Замок Честер. Май

Голова Ронвен была покрыта белой шалью. Она долго объезжала окрестности замка, чтобы выяснить то, что ей было нужно. Граф и графиня все еще были в Фозерингее. Теперь у нее было две лошади: та, которую дала ей Сенена, и вьючный мул, которого она нашла в хлеву у Мэдока, за перегородкой, вместе с другим скотом. Придя в себя, она быстро обшарила лачугу, перебрала скромные пожитки и взяла то, что представляло хоть какую-то ценность: котелок, воскресные туфли Аннест, несколько пенни, спрятанных под камнем у порога, запасную шерстяную шаль. Затем она отпустила животных и подожгла хижину. Там было мало вещей, которые могли гореть. Подстилка из папоротника, каменные стены, мокрый дерн, покрывавший крышу. Но дом нужно было сжечь, чтобы очистить его и избавиться от тел. Когда огонь наконец разгорелся, Ронвен была уже в пути. Достаточно далеко, чтобы ее успели догнать. Но вряд ли кто-то скоро забредет в эту одинокую лачугу, потерянную среди холмов. Прошло еще четыре мучительных дня, пока она добралась до Честера. И теперь ей предстоял еще один долгий переезд в сердце Англии. Но дни скитаний в горах, дни страха были позади. Теперь она пересекла границы Уэльса, и здесь никто не будет искать ее. Теперь у нее две лошади, а перед отъездом из города она найдет себе слугу и сопровождающего, так что никто больше не будет с подозрением смотреть на женщину, путешествующую в одиночку. И теперь у нее было оружие.

Сакли

– Ради всего святого, Элейн, ты не должна ездить верхом!

Джону стало лучше уже через три дня. Ласковое солнце наконец превратило почки, покрывавшие живую изгородь вокруг замка, в листья. Бутоны на кустах терновника напоминали россыпь мелкого речного жемчуга. С кустов, отливая золотом, свешивались сережки; ивы у ручья оделись опушкой зелени.

Рука Элейн сжимала уздечку Непобедимого. Она обернулась и с удивлением взглянула на Джона.

– Но почему? Я прекрасно себя чувствую.

Сам Джон выглядел очень плохо. Худое, бледное, осунувшееся лицо было напряжено, он опирался на плечо слуги.

– Прошу тебя, Элейн, не делай этого! – Он с силой оттолкнул слугу и выпрямился, едва держась на ногах. – Я запрещаю!

Уже знакомое чувство непокорности пронизало все ее тело, а от отчаяния и ненависти у Элейн перехватило дыхание. Она уже давно не чувствовала себя такой униженной. Столько недель подряд они были друзьями, любовниками, она доверяла мужу, уважала его. Она постоянно переживала за него, волновалась из-за его болезни. И когда он был болен, она отвечала за все: она вела хозяйство, делала то, что хотела, и могла сколько угодно ездить верхом. Ее рука вцепилась в уздечку, напряглась. Конюх выжидающе смотрел на Элейн, и она заметила насмешку в его глазах. Он обожал ее, но ему приятно было наблюдать, как она терпит поражение. Гневно закусив губу, она медленно выпустила уздечку.

– Возьми его, Хэл. Пусть он пройдется галопом, а потом приведи его обратно. Мы с ним отправимся на прогулку чуть позже.

Высоко подняв голову, она взяла Джона под руку.

– Оставь нас, – приказала она слуге, который сделал шаг, чтобы последовать за ними. – Мы пройдемся по саду.

В западной части имения, на берегу рва, раскинулся прекрасный сад. В траве уже показались бутоны тюльпанов, стены были увиты розами и плющом.

Как только Джон и Элейн оказались одни, она отшатнулась от него, и вспышка гнева, как молния, блеснула в ее глазах.

– Почему? Почему ты унижаешь меня в присутствии слуг? И почему мне нельзя ездить верхом?

– Думаю, не имеет смысла объяснять тебе. Ты и сама прекрасно знаешь, что случилось с королевой Шотландии.

– Королеве Шотландии врачи запретили садиться на лошадь, потому что у нее была угроза выкидыша. А я – совсем дpyгoe дело! Да я даже не знаю точно, ношу ли я ребенка!

– Я уверен, что носишь! – Он подошел к ней и взял ее за руку. – Не сердись на меня, милая. Я просто очень за тебя беспокоюсь.

