Оке искал, что возразить, чтобы защитить товарища и самого себя от безнадежного пессимизма, но что мог он сказать Акселю с его многолетним опытом унижений, голодного и бездомного существования?

Впрочем, похоже было, что Аксель вовсе и не ждет от Оке никаких высказываний. Он явно испытывал облегчение от возможности излить душу молчаливому слушателю.

– Мы твердим, что безработица доказывает нежизнеспособность капитализма. Не вернее ли будет несколько видоизменить эту формулировку? Разве капитализм может вообще существовать без безработицы? Как ни говори, для капиталистов только удобнее, что постоянно имеются люди, которые торчат у заводских ворот и клянчат работы. При таком положении легче заставить тех, кто стоит у машин, мириться с низкой заработной платой. Можно запугать их до такой степени, что они будут молча глотать все и подчиняться. Экономисты называют нас резервной рабочей силой. Как это звучит порядочно и научно! Для них мы не люди, а только цифры в статистике. Занимайте свое место в цифровых колонках и помалкивайте!

– Но ведь ты учился, у тебя должно быть больше возможностей, чем у нас, остальных, – заметил Оке.

– А что толку, если у тебя нет аттестата? Я учился в третьем классе гимназии, когда умер отец. Скромный банковский служащий с либеральными идеями и маленьким заработком выбивался из сил на всякой дополнительной работе, чтобы семья могла, как говорится, вести достойный образ жизни. Мама не могла представить себе иной жизни, как в семикомнатной вилле в Стоксюнде, и все дети должны были, разумеется, получить образование. Не прошло и года после смерти отца, как она вышла замуж за коммерсанта. Несколько месяцев я еще выдерживал его опеку. Потом бросил школу и дом, решил стать рабочим, как другие члены ячейки. Безработица была для меня до тех пор лишь аргументом в отвлеченной дискуссии.

– И ни разу не был дома с тех пор?

– Нет. Правда, прошлой осенью встретил маму на улице – как раз стоял и продавал апельсины. Она явно не была обрадована тем, что и я занялся коммерцией, и с ужасом разглядывала мой костюм. Понимаешь, я забыл выгладить брюки, когда вылезал из своего логова утром!

Они стояли у подножия темной отвесной скалы, на которой не задерживался снег. Бывало, что здесь внизу, на рельсах, находили окровавленное тело…

– Ты не задумывался о том, как, собственно, легко навсегда исчезнуть из рядов резервной армии труда? – произнес Аксель негромко, подходя к краю набережной.

В самом деле, чего проще – наклониться вперед, пока не упадешь. Никакой головокружительной высоты, как там наверху, на скале, но та же гарантия, что назад уже не вернешься.

Никого из портовой охраны не видно. С ближайшего судна все равно не подоспеют, взобраться обратно на обледеневшую набережную без посторонней помощи невозможно. Оке стоял с минуту словно завороженный, глядя на отражение фонаря на поверхности бегущей воды. Стоит нити лампы перегореть, и бесследно исчезнет эта беспокойная живая игра огоньков в холодной, темной, как вечность, воде…

Жаркая волна гнева обдала его, и Аксель невольно отступил назад, услышав неожиданно резкий ответ:

– Верно… Но мы не из тех, кто сдается!

Пронзительно продребезжал будильник. Сразу же вслед за этим Оке услышал, как фыркает над умывальным тазом его товарищ по комнате, и подумал, что ему самому, пожалуй, тоже нужно выйти – прочитать газетные объявления. Однако искушение полежать в постели еще с часок и подремать взяло верх.

Было уже совсем светло, когда Оке наконец проснулся и отдернул занавеску. Какой-то парнишка с трудом поднимался в гору на основательно нагруженном велосипеде. Его усталый вид плохо сочетался с ярко-красной надписью на раме: «Молниеносная доставка».

