Спустя три года Леонор отправилась на поиски блудного мужа. Забрав Луи из коллежа, она поручила его заботам доктора Пуше, заправлявшего в долине Шеврез приютом для брошенных младенцев. Сей врач якобы изобрел микстуру, способствующую быстрейшему росту детей. Моя бабушка надеялась, что этот сироп будет полезен ее сыну, на ее взгляд, очень маленькому для своих лет. У доктора Луи чувствовал себя как рыба в воде. Он был счастлив оказаться подальше от Куломье, катался на велосипеде, укачивал младенцев, совал им в рот соски. Так продолжалось до тех пор, пока его мать не привезла домой мужа, который, подхватив туберкулез, стал тенью самого себя. Боясь заразить сына, он не поцеловал Луи, а только протянул ему дрожащей рукой крошечное чучело. «Это колибри, самая маленькая птичка в мире, — заверил он его между двумя приступами кашля. — К тому же «колибри» на арго означает «изумруд»!» Всю жизнь отец не расставался с набитой соломой птичкой.

Ему приходилось по нескольку раз в день опрыскивать антисептиком квартиру, дабы избежать заражения. Потом дед вернулся один в Малагу, где и умер 19 мая 1934 года.

В тот самый день, когда 25 октября 1957 года умерла, в свою очередь, моя бабушка, отец играл в пьесе Саша Гитри[1] «Давайте помечтаем». Он был потрясен, но не счел возможным сорвать спектакль. Сопровождавшая его мама говорила, что никогда он не играл лучше, чем в тот вечер.

Моя бабушка, несмотря на сильный, не лишенный шарма кастильский акцент, хорошо говорила по-французски. Мы приходили к ней в гости каждое воскресенье. Она обращалась к отцу по-испански, но он плохо изъяснялся на нем и отвечал ей на том, на котором думал, — по-французски.

Прирожденная актриса, она всякий раз при расставании с нами разыгрывала целый спектакль. Сжимая нас в объятиях, произносила бесконечную тираду: дескать, мы видим ее в последний раз. Мы оставляли ее сидящей в кресле, с руками, прижатыми к сердцу, словно готовому вот-вот разорваться.

Луи де Фюнес часто вспоминал ее в своих интервью, утверждая, что она первая научила его играть комедию. Он даже сравнивал ее с Рэмю[2], а однажды рассказал забавный анекдот:

— Мама обладала невероятной находчивостью. Не могу забыть историю с дядюшкой из Мадрида, приславшим ей свое фото. Увидев на нем его усатое лицо, она поспешила упрятать подарок в кладовку. Ему же написала, что поставила фото на пианино. Однажды он неожиданно появился в нашем доме. Я и сейчас вижу его с чашкой чая в руках, вопрошающего, где его фото. Мама слегка растерялась: она совершенно об этом забыла. Но, посмотрев на дядю кристально честными глазами, заявила: «Я отправила его увеличить!» Вот это был спектакль!

Старшая сестра отца Мина превратилась в прелестную изящную женщину. Кутюрье Жак Эймс даже пригласил ее на работу манекенщицей. Будучи замужем за летчиком, она влюбилась в модного актера Жана Мюра и вместе с ним уехала в Мадрид, где легкомысленно представила его родственникам как своего мужа.

— Как странно, — заметили они, — такое впечатление, что мы его уже где-то видели!

Мина любила повелевать и властно обращалась со своим маленьким братцем.

— Мне не давали слова сказать, — рассказывал он нам. — Помню, как она повела меня к своей приятельнице, актрисе Рене Сен-Сир. Мне было восемнадцать лет, и я очень смущался перед предстоящей встречей со знаменитостью. Еще бы! Но мы оказались в пустой квартире! Она в нее еще не переехала. Мина привела меня для того, чтобы я обошел триста квадратных метров в поисках хозяйки. У меня потом неделю болели ноги!

Словом, в присутствии отца было лучше не произносить имя Рене Сен-Сир. Но это происшествие не помешало ему позднее успешно сняться у ее сына — Жоржа Лотнера в фильме «Бонвиваны».

В молодости отец выкуривал по две пачки сигарет в день. Он кашлял, харкал и отличался удивительной худобой. Армейские врачи сочли, что он болен туберкулезом. Сам же он навсегда уверился, что они спутали его медицинскую карту с чьей-то другой. Но, несмотря на это, как свидетельствует его военный билет, он несколько раз призывался в армию. В 1947 году после трехдневного пребывания в лагере Майи его окончательно комиссовали.

