубок свой текст, мои мизансцены отлажены, и ночами я не перестаю думать о том, как бы не потерять искомую искренность. Отступать поздно: жребий брошен.

В день премьеры я в полной мере ощущаю пресловутый мандраж, который знаком всем актерам. Луи это понимает лучше других — его самого трясет еще сильнее. Чтобы отвлечься, мы проговариваем кусочек текста, вышагивая по артистическому фойе за полчаса до поднятия занавеса. Потом стараемся обжить декорацию. В полутьме пересекаем салон и занимаем свои места.

— Когда я выйду на сцену, то буду стоять тут. Нет. Ближе к двери. Вот, я останавливаюсь здесь. Ты должен сохранить дистанцию между нами, поэтому остановись- ка там!

Глухой шум зала повергает меня в ужас. Но одновременно возникает желание покорить зрителей.

— Не волнуйся и думай о первой реплике. Только не произноси ее слишком быстро, и все будет отлично.

Звучит третий звонок, отец стоит сзади, чтобы вытолкнуть меня на сцену. Я похож на парашютиста перед первым прыжком. Спектакль идет своим чередом, но, даже используя уже накопленный во время репетиций опыт, я не в силах оценивать что бы то ни было. Успеваю лишь заметить, как умеет Луи приспособиться к неожиданностям, к моему ритму, к другим актерам. Он держит паузы, которых не было на репетициях, помогает мне, пристально глядя в глаза, живо интересуясь тем, что я ему рассказываю. Он «поднимает» меня до искренности. Ничто не ускользает от его внимания. Я не знаю, доволен ли он моей игрой, но читаю в его глазах одобрение, когда нахожу верную интонацию. Я словно слышу его голос: «Вот, хорошо! Продолжай в том же духе!»

Воскресенье тяжелый день, мы играем утром и вечером. В понедельник отдых. После спектакля я отправляюсь в свою однокомнатную квартирку на улице Сенже, а отец — на улицу Монсо. Он никогда не звонит мне, чтобы поговорить о работе. И точно так же ведет себя во время семейного обеда. У нас одна профессия, и это для него нормально: он оставляет свободное время для отдыха и личной жизни с мамой.

Один спектакль едва не вдохновил меня продолжить актерскую карьеру. Я узнал, что в театре находится Жан Ануй. Об этом по вине костюмерши стало известно и отцу. Как обычно, присутствие в зале известных персон усиливает его обычный страх. Он в ярости.

— Я ведь сказал, что не желаю знать, кто в зале! Теперь я выйду на сцену в полной панике!

Он очень нервничает в начале спектакля. И говорит все быстрее. По его глазам видно, как ему не по себе. Он настолько растерян, что произносит реплику из второго акта и, осознав свою ошибку, покидает сцену. В полном отчаянии я остаюсь один. Отец просит опустить занавес. Дежурный режиссер объявляет, что спектакль временно прерывается из-за легкого недомогания артиста.

— Придется собраться. Как можно не уважать зрителя!

После нескольких дыхательных упражнений он просит меня занять то место, на котором представление было прервано.

— Можете поднять занавес!

Видя, как он изо всех сил старается, чтобы зритель забыл инцидент, я обнаруживаю в себе неведомые силы. Я стараюсь быть максимально раскованным, чтобы ему было легче войти в образ г-на Барнье. Спектакль снова обретает свой ритм, я всячески помогаю отцу, и он постепенно успокаивается. Машина запущена вновь, и мы заканчиваем под гром аплодисментов, которыми зрители, как всегда, отмечают его игру, но на этот раз еще и проявленное мужество.

Жан Ануй тепло приветствует нас и предсказывает мне успех на сцене. Отец благодарит меня:

— Только благодаря тебе я смог продолжать спектакль! Ты поддержал меня, никто другой не сумел бы это сделать лучше!

Тем не менее гордость, которую я тогда испытал, не лишила меня трезвого взгляда на будущее. Новые актеры сменяют старых, и молодых романтических или комических звезд вытесняют «крутые ребята». Пришла новая волна: Депардье, Девэр, де Ниро, Пачино работают в стиле синема-верите[21]. Мое решение покинуть подмостки не очень огорчает отца. Он только немного разочарован. Но с уважением относится к моему увлечению авиацией:

— Это потрясающая профессия! И не раздумывай, если тебе так хочется.

В пятницу вечером я выезжаю из Парижа в Клермон, чтобы начать занятия в аэроклубе Нанта. Ощущая себя уже летчиком, покупаю куртку с меховым воротником и пару кожаных перчаток. Увидев меня в этой одежде, отец не преминул заметить:

— Ты похож на летчика истребительной авиации! Даже походка у тебя изменилась. Как видишь, достаточно влезть в шкуру персонажа, чтобы прекрасно сыграть его.

Получив возможность заниматься любимым делом, защитив диплом пилота-любителя, я однажды взял его к себе в кабину. Это происходило в июльский воскресный день. Жара была ужасная. Боясь его разочаровать, я тщательно проштудировал за бутылкой лимонада технику посадки. Отца тепло встретили все члены клуба. Как могли они упустить такое событие! После того как мы сели в самолет, я тщательно проверил работу двигателя.

— Ты уверен, что все хорошо проверил? — спросил он.

— Да, не беспокойся.

— Но ведь всегда можно что-то упустить из виду. Он гудит — так и должно быть?

— Надеюсь, ты не трусишь?

— Нет, нет… Похоже, мотор работает нормально. Это хорошая марка — «жодель»?

— Да, отличная.

— Тогда я спокоен… Не слишком ли сильный ветер?

Для защиты от жаркого солнца он сделал из носового платка шапочку с узелками по краям. Я представил себе, какие снимки появятся в местной прессе, когда мы вернемся…

Во время разбега по взлетной полосе я был занят переговорами с диспетчером. А отец не отрывал глаз от приборной доски. Расслабился он только на высоте пятьсот метров, но посмотреть с высоты на наш дом не пожелал: стоило мне только сделать вираж больше, чем на десять градусов, как он вцеплялся в приборную доску:

— А ты найдешь дорогу обратно?

После посадки, которая вполне удалась, отец не скрывал своих восторгов:

— Ты отлично пилотируешь! Я ничуть не трусил. Ты нажимаешь на педали, словно играешь на органе. Я, во всяком случае, так никогда не сумею!

Впрочем, после посадки я убедился, что ему было не просто дойти до машины. На другой день в местной газете не появилось ни одной фотографии. Я поблагодарил его за доверие и навсегда остался ему благодарен за то, что, поборов страх, он согласился стать моим первым пассажиром.

В 1974 году, работая профессиональным пилотом в коммерческой нантской компании, я прожил целый год вместе с родителями, прежде чем снял квартиру в городе. Зарплата дебютанта была жалкая, так что они мне помогали. Но всегда требовали, чтобы мы с Патриком не злоупотребляли их добротой и не росли лентяями. Отец тогда только что закончил съемки «Приключений раввина Якова» в кино и выступления в «Вальсе тореадоров» Жана Ануя в театре.