Бабушка, как обычно, поспешила. Когда они пришли на школьный двор, там было пусто и тихо. Оке робко остановился у крылечка и задрал кверху подбородок. Длинная трещина в штукатурке убегала под крышу, где комками висели гнезда ласточек.

– Пойдем посмотрим, – предложила бабушка и взяла Оке за руку.

Позади школьного здания было не так пусто и голо. Здесь росла невысокая, но густая травка, а вдоль стены школьного здания выстроились высокие деревья. В стороне, на краю дышащей сыростью низинки, росла старая рябина. Осенью, когда сквозь желтую листву рдели багряные ягоды, низинка совершенно заполнялась дождевой водой. Незатопленным оставался лишь маленький песчаный полуостровок, посреди которого был вырыт колодец. Еще несколько лет назад этот колодец использовали для школьных нужд; теперь же около восточной стены школы появилась колонка. Вода поднималась по тридцатиметровой трубе, и Оке предстояло скоро узнать, что она обладает солоноватым привкусом, даже если пользуешься ею не для того, чтобы смыть кровь с разбитого носа после неудачной схватки…

Звук гулких шагов и голоса в коридоре школы заставили бабушку прервать прогулку и присоединиться к толпе приветствовавших друг друга матерей и толкавшихся исподтишка ребятишек. Оке сразу почувствовал себя увереннее и поспешил первым войти в класс.

Учительница встретила его улыбкой, стоя у своего стола. Несмотря на тонкие губы и острый нос, она показалась Оке красивой. Волосы спускались на виски мягкими волнами, карие глаза светились лаской, когда она смотрела на стайку оробевших новичков. Большинство были даже рады, когда кончилась запись, но Оке не хотелось уходить домой. Бабушка с трудом утешила его, пообещав, что на следующий день он пробудет в школе гораздо дольше. Дружелюбие фрекен Энгман оказалось, однако, непостоянного свойства. Она легко переходила от одного настроения к другому, хмурила свои красивые брови и больно била Оке по пальцам.

Фрекен не терпела смеха во время уроков, и Оке приходилось сдерживаться изо всех сил, когда она расставляла таблички с большими буквами и учила его тому же, чему его учила бабушка год назад. Но Оке готов был сделать все, чтобы не раздражать ее, только бы слышать, как учительница читает вслух из книжки со сказками, и смотреть на красивые картинки, которые она иногда вешала на школьную доску.

Когда Оке стал учиться писать, его терпение и терпение учительницы подверглись серьезному испытанию. Различить буквы было легко, но вот самому начертить их казалось совершенно невозможным. Оке обливался потом от натуги, сжимая карандаш до боли в пальцах и помогая себе кончиком языка. Все напрасно: его «а» было похоже на сливу с выеденным бочком, а «и» все время склонялось не в ту сторону.

Тем не менее он очень скоро освоился с жизнью в классе. Куда труднее ему приходилось на усыпанном гравием школьном дворе – недаром Оке постоянно ходил с ободранными коленками.

В дальнем углу двора, где под защитой каменной ограды приютилось несколько хилых кустиков, лучше было не появляться. Лишь немногие могли показываться там, не опасаясь расправы со стороны безжалостных второклассников. К числу этих немногих принадлежал Туре, щупленький тихий сосед Оке по парте. Сам же Оке, по мнению школьных забияк, слишком уж задирал свой любопытный веснушчатый нос, а его упрямый чуб в первый же день обратил на себя их внимание.

– Это что еще за козел! – крикнул кто-то презрительно.

Оке наудачу ударил в толпу ехидно ухмылявшихся Мальчишек и попал в какого-то длинного второклассника.

– Смотрите-ка, он еще бодается! Ничего, я его сейчас укрощу, да так, что не скоро забудет!

Оке больно ударился о камни ограды. Из разбитой губы сочилась в рот теплая невкусная кровь, лицо горело от унизительных пощечин. Он весь сжался в комок в ожидании новых ударов.

– Трус! – донесся чей-то презрительный возглас сквозь хохот и крики обидчиков.