Участь моего дяди Шарля де Фюнеса была трагической: в 1939 году его настигла очередь из немецкого пулемета. Отец тяжело пережил утрату. С братом были связаны их детские игры, они объездили на велосипедах часть Франции. Мне кажется, именно эти поездки научили отца преодолевать усталость и боль.

А вот малышке Жанне Бартелеми, будущей мадам де Фюнес, не суждено было пожить с родителями. Ее отец Луи был убит снарядом под Верденом в 1918 году. А мать умерла в муках вскоре после него. Наверняка она подхватила окопную лихорадку, когда приехала опознать тело мужа в ангаре Бар-ле-Дюк.

Вместе с братом Пьером Жанна была отдана на попечение «мамы Титины», бабки по линии отца, проживавшей у подножья Монмартрского холма. У той были четыре дочери — Мари, Жюлия, Жанна и Валентина и сын Анри, чудом уцелевший в битве под Верденом. Каникулы мать и Пьер проводили у тети Мари, жены Шарля, графа де Мопассана. Статую кузена Ги, знаменитого писателя, затерявшуюся среди тополей парка Монсо, можно было увидеть из больших балконных окон их прекрасного парижского особняка. Весной тетя Мари и дядя Шарль покидали Париж, чтобы насладиться мягким климатом их имения в Алонне, в департаменте Анжу, а лето проводили в своем замке в Клермон-сюр-Луар, близ Нанта, в том самом, в котором мы поселимся позднее.

Мои родители познакомились во время оккупации в 1942 году в школе джаза по улице Фобур-Пуассоньер. Мама увидела объявление об открытии этого заведения в переходе метро. Для молодежи того времени джаз был синонимом свободы. Она со всех ног бросилась туда.

— Я не смогу оплачивать учебу! — объявила она хозяину заведения Шарлю-Анри.

— Мне важно знать, какие у тебя пальчики. Они очень тебе понадобятся! С гаммами ты знакома?

— Мизинцы мои не очень разработаны… За пишущей машинкой я чувствую себя лучше..

— Вот и отлично, мне как раз нужна секретарша! Я уверен, у тебя все получится. Взамен будешь бесплатно учиться…

Мой отец тоже записался накануне в эту школу, чтобы овладеть гармонией и сольфеджио, так как понятия не имел о нотной грамоте. И тем не менее уже играл на рояле в «Горизонте», одном из баров в районе площади Мадлен.

— Я ишачил там по двенадцать часов без перерыва, — рассказывал он. — Перед началом мне давали пять минут, чтобы поесть в гардеробе. Не разрешали даже сходить в туалет. И требовали, чтобы я постоянно улыбался.

Туг толпилась самая разношерстная публика: разодетые полуночники и неряшливые красотки, мелкие проститутки, заглянувшие передохнуть между двумя клиентами, их сутенеры в слишком добротно сшитых костюмах и горстка вооруженных до зубов бандитов. Не считая затянутых в зелено-серые мундиры немецких офицеров.

Мама вспоминала об их встрече так, словно это было вчера:

— Я стучала на машинке, когда в комнату с криком ворвался Шарль-Анри: «Скорее, Жанна! Ты увидишь феноменального человека!» Он был очень возбужден и потащил меня в зал для занятий. Там-то я впервые увидела твоего отца. Он сидел за роялем. Остальные ученики столпились вокруг. «Ты только послушай, это просто невероятно, — прошептал мне Шарль-Анри. — Не понимаю, зачем ему брать уроки! Боюсь, если начну его учить, он начнет размышлять и загубит свой талант.

Можно предположить, что, подобно сержанту Крюшо и госпоже полковничихе в фильме «Жандарм женится», между Жанной и Луи, едва они познакомились, пробежала искра. Так или иначе, больше они не расставались.

— Не можешь ли ты мне давать частные уроки? — попросила его покоренная мама.

— Сначала приходи меня послушать в «Горизонт». Я угощу тебя ужином.

Она отправилась туда в тот же вечер.

— Он велел приставить к роялю низкий столик, на котором были сервированы омары и шампанское, — вспоминала мама. — Потратил на это все месячное жалованье. Мы много лет смеялись по этому поводу! В перерыве он сел рядом, как вдруг хлопнула дверь и появилась высокая брюнетка. Не говоря ни слова, подбоченясь, она встала напротив твоего отца и отвесила ему оплеуху. После чего повернулась и была такова. А он, обыграв ситуацию, поскользнулся на каблуках и грохнулся в кресло, словно получил сильнейший удар. В зале громко засмеялись. «Мы с ней едва знакомы, — объяснил он мне. — Я совершенно забыл, что назначил ей свидание!»