— У меня есть идея для фильма, расскажу завтра… Ладно, сейчас, но только быстро! Я инспектирую свой ресторан, выдавая себя за клиента. Представляете меня в образе старого зануды, который требует на закуску одну редиску? Не тарелку редисок, а только одну!

Мы так и видим лицо метрдотеля. А он продолжает:

— К тому же, если у него будут женоподобные манеры, он вызовет смех официантов. И тут — гоп-ля! — я застаю их на месте преступления!

Он знает, к чему придраться, чтобы довести до белого каления своих служащих: сладкое вино, но не слишком, нет, лучше полусладкое… ох!., рюмка разбилась!.. Здесь жарко, сквозняк, мясо недожарено, пересолено… и т. д.

На другой день, собирая малину и срывая груши, он продолжает искать новые трюки. Может быть, одеться в женское платье? Застукать пианиста, который прикарманивает купюру, упавшую с тарелки? Подрезая секатором розы, он не перестает думать о фильме.

— Когда я занимаюсь цветами, я отдыхаю и совершенно спокоен, это очень располагает к размышлениям о человеческой глупости.

В понедельник все готово для съемки сцены. Когда отец входит в зал ресторана в напяленном седом парике и в пиджаке денди, его нельзя узнать. Вся группа умирает от смеха. Но вместо того чтобы воспользоваться этим маскарадом и сыграть рядового комика, он держится серьезно. А это еще смешнее! Пьер Торнад не в силах произнести свой текст, и Жак Бенар не может справиться с ситуацией. После пятнадцати дублей ни один не признан удачным. Серьезная работа начнется завтра. На съемочной площадке царит столь любимая им атмосфера: ему так нравится шутить с людьми, которые не способны сдержать смех.

— Вспоминаю труппу Бранкиньолей[13], у нас теперь так же весело! Именно так я люблю работать!

Сцены с Бернаром Блие[14] приводят его в восторг. Они отлично ладят. Рассказывают друг другу анекдоты, как школяры на переменке.

— Какой очаровательный человек! Он неподражаем в комедии! Настоящий бонвиван, способный дать кому надо под зад, любитель хорошего вина… А уж когда вспоминает театр, его не остановишь!

Меня часто спрашивают, как отец работал над своей мимикой, тренировался ли перед зеркалом. Точность его игры не являлась результатом тщательной подготовки. Она скорее рождалась у него в ходе работы. Он так внимательно наблюдал за людьми и животными, что в результате очень верно подражал им. Его работа была ближе к труду карикатуриста, чем часовщика. На протяжении своей карьеры он, боясь заштамповаться, часто вносил исправления в свою игру. Мама очень помогала ему, предупреждая о подводных камнях, о повторении комических эффектов. Еще раньше ему удалось освободиться от такого штампа, как подмигивание. А после «Столкновений» — от повторения одних и тех же гримас. На фильме «Жандарм женится» отец перестал бить партнеров, как в «Оскаре» и в других фильмах. К этим изменениям в игре он прибегал часто вопреки желаниям режиссеров, которые стремились эксплуатировать его прежние находки.

— Видишь ли, очень опасно повторять то, что уже имело успех. Ты рискуешь при этом заштамповаться, истощить свою игру. Публике хочется, чтобы я повторил старые трюки. Она и не догадывается, как быстро ей это прискучит. — И добавлял: — Телевидение губит актеров. Фернан Рейно напрасно соглашался участвовать в таком количестве передач. Зря его столько видели на телеэкране!

Он удивлялся, как мог этот комик подчиняться продюсерам, заставлявшим его играть скетчи без зрителей, то есть, как он говорил, «замыливаться».

— В пресловутом «22 в Аньере» он играл свою обычную роль, а также роль телефонистки. На сцене это выглядело замечательно, ибо его невозможно было представить в женской роли. А тут ничего не получалось: все и так было понятно! Да еще полное отсутствие ритма между репликами. Если хочешь нравиться своему зрителю, его надо удивлять. При этом он не должен догадываться о тех изменениях, которые ты внес в свою игру. Завтра я никогда не стану играть как Ален Кюни[15], например…

Он мне часто говорил об этом актере, чтобы рассмешить, ибо находил его игру скверной:

— Видеть его два с половиной часа на сцене — то еще испытание. У него такая постная рожа! На то, чтобы пойти открыть дверь, у него уходит пять минут. И столько же, чтобы вернуться! Представляешь?

