– Я сделаю все, что смогу.

– Это причинит столько боли Джону, и все это ложь. Ложь, и ничего больше.

Еду Джону Элейн отнесла сама. Она сидела у его постели и держала поднос, на котором стояли плошки с ароматным жарким и напитками, тарелки с его любимыми пирожными с кремом из взбитых яиц с сахаром. Но у графа почти не было аппетита, он таял буквально на глазах. Прошел и давно кончился праздник Троицы; погода была не по сезону сухой и холодной. Было слышно, как ветер с воем носится по долине, срывает листья с деревьев. С помощью Элейн вел дела Робин; он решал сложные вопросы, когда они возникали, и каждый день брал на себя пару неотложных дел, освобождая несколько часов для Элейн, чтобы та могла провести это драгоценное время у постели Джона. О Ронвен вот уже две недели не было ни слуху ни духу. Элейн перестала ездить в лес, ее мысли были полностью заняты тем, что происходило в поместье.

Наконец Джон стал поправляться. Лихорадка отступила, и взгляд его прояснился; он лежал, откинувшись на подушки.

Элейн, бледная и изможденная, часто приходила к нему, и он брал ее за руку.

– Дорогая, ты выглядишь такой усталой. Прости меня. Каждый раз, когда я заболеваю, тебе становится тяжелее.

– Но ведь теперь тебе гораздо лучше. – Она нежно поцеловала его в лоб.

– Да, теперь мне лучше. Я уже думал, что на сей раз проклятие этой женщины убьет меня. – Он грустно улыбнулся. – Когда свечи потушены, солнце светит ярко и поют птицы, мне не верится в ее злодеяния. Но по ночам, когда лихорадка мертвой хваткой вцеплялась в меня… мне казалось, что я вижу лицо этой женщины каждый раз, когда закрываю глаза.

– Какой женщины? – У Элейн пересохло во рту.

– Твоей любимой Ронвен. Ты не слышала, – люди поговаривают, что видели ее призрак?

Элейн опустила глаза, разглядывая руки.

– Да, я слышала об этом.

– А ты не верила, что она умерла. – Его голос звучал тихо и мягко. – Я знаю, как сильно ты любила ее, Элейн. Ты просто была слишком молода, моя дорогая, чтобы понять, что эта женщина – само зло. Это была не твоя вина, что ты любила ее. И я только рад, что ее больше нет. – Он приподнялся на подушках. – А где Робин?

– Он уединился с твоим секретарем, занят делами государственной важности. – Элейн улыбнулась. – Бедный Робин. Он так побледнел и похудел за прошедшие несколько дней. Мы все так рады, что он оказался здесь во время твоей болезни. Он вел себя так, будто считал твои интересы своими собственными.

– Ты имеешь в виду, как если бы он был моим наследником? – с горечью произнес Джон. – Хотел бы я, чтобы это было так. Тогда бы я был избавлен от этой тяжкой ноши, от гнетущих мыслей. Ты ведь знаешь, если что-то случится со мной, то владеть моими поместьями будут племянницы и сестры. Что касается прав на наследство, то на этот счет я не уверен. Возможно, Робин, как и они, может на что-то претендовать. По крайней мере, на Хантингтон.

Поглощенный грустными мыслями, он не заметил, как изменилось лицо Элейн. Когда он перевел взгляд на нее, то увидел слезы в ее глазах.

– Милая, прости меня, это было жестоко. Это не твоя вина, что до сих пор у нас нет детей. У нас еще есть время, уйма времени! – Он прижал ее к себе. – Ты подаришь мне шесть храбрых сыновей и шесть красавиц дочерей, и весь мир будет у их ног! – Он ласково потрепал ее по волосам. – Вот увидишь!

– Она будет ждать вас в старой хижине углежога. Это там, где начинается дорога на Честер, – сказал посланец. – Приходите в полдень одна.

– Вы не можете ехать без сопровождения, – настаивала Лунед. – Я отправлюсь туда вместе с вами и спрячусь где-нибудь поблизости с двумя вооруженными стражниками.

Сердце Элейн разрывалосьь между тоской и раздражением. О Ронвен до сих пор ходят самые нелепые слухи, она причинила всем столько горя, и после всего этого она так самонадеянно, дерзко и открыто присылает гонца, да еще именно когда Джону наконец-то стало лучше. В глубине души Элейн надеялась, что Ронвен исчезла навсегда.