Оке рассеянно проводил его взором, но тут же его осенила мысль, которая зажгла искру надежды в это хмурое утро: велосипедные бюро! Оке разыскал у хозяйки телефонный каталог и стал листать раздел учреждений. Выписав чуть ли не сто адресов и сгруппировав их по районам города и улицам, он двинулся в путь. Сначала прошел в Клара, оттуда – через Старый город в Сёдэр. Здесь было не так-то легко найти нужный адрес, и Оке открыл, что этот район куда обширнее, чем он предполагал раньше.

Повсюду его встречали однообразным отказом, как прежде на заводах, но он упрямо шел дальше, решив проверить весь список до конца. Уже темнело, когда Оке, спотыкаясь от усталости, возвращался обратно через только что отстроенный мост Вестербрун.

Третье бюро, в которое он зашел на Кунгсхольмен, находилось в полуподвальном помещении. На цементном полу лежали в беспорядке велосипедные покрышки. Под потолком висели на крючках запасные велосипеды и верные дождевики, на длинной деревянной скамье вдоль стены сидели в ожидании путевок рассыльные; одни курили, другие разгадывали кроссворды или читали детективные романы.

Шеф восседал около самой двери за сильно потертым, залитым чернилами письменным столом. В мусорной корзине валялись три пустые пивные бутылки, четвертая стояла на полу рядом, наполовину опустошенная.

– Нужен ли нам еще рассыльный? – переспросил он хриплым голосом и протянул руку за бутылкой. – Что ж, если вы умеете провезти тяжелый груз в гололедицу и хорошо знаете город, то…

Оке показал справку из магазина и промолчал о том, что никогда в жизни не ездил на грузовом велосипеде.

– Ладно! Приходи завтра, – решил хозяин в приступе пьяного добродушия.

Он сообщил Оке размер заработка, указал рабочие часы и записал себе в книгу фамилию нового сотрудника.

Выйдя из подвала, Оке испустил глубокий вздох. Где-то в глубине сознания затаилось чувство скрытой опасности, однако оно совершенно заглушалось самым главным: есть работа! Остальное все наладится.

С ближайшего угла он увидел Норр Меларстранд. Вдоль набережной выстроились вмерзшие в лед баржи и шхуны, на блестящей поверхности залива протянулись длинные полосы света от уличных фонарей. А что – пожалуй, стоит уж заодно решить и еще один вопрос сегодня?

В окне комнаты, где жила когда-то Карин, горел свет, но на двери стояла уже другая фамилия. Все же Оке позвонил. Открыл пожилой господин в халате и домашних туфлях.

– Нет, здесь нет никакой фрекен Бергман! – ответил он раздраженно и захлопнул дверь раньше чем Оке успел спросить, куда переехала Карин.

Дворник тоже ничего не смог ему сказать.

Короткие холодные зимние дни казались бесконечно далекими. По залитому ярким солнцем шоссе катили полчища одетых по-летнему велосипедистов, в цветочных ящиках на балконах Фредхелла[45] расцвели яркие петуньи. Здесь простирался городской район нового типа – ничего похожего на сплошные кварталы с цементированными дворами. Высокие дома стояли раздельно на лесистых холмах, оставив деревья и траву в неприкосновенности.

Веселая компания, устроившаяся на травке около дороги, приветливо помахала вслед грузовику. Возможно, это были тоже члены Союза молодежи, а может быть, их просто увлекла мелодия и энтузиазм молодых голосов:

Темноволосая хохотушка Ингер сидела на ящике с лимонадом, аккомпанируя на гитаре. Она приехала в Стокгольм из шахтерского поселка за Полярным кругом и совершенно перевернула представление Оке о северянах как о немногословных, замкнутых людях.

Аксель ожидал товарищей по ячейке в летнем лагере на берегу озера Меларен – любимом месте гуляний молодежи. Он провел здесь уже целый месяц, загорел, как бедуин, и не без гордости повел друзей осматривать свою палатку. Она была старая и залатанная, но зато он настелил в ней дощатый пол и поставил топчан.