Верхом оптимизма у отца была фраза: «Когда я умру…» В своем завещании тетка Мари решила осчастливить всех. Матери досталась половина замка в Клермоне, две или три фермы и кое-какие драгоценности. Остальное поделили шестеро других наследников. Заброшенный уже шесть лет тому назад, замок разрушался с каждым днем все больше.

— А что, если тебе выкупить их долю? — спросил отец.

Мама согласилась договориться с другими наследниками, предложив им свои фермы и драгоценности в обмен на вторую половину замка. В 1967 году в результате долгих переговоров весь замок стал нашим.

Затея была поистине неподъемная, но отца это не смущало. Ему в любом случае нужно было вложить деньги в проект, чтобы отгородить себя высокими стенами от поклонников, осаждавших его после триумфа в «Большой прогулке». Теперь уединение стало для него насущной необходимостью. Он стремился спрятаться от любопытных воскресных фотографов, готовых на все, чтобы снять его. С другой стороны, ему не хотелось отдыхать в местах, где любят бывать богачи, как, например, в Сен-Тропе. Вся жизнь Брижит Бардо на вилле «Мадраг» была исковеркана осаждавшими ее прогулочными катерами, а когда она шла купаться, то тотчас попадала в объектив фотографов.

Не привлекала его и компания любителей аперитива или стрелков по мишеням на одной из вилл в Любероне. Другие звезды покупали ради своего спокойствия дома за границей, а он предпочитал жить во Франции.

Однажды мы отправились полюбоваться своим новым жильем в новехоньком «ягуаре». Почему отец приобрел эту роскошную машину, столь противоречащую его скромным вкусам? Просто-напросто из-за двух ничем не связанных обстоятельств: своей левой ноги и Робера Дери. После съемок в 1955 году в картине «Ах, прекрасные вакханки!» отец впервые получил главную роль в пьесе Жоржа Соннье «Поппи». Ее играли в театре «Ар», небольшом зале, ныне не существующем, на улице Рошешуар. Он играл папашу-неаполитанца, закрывающего глаза на поведение дочери, которая продает себя направо и налево немецким, а потом американским солдатам. На премьере его скосила страшная боль в левом колене. Он свалился на пол и не мог подняться! Пришлось опустить занавес и отменить следующие представления. Рентгенолог впрыснул в больной сустав воздух и покрутил ногу во все стороны. По окончании этой пытки отцу сообщили, что он порвал мениск. Требовалась срочная операция. Хорошо знавший Мольера отец с недоверием отнесся к обещаниям скорого выздоровления.

Госпожа Рубежански, хозяйка театра, посещала его ежедневно и баловала нас с Оливье конфетами и шоколадом. Не имея сил прогнать такую милую особу, отец предложил установить на сцене кровать, чтобы играть лежа. Критики сочли пьесу аморальной, но восхищались талантом Луи де Фюнеса и изобретательностью режиссера.

Он принимал по часу в день ледяную ванну (так поступают с лошадьми), затем тщательно бинтовал ногу. И вскоре обратил внимание, что боль особенно усиливается после того, как он посидит за рулем.

— Если я хочу продолжать играть, дети мои, мне не следует нажимать на сцепление.

Фиолетовую машину марки «ДС-19» обменяли на черный полуавтомат «ДС», в точности такой, каким он пользовался в «Раввине Якове». Постепенно нога стала проходить, хотя и случился рецидив на «Большом вальсе», когда он танцевал севилиану.

В «Большой прогулке» Колетт Броссе играла маленькую роль хозяйки гостиницы и была занята на съемках всего три дня, после чего хотела отправиться отдыхать на Юго-Запад. Но съемки затягивались, и Роберу Дери пришлось уехать раньше нее, чтобы устроиться в снятом доме. Это была настоящая драма для таких голубков-неразлучников. Но о том, чтобы она оставила его одного на уик-энд, не могло быть и речи. Заказав билет на самолет до Биаррица на вечер пятницы, она после дня репетиций сцены «Мой конёк — постельное белье» опаздывала на самолет. Ехать, чтобы добраться до аэровокзала «Инвалиды», несколько минут. Отец как раз вышел следом за ней из студии, тоже куда-то опаздывая, и увидел ее, как она тщетно пытается поймать такси. «Садись. Я тебя подброшу, давай быстро, я тоже спешу!» Колетт не заставила себя ждать. Сев рядом с ним, она надеялась, что отец тотчас рванет с места. Но его «ДС» продолжала стоять на месте, а он не собирался жать на газ и лишь задумчиво смотрел вперед.