Летний лес благоухал, листья на деревьях были сочными и зелеными, вдоль дороги расстилались голубые ковры поздних колокольчиков. Наконец Элейн добралась до хижины и, спешившись у развалин одной из печей, привязала лошадь к дереву. Она устало вздохнула и огляделась по сторонам. Здесь не было заметно никаких признаков жизни. Полуразвалившаяся, заброшенная хижина, вокруг которой царило запустение. Элейн медленно прошла вдоль стены и заглянула внутрь. Там сидела Ронвен, худая и бледная. Ее изодранная в клочья одежда превратилась в лохмотья, туфли почти развалились. Ронвен куталась в тяжелый белый шерстяной плащ.

Взглянув на нее, Элейн в ту же секунду позабыла о злости и раздражении. Они долго простояли, обнявшись. Потом они уселись на поваленное дерево, и Ронвен рассказала свою историю.

– Так это Граффид помог тебе, – наконец произнесла Элейн. – Мне стоило бы догадаться! Я очень рада! Ну а что теперь? Куда ты отправишься? Ты не можешь вернуться ко мне на службу, и ехать в Уэльс тебе тоже нельзя.

– Можно! – Глаза Ронвен победно блеснули. – Я могу ехать куда угодно, если получу прощение короля. И ты можешь добиться его для меня. Король Англии – твой дядя. Он даст тебе все, о чем ты его попросишь. – Ронвен схватила Элейн за руку, ее костлявые пальцы мертвой хваткой вцепились в запястье. – Мне, конечно же, не надо умолять тебя об этом. Если я получу прощение короля, то даже правитель северного Уэльса не посмеет и пальцем тронуть меня. Я буду в полной безопасности.

На минуту Элейн даже загорелась ее оптимизмом, но потом отрицательно покачала головой.

– Джон ни за что не позволит мне отправиться с такой просьбой к королю. Ты очень сильно разозлила его, Ронвен.

Элейн не стала уточнять, что страх Джона порою становился сильнее его гнева.

– Тьфу! – Ронвен сплюнула в сторону. – Твой драгоценный граф не стоит даже этого плевка! Кроме того, я слышала, что он при смерти. – Она с холодным спокойствием смотрела Элейн прямо в глаза. – Ты любишь короля, дорогая, не забывай об этом. Твое будущее – в Шотландии, рядом с ним, а не с этим заморышем-графом.

Элейн была слишком поражена, чтобы ответить немедленно.

– Так это была ты! Вот кто пустил этот мерзкий слух! – Ее глаза гневно сверкнули. – Да как ты смеешь! Все это ложь! То, что ты говоришь, – грязные сплетни. Только Джона я люблю! Джона!

Лес молчал, пока две женщины пристально глядели друг другу в глаза. Только трель дрозда, нашедшего укрытие в густой листве, звенела вдали.

– Вот как. – Ронвен приподняла бровь. – Ты действительно веришь в это. Значит, ему удалось приручить тебя, заставить тебя повиноваться! Я прямо-таки вижу путы на твоих ногах! – Она порывисто вскочила. – Но этот мужчина до сих пор не смог подарить тебе ребенка, как я посмотрю.

Элейн мучительно покраснела.

– Ты говоришь ужасные вещи. Это неправда. Я была беременна, мне кажется. Просто я потеряла ребенка еще до того, как можно было с уверенностью сказать, что я беременна. И это была моя вина. Я люблю Джона. Он добрый, милый, заботливый, и он единственный мужчина в моей жизни. Мне не нужен другой. – Она тоже встала. – Я больше и слышать ничего не хочу об этом. Я понимаю, почему тебе так обидно и почему ты так несчастна; ты во всем виновата сама. Как ты могла убить Сенидда? Он был добрым человеком. Я думала, что ты любила его.

– Я любила его в каком-то смысле, – дерзко заявила Ронвен. – Я не собиралась убивать его, он был мне полезен. – Ее лицо исказилось. – Я ведь до того никогда не убивала человека. Теперь я убила уже троих.

Элейн прикрыла глаза. Она испытывала беспокойство с самой первой минуты, как только Ронвен начала говорить. Сейчас это чувство усилилось и переросло в ужас. Она внимательно смотрела на Ронвен, стараясь найти хотя бы тень, печали или раскаяния на ее лице, но ничего этого не было.

– Ты совершила смертный грех, – испуганно прошептала Элейн.

– Грех? – Ронвен горько рассмеялась. – Возможно. Придет день, и я заплачу за смерть Сенидда. Но за этих двоих – никогда! Это были воры, разбойники, ничтожества. Перерезать глотку Мэдоку было так же легко, как свернуть шею цыпленку. И из-за них я не буду гореть в аду, о котором без конца твердят ваши христианские священники.