– Тогда прошу тебя, не запрещай мне ездить верхом. Если меня будет что-то беспокоить, я позабочусь о своем здоровье. – Ее лицо озарила улыбка победителя. – А сейчас именно ты, мой муж, нуждаешься в заботе больше всех. Ты выглядишь таким усталым. Разве врач разрешил тебе вставать?

– Этот врач – дурак. – Он завернулся в плащ. – Он постоянно делает мне кровопускания. После них я становлюсь слабее женщины. Мне гораздо лучше, когда я встаю и выхожу на свежий воздух. И потом, твои лекарства всегда помогают лучше, чем их. Может, это все потому, что я хочу чаще видеть тебя рядом. Чистый эгоизм! – И он робко улыбнулся.

– Это были не мои лекарства, а Ронвен. – От гнева Элейн не осталось и следа. – Иногда мне хочется, чтобы она была здесь. Она столько знала снадобий и заклинаний, которые возвращают людям здоровье! – Она замолчала. – Что с тобой, Джон? Почему ты так смотришь на меня?

Он отпустил ее руку и отвернулся.

– Ронвен никогда не любила меня, Элейн. Знаешь, мне иногда даже кажется…

Его голос слился с порывом ветра. Джон подошел к розовому кусту и склонился над ним, разглядывая красноватые пучки молодых листьев.

– Что ты имеешь в виду?

– Она ведь прокляла меня той ночью на могиле Эиниона. Понимаешь, она прокляла меня!

– И ты считаешь, что ее проклятие заставило болезнь вернуться?

– Вот я и думаю об этом.

– Но она любила меня и никогда бы не причинила вреда тем, кого я люблю. – Она схватила его за руку и приблизилась к нему. – Тебе не стоит считать, что она могла бы причинить тебе вред. Она была не в себе той ночью. Она не ведала, что творит!

– О нет, она прекрасно все понимала! – Он помолчал с минуту, а потом начал кашлять.

– Нет, не говори так! – Элейн отошла от него, мягко ступая по сочной густой траве, сминая тонкие стебли лютиков. – Как ты думаешь, ее больше нет в живых?

– Да. – Его ответ был немногословным.

– Ты считаешь, мой отец приказал ее убить?

– Я думаю, кто-то все же это сделал.

– Одна из камеристок матери написала мне. Она говорит, Даффид объявил Ронвен вне закона и назначил награду за ее поимку.

– Это и нужно было сделать. Иначе они бы косвенно признали факт ее смерти. Забудь о ней, Элейн. Она исчезла, и мы никогда больше ее не увидим.

– Но ведь на самом деле она не исчезла. – Элейн нахмурилась. – Она неотступно преследует тебя. Ты сказал об этом отцу Питеру в Фозерингее, ведь так? И что он тебе ответил?

– Ничего. Он только окропил меня святой водой, помахал кадилом, пробормотал молитву. Потом я отвернулся на секунду, и тогда он сделал знак против дурного глаза и прикоснулся к амулету, висящему у него на шее под крестом. Он думал, что я ничего не увижу. Суеверный дурак! – Джон усмехнулся. – Впрочем, я сам ничуть не лучше. Я боюсь ее.

Неделю спустя ему стало значительно лучше. Подати в Сакли были собраны, хозяйство снова под контролем, все шло своим чередом. Элейн сидела верхом на старой спокойной кобыле. Она скакала рядом с мужем, с другой стороны ехала Лунед, а сзади шел огромный возок с подушками на случай, если им понадобится отдых. Но Элейн не был нужен отдых. Этим утром кровь, струясь между ее бедрами, смыла все надежды. Элейн долго плакала, и теперь она не смела рассказать обо всем Джону. Он так хорошо выглядел, был таким сильным, столько гордости было в его глазах, когда он ехал подле нее. Она выпрямила спину, чтобы облегчить ноющую боль. Сейчас ей хотелось сесть на Непобедимого и гнать, гнать его галопом до тех пор, пока холодный ветер и солнечный свет не очистят ее мозг, как кровь очистила ее бесплодное лоно. Но жеребец был где-то далеко позади, ведомый конюхом.

Джон все поймет. Он будет разочарован, но не зол. Элейн бросила быстрый взгляд в его сторону, ей хотелось поговорить с ним, рассказать обо всем, но мужество покинуло ее. Лучше сделать это, когда они останутся наедине. На случай, если она опять будет плакать.

Фозерингей. Май