Оке словно раскаленной иглой кольнуло. С отчаяния он двинул кулаком прямо в широкую физиономию перед собой. К удивлению Оке и всех окружающих, его противник бросился бежать, плача от страха при виде хлынувшей из носа крови.

Так получилось, что Оке разом завоевал уважение своих сверстников. К сожалению, это не распространялось на враждебную территорию второй ступени. Старшие бы стро открыли, что его интереснее дразнить, чем других малышей. А Оке редко догадывался просто отойти в сторону; чаще всего он бегал за своими мучителями, словно сердитый, но беспомощный щенок.

Каждое утро первой четверти было для Оке кошмаром. Приходя к школьным воротам, он мечтал о том, чтобы сделаться невидимкой.

Там, у ворот, Оке всегда поджидала кучка старшеклассников, и ему приходилось бежать сквозь строй под толчками и ударами, к которым присоединялись всё новые и новые обидные клички, по мере того как прежние устаревали.

Лишь после того, как он научился молча переносить все издевательства, его оставили наконец в покое.

Но школьный день состоял не из одних драк и обид. Если бабушка просила его пройти через Биркегарда, купить что-нибудь по дороге, и ему удавалось улизнуть от своих мучителей, то радость жизни согревала его не хуже яркого сентябрьского солнца. На опушке леса цвел высокий благоухающий вереск. Первые высохшие золотые листья ложились на землю, а с травянистых откосов взлетали голуби, громко шурша отливающими сизой сталью крыльями.

В такие минуты он пробовал соединить все, что знал раньше о жизни, с тем, чему его учила школа. И ему казалось, что знания возвышают его над всеми обидами высоко-высоко, до самого неба, простершегося над мысом и морем.

Однажды учительница раздала всем по листу бумаги с яркими картинками. Оке не успел поднять руку первым, когда она спросила, какой из флагов самый красивый. Он никак не мог решиться, колеблясь между изображением сияющего солнца и красным флагом с белым и синим крестом.

Гюнвор опередила всех.

– Шведский, – ответила она решительно.

– Правильно, милая Гюнвор, – сказала фрекен Энгман, растроганно улыбаясь. – Шведский флаг – самый красивый.

Оке поднял глаза от картинок и поглядел на флагшток на школьном дворе. Ветер раздувал голубое шелковое полотнище с золотистым крестом.

«В старое время Готландом владели датчане», – рассказывала ему как-то бабушка.

Хорошо, что сейчас не старое время. Иначе готландцы не могли бы похвастаться тем, что у них самый красивый флаг. Оке не мог не удивляться, как ему повезло, что он родился именно там, где всё – лучшее на свете. Малейшее невезение, и он мог бы появиться совсем в другом месте!

Сердитый дождь упорно стучал в окна, сбегая по стеклам серебристыми струйками. На дворе все было серо. Потрескивала дымящаяся печка, в классе пахло мокрой одеждой.

Оке показалось, что воздух до того загустел, что время никак не может пробиться сквозь него. Фрекен Энгман решила, что пора учиться писать чернилами, и он насажал страшных клякс.

Наконец учительница распорядилась сложить учебники и скомандовала своим самым строгим голосом:

– Встать! Не хлопай крышкой, Оке.

Оке хмуро смотрел в пол, пока пели псалом, завершающий школьный день. Сегодня пение звучало еще фальшивее и унылее, чем обычно. Он успел сосчитать все гвозди, которыми были прибиты к деревянной подошве кожаные верха его старых грубых ботинок, появившихся на свет в кризисные годы. Бабушке было не по карману купить ему новые ботинки на зиму.

Правда, эти бахилы с их старомодными застежками были теплые и удобные, но зато сегодня с самого утра его преследовала дразнилка, которая колола хуже, чем гвозди под пяткой:

– Ха-ха! Козел в бабкиных бахилах, козел в бабкиных бахилах!

Дразнилка исполнялась нараспев, снова и снова, словно кто мельницу запустил.

Когда друзья Оке ринулись вперед, чтобы опередить второклассников, он остался, делая вид, что наводит порядок в парте. Все похватали верхнюю одежду с вешалокв коридоре и побежали на дорогу. Шоссе выглядело так, словно кто-то намазал его бурой кашей и плеснул в ямки снятым